Страница 42 из 85
«Партия наша, бурная, но короткая, произвела сильное впечатление, в особенности потому, что в соответствии с поговоркой «несть пророка в своем отечестве» меня, конечно, кое-кто недооценивал на Родине, – пишет Ботвинник. – Достаточно сказать, что тогда нашлись специалисты, которые утверждали, что не Алехин нашел в кабинетной тиши атаку с ходом d5 – d6, а жертва двух фигур была моей домашней заготовкой. Они, видимо, считали, что если я и мог найти что-либо интересное упорным трудом, то за доской на это не способен».
Как воспринял Алехин жертву двух коней (после чего Ботвинник, имея уже гарантированную ничью, доставил себе удовольствие подумать), мы знаем из книги воспоминаний Ботвинника: «Боже мой, что случилось с Александром Александровичем! Контригру черных он в анализе проглядел, и когда я задумался, то решил, что чего-то не видит, раз я не тороплюсь форсировать ничью. Галстук у него развязался, пристежной воротничок свернулся на сторону, поредевшие волосы растрепались. Когда мы согласились на ничью, он еле успокоился, но тут же вошел в роль и заявил, что все это продолжение нашел за доской… Я уже был стреляный воробей и, конечно, не поверил».
Стреляный воробей… Ботвинник рассказывает в своих мемуарах о том, что когда он отложил в полуфинале Ленинграда в выигранном окончании партию с главным конкурентом, тот «решил использовать последний шанс: окольным путем он сообщил, что если партия кончится вничью, то в финал мы будем приглашены оба. А вдруг 14-летний малец поверит? Я не поверил!»
Да, избытком доверчивости, как можно понять, Ботвинник никогда не страдал. Но недоверчивость Ботвинника, по моему убеждению, это лишь одно из нескольких следствий того, что составляет доминанту его характера. Имя этой доминанты – независимость.
Для него существуют авторитеты и в шахматах, и в науке, но окончательное решение он принимает всегда сам, не поддаваясь ничьему влиянию. И если Ботвинник какое-то решение принял, то ничто не может заставить его отказаться от задуманного.
Эта черта лишила его характер гибкости – дипломат из Ботвинника не бог весть какой, а иногда, с моей точки зрения, способствовала тому, что он избирал за жизненной доской не сильнейшие продолжения. Мне, например, кажется, что Ботвинник напрасно отказался от секундантов в двух последних матчах – с Талем и Петросяном, хотя матч-реванш с Талем он завершил с огромным перевесом – в пять очков! (13:8).
Сам Ботвинник объясняет это тем, что никто из возможных секундантов не выдерживал сравнения с его первым тренером и многолетним другом – Вячеславом Рагозиным. Действительно, найти адекватную замену такому тренеру да к тому же еще и другу Ботвинник не мог. И после того как Гольдберг перед матч-реваншем с Талем быть секундантом не захотел, перед Ботвинником, как он сказал в одном интервью, «встал вопрос, брать ли какого-нибудь нового, непроверенного секунданта? Как бы успешно могли бы мы с ним вместе работать, если нас не связывает долголетняя совместная работа? Я решил попробовать обойтись без секунданта».
Здесь сказался, по-моему, не только его человеческий, шахматный и, возможно, этический максимализм, но и усиливавшееся с годами стремление к полнейшей, в идеале – абсолютной, самостоятельности. Он ведь и начинал свой путь в шахматах совершенно самостоятельно – тренеров и учителей у юного Ботвинника не было, если не считать, конечно, сильных партнеров; шахматную премудрость он постигал сам.
Может быть, этим объяснялось (а может быть, это объясняло!), что поразительной независимостью суждений он отличался с младых ногтей. Когда в четвертьфинале VI чемпионата СССР, проходившем в 1929 году в Одессе, Ильин-Женевский разделил третье-четвертое место, но по коэффициентам получил непроходной балл, главный судья Николай Григорьев собрал участников всех четвертьфиналов и предложил допустить Ильина-Женевского в полуфинал. «Если хоть один из вас выскажется против, – сказал Григорьев, – предложение снимается».
По-видимому, предполагалось само собой, что возражений не будет. Александр Федорович Ильин-Женевский пользовался всеобщим уважением и любовью и как одаренный мастер, и как представитель большевистской гвардии, соратник Ленина, и просто как обаятельный человек. Каково же было всеобщее изумление, а скорее всего, и негодование, когда встал самый молодой среди всех и холодным тоном сказал: «Я – против. Это нарушение регламента». Единственный возражающий нашелся, обсуждение закончилось, все молча разошлись.
Потрясающая история! Интеллигентный и благородный Ильин-Женевский до конца своих дней относился к Ботвиннику с неизменной симпатией и уважением, но меня в данном случае интересует другое. В этом поступке Ботвинника сказалось все – и смелость, смахивавшая в тот момент на дерзость, и независимость, и верность договоренности, установленному положению, и свойственный ему педантизм. Иначе говоря, в этом поступке обнажил себя могучий, жесткий характер Ботвинника. Можно было и тогда, и сейчас по-разному относиться к тому вето, которое 18-летний юноша наложил на участие в турнире всеми уважаемого мастера, но, согласитесь, решиться на такое могли либо самонадеянный нахал, либо выдающаяся личность.
Эта история имела любопытное продолжение. В полуфинале Ботвинник выступил слабо. И Яков Рохлин передал ему слова одного из организаторов чемпионата: «Если бы Ботвинник умел держать себя поскромнее, мы могли бы расширить состав финала и допустить его туда». «Скажите ему, что я ни в чьих протекциях не нуждаюсь, – ответил Ботвинник. – И если в следующий раз попаду в финал, то только если сам этого добьюсь». Он попал в следующий финал – 1931 года и стал чемпионом.
Спустя много лет Ботвинник, победив в одном из чемпионатов страны, должен был получить установленный денежный приз. «Прихожу на закрытие и вижу на столе президиума под стеклянным колпаком старинные настольные часы, – пишет он в мемуарах. –
– Что это такое?
– Первый приз.
Я никогда не гонялся за деньгами, но раз приз был объявлен, регламент надо соблюдать».
И Ботвинник заявил главному судье: «Если будете вручать – при всех откажусь». Так никто и не понял, почему часы стояли на столе. Но денежный приз спустя полгода я все же получил…» К правилам, к регламенту, к джентльменскому соглашению – к любому установлению Ботвинник относится свято. Прокурор он был бы грозный, адвокат – выдающийся. (По собственному наблюдению знаю – нет верней человека, когда нужно вступиться за правду, помочь в беде…)
Да, характер у Ботвинника не из легких. Он и сам говорил об этом: «Вообще я отличаюсь, как это давно известно, очень замкнутым характером…» Но только с таким сильным, непримиримым характером и можно было, преодолев сначала сопротивление старшего поколения советских мастеров, добиться вскоре полного признания у корифеев Запада, а потом, став владыкой шахматного мира, на протяжении многих лет усмирять очередных претендентов на престол.
Самые сильные иногда восставали. На Олимпиаде 1952 года наша команда решила выступать без Ботвинника: спортивная форма чемпиона мира показалась тогда некоторым гроссмейстерам недостаточно хорошей. Зная характер Ботвинника, вы не будете удивлены, услышав, что в том же году, после Олимпиады, он вновь завладел титулом чемпиона СССР, причем против олимпийцев набрал четыре очка из пяти! И еще десять лет после этого – с двумя годичными перерывами – оставался чемпионом мира.
«Странная моя судьба», – меланхолично замечает совсем, правда, по другому поводу Ботвинник в своих мемуарах…
Между прочим, было (конечно!) подмечено, что Ботвинник не выиграл ни одного матча в ранге чемпиона мира: два матча – с Бронштейном (1951) и Смысловым (1954) закончил вничью, три – Смыслову (1957), Талю (1960) и Петросяну (1963) проиграл, а выиграл «лишь» матч-реванши – у Смыслова (1958) и Таля (1961). Тут все правильно, но о чем это говорит? Да все о том же – о характере Ботвинника.
Гроссмейстер Андрэ Лилиенталь однажды написал о Ботвиннике: «Я бы назвал его человеком спортивного реванша». Очень тонкое наблюдение! Лилиенталь дал такую оценку Ботвиннику после его вторичного выступления в Гастингском турнире 1961/62 года, где Ботвинник добился выдающегося результата: занял первое место, набрав восемь очков из девяти. А между прочим в Гастингском турнире 1934/35 года Ботвинник, дебютировавший в зарубежном соревновании, выступил скромно – разделил с Лилиенталем пятое-шестое места. «Но Ботвинник не был бы Ботвинником – пишет Лилиенталь, – если бы он забыл уроки Гастингса». Не забыл. Человек спортивного реванша не может, не должен ничего забывать.