Страница 2 из 85
Гале – жене, другу, советчику посвящаю с благодарностью
«После окончания двенадцатого тура я, передав в редакцию результаты партий, устало сидел в опустевшем пресс-центре. Мне хотелось привести хоть в какой-то порядок свои впечатления об этом туре, настолько опаленном пышущей со сцены нетерпеливой спортивной яростью, что – небывалый случай! – когда во встрече Цешковский – Смыслов была подставлена фигура, потрясенный всем происходившим на остальных досках зрительный зал этого просто не заметил! В голову уже лезли грандиозные заголовки типа «смерч», «лавина», «цунами», как вдруг я увидел в углу забытые кем-то пуанты – так иногда именуются балетные туфельки. Старенькие, протертые чуть ли не до дыр, они сиротливо лежали никому здесь не нужные и в недавней суете пресс-центра даже нелепые. Но сейчас, в наступившей тишине, эта пара туфелек исполнилась вдруг особого смысла и заставила меня увидеть все совершенно по-иному.
Я сидел уже не во временно расположившемся здесь пресс-центре, а в гримерной, этажом ниже была не клубная сцена Центрального Дома культуры железнодорожников, где на месяц были установлены шахматные столики, а театральные подмостки, на которых выступают представители театрального либо эстрадного искусства. И тогда уже и ансамбль высшей лиги представился мне театром, в котором действуют актеры (они же и режиссеры) шахматной сцены, выступающие в каждом туре в разных спектаклях, в разных амплуа. И, как и всякие большие актеры, не просто играющие свою роль, но и живущие на сцене, ибо шахматы – их жизнь…»
Большой сбор
Зима 1981 года. Я сижу в зале Дворца тяжелой атлетики ЦСКА, где борются в матч-турнире четыре сборные команды СССР по шахматам: первая, вторая, молодежная и команда, деликатно именуемая сборной старшего поколения.
Во все времена и во всех сферах человеческой деятельности слово «ветеран» имело почетный смысл – в шахматах этого слова чураются. Как женщины, шахматисты скрывают свой возраст. И зря. Эмануил Ласкер в 66 лет занял третье место в очень сильном II московском международном турнире; 50-летний Михаил Ботвинник в матч-реванше на первенство мира разгромил Михаила Таля, который был вдвое моложе; Василий Смыслов в 63 года выступал в финальном матче претендентов на мировое первенство…
Шахматное действо, происходящее сейчас на баскетбольной площадке, где расставлены столики, никак не хочет локализоваться, да и мной владеют ретро-настроения, которые заставляют сбиваться иногда на элегическую тональность, в то время как описываемые события требуют, казалось бы, жизнеутверждающего духа.
Ну вот, скажу сразу – не хватает мне на сцене (давайте условно называть место игры привычным обозначением) Пауля Кереса, Исаака Болеславского, Леонида Штейна. Не странно ли, что три эти выдающихся шахматиста ушли из жизни отнюдь не в преклонном возрасте, а Штейн – просто молодым? Шахматы – не для слабых духом, говаривал Стейниц, но, оказывается, и здоровья они требуют богатырского. Не бугристых мускулов, нет – устойчивой нервно-психической организации, это куда важнее. Как измерить то непрестанное давление, которое испытывает на протяжении долгого турнира или матча каждая нервная клеточка шахматиста? Как определить силу и глубину стресса, в какой повергает его допущенная в цейтноте непоправимая ошибка, особенно если позиция была выигрышная?..
Эти выдающиеся маэстро уже ушли из жизни, а я хорошо помню дебют (у Кереса, правда, начало миттельшпиля) каждого из них.
В 1940 году в Большом зале Московской консерватории проходил XII чемпионат СССР. Недавний дальневосточник, я с провинциальным, да еще и школярским трепетом наблюдал за знаменитостями. Память ярче всего запечатлела встречу Ботвинник – Болеславский. Наверное, на это была причина. Прославленный гроссмейстер, которого Алехин еще за четыре года до того назвал «наиболее вероятным кандидатом на звание чемпиона мира», неотрывно просидел за столиком весь вечер, дебютант же турнира с шевелюрой вьющихся, западающих на лоб волос, уже тогда, в юности, молчаливый и невозмутимый, быстро делал ответный ход и тут же отправлялся гулять по сцене, сцепив руки за спиной. (Я весь в плену этих нахлынувших вдруг воспоминаний и делаю себе памятные заметки в блокноте, а сидящий за мной Яков Герасимович Рохлин, продолжая разговор со своим соседом, громко шепчет: «Я знаком с Ботвинником ни много ни мало пятьдесят семь лет! Как летит время – ужас, ужас!..» И этот невольно подслушанный стон души я тоже фиксирую в блокноте).
В том же чемпионате дебютировал будучи уже знаменитым гроссмейстером Пауль Керес. Стройный, элегантный, спортивный (великолепно играл в теннис) – вот уже кому, казалось бы, жить да жить…
Облик Кереса, «вечно второго» (четыре раза он был вторым или делил второе место в матч-турнирах и матчах претендентов), окутан неким налетом фатального невезения, которое будто бы сопутствовало выдающемуся гроссмейстеру на протяжении трех десятилетий его борьбы за шахматную корону. Совершенно недвусмысленно этот мотив звучит, например, в фильме «Пауль Керес», выпущенном уже после кончины гроссмейстера эстонскими кинодокументалистами. В фильме, в котором использованы кадры и довоенной хроники, мы видим совсем еще юного Кереса, но уже успевшего одержать победы над сильнейшими шахматистами мира, видим его в расцвете сил и, наконец, в почетной, но – пусть будет так – и несколько грустной роли ветерана.
Все эти события отделяются в фильме одно от другого символичным кадром – фигурой самого же Кереса (лицо – крупным планом!), уже пожилого, с отчетливо видимыми морщинками в углах глаз. Он глубоко задумался над трудным, по-видимому, ходом, в трудной, по-видимому, партии. Хотя дотошный зритель конечно же без труда мог определить, что этот Керес – образца Московского международного турнира 1967 года, авторы фильма не обозначали «адреса», подчеркивая тем самым, что эти кадры, идущие через весь фильм, несут обобщающий смысл – вся жизнь гроссмейстера разве не проходит в шахматах, да и не похожа ли она, жизнь, на шахматную партию с ее замыслами, свершениями и просчетами? А может быть, и не над ходом, а над самой своей судьбой задумался Керес? Столько лет боролся, страдал, падал и вставал, а мечта так и осталась мечтой…
Но этот прием с его философским подтекстом выглядел несколько искусственным, потому что приходил в столкновение с сугубо документальным характером фильма. В картине сосуществовали две отторгающие одна другую ткани: хроникальная, сама по себе, несомненно, интересная, и драматургическая, «роковая», которую авторы не сумели (да и не могли!) подкрепить.
Заданность лейтмотива фильма подчеркивалась неоднократными напоминаниями о том, что Керес так и не стал чемпионом мира. Вот на шахматный престол вступил Таль – ликует Рига, потом Петросян – ликует Ереван, комментирует эти события диктор, но когда же будет ликовать Таллин?
Шахматный Таллин ликовал в день пятидесятилетия прославленного гроссмейстера! Удивительно, как не заметили авторы фильма, что кадры, посвященные этому событию и показывающие, какой популярностью пользовался герой фильма у нас в стране и особенно, конечно, в Эстонии, начисто ломают концепцию о его якобы шахматной трагедии.
Отнюдь не будучи сторонником непременного «бодрячества» и вовсе не отрицая того, что судьба большого шахматиста как личности творческой может быть и трагична, я хочу все же думать, что фильму о Кересе, который хотя и не смог стать чемпионом, но занял в истории шахмат свое, весьма почетное место, больше подошли бы мажорные и уж во всяком случае не только минорные интонации…