Актеры шахматной сцены

Вот какие неожиданные и занятные сцены разыгрываются иногда на шахматном театре!..

А бывают случаи, когда актерская игра шахматистов как бы находится на «ничейной земле», отделяющей корректные действия от некорректных. Примером такого удивительного состояния, когда возможны различные толкования действий шахматиста, от чего зависит, кстати, его турнирная судьба, может служить трагикомический эпизод, который произошел в одном турнире с украинскими мастерами Сахаровым и Замиховским. Как рассказывают, Сахаров, пожертвовав фигуру с шахом, громко воскликнул: «Вам, кажется, мат!» Загипнотизированный этим возгласом, Замиховский остановил часы (что равносильно признанию своего поражения) и, огорченно качая головой, протянул сопернику руку. И только тут до его сознания дошло, что никакого мата нет! Конечно же Сахаров объявил мат по ошибке, тут к нему претензий нет, но когда Замиховский пытался протестовать, Сахаров парировал возмущение соперника формально справедливой репликой: «Я же и сам не был уверен, что это мат!»

Приведя этот эпизод в уже упоминавшейся книге, опытнейший международный арбитр Ю. Карахан далее писал: «Конечно, поведение Сахарова нельзя признать вполне этичным, но действия Замиховского, сознательно остановившего часы, показывают, что он признал себя побежденным и судьи правильно засчитали ему поражение».

Что ж, по-видимому, шахматная Фемида в данном случае действительно поступила правильно, но вот утверждение, что Замиховский «сознательно» остановил часы, представляется мне спорным. В восклицании Сахарова, повторяю, не было «игры», но затем он все-таки «заигрался». Не может, не должно быть не вполне этичное поведение юридически правильным – тут что-то не вяжутся концы с концами. Шахматная актерская игра должна быть этически безукоризненной (во избежание аналогичных ситуаций, может быть, стоит запретить употребление сакраментальной формулы: «вам шах и мат!»?).

Собственно актерская игра может, как известно, проявлять себя в чрезвычайной сдержанности, когда, казалось бы, и игры-то никакой нет. Иногда это бывает искусством очень высокого класса. Вспомним хотя бы известного актера Жана Габена, который пользовался минимальным, но тончайшим набором выразительных средств.

В этом смысле практически все шахматисты в той или иной степени актеры, ибо почти каждый, за редчайшим исключением, старается (чаще всего безуспешно) скрывать свои эмоции, особенно в трудных позициях. Естественно, что многие пытаются по внешности противника выведать кое-какую информацию.

В газете «Советский спорт» был напечатан снимок, позволяющий судить, как важно иногда шахматисту просто взглянуть на своего не только нынешнего, но и возможного будущего соперника. Снимок запечатлел двух участников полуфинального соревнования претендентов на мировое первенство, игравших на сцене Центрального Дома Советской Армии летом 1968 года, и чемпиона мира Петросяна, осторожно выглядывавшего из-за кулис, чтобы хоть мельком взглянуть на партнеров, один из которых мог стать его соперником. Петросяну было мало того, что он в пресс-центре всласть пообсуждал игру претендентов, – он не мог преодолеть соблазна окинуть их любопытным взглядом.

Насколько важно было Петросяну видеть за игрой своего потенциального соперника, можно судить по тому удивительному факту, что в 1965 году он не поленился съездить в Тбилиси, где в финале соревнования претендентов встречались Спасский и Таль.

Гроссмейстер Крогиус, психолог по профессии, специально исследовал эту проблему. Оказалось, что восемьдесят из почти ста опрошенных гроссмейстеров и мастеров ответили, что извлекают несомненную пользу от наблюдений за внешним проявлением эмоционального состояния противников.

А проявления эти бывают самые разные. Вот почему, готовясь к партии с сильным противником, шахматисты часто изучают не только особенности его стиля, но и свойственные только ему приметы внутреннего состояния. Так, многие в момент опасности чаще всего бледнеют, а Таль, напротив, бледнеет как раз тогда, когда готовится завязать решающее сражение. Когда позиция хорошая, тот же Петросян, например, складывал руки на груди и прогуливался по сцене, слегка покачивая плечами. Смыслов в боевом настроении как бы ввинчивает фигуры в доску. Гуфельд ставит фигуры точно в центр клетки. Стоит, однако, позиции Гуфельда испортиться, как «точность попадания» резко падает. У Кереса, который всегда был образцом хладнокровия и выдержки, в критические моменты краснели уши.

Крогиус приводит рассказ одного из участников Московского международного турнира 1967 года: «Мне предстояла важная партия. Противник опаздывал. Наконец он появился и, тяжело дыша, направился к столику. Я заметил, что на этот раз он неряшливо побрился, небрежно повязал галстук (прямо-таки женская наблюдательность! – В. В.). Я подумал – к настоящей боевой партии он сегодня не готов. Предположение оправдалось. Противник играл вяло, и мне быстро удалось захватить инициативу».

Практически у каждого шахматиста, и это вполне естественно, волнение, положительные или отрицательные эмоции так или иначе обязательно проявляют себя. И тот, кто умеет расшифровывать эти проявления, получает возможность распознать психическое состояние противника в каждый данный момент.

Петросян, например, рассказывал мне, что в тринадцатом туре соревнования претендентов, проходившем в 1962 году на острове Кюрасао, он в партии с Фишером применил старинную и очень редко встречающуюся систему – так называемый вариант Мак-Кетчона. Петросян рассчитывал не столько на достоинства варианта, сколько на психологический эффект: он знал, что Фишер (тогдашний, образца 1962 года!) не очень уверенно ориентируется в незнакомых позициях.

Увидев, что Петросян избрал неожиданное и трудное для себя начало (и уж, конечно, сделал это неспроста!), Фишер даже обиженно взглянул на соперника. Петросян не без удовольствия перехватил этот взгляд и мысленно поздравил себя с психологической удачей – «тайное оружие» уже сработало, даже если Фишер и найдет сильнейший ответ. Итак, партия только началась, а один из партнеров уже был огорчен, а другой – доволен. Конечно, не только и не столько это предопределило результат, но какую-то роль в победе Петросяна эта маленькая психологическая диверсия, наверное, сыграла…

Любопытно, что даже когда шахматисты абсолютно не думают о публике, и тогда они помимо своей воли создают тот или иной образ. В этом смысле одним из своеобразнейших актеров шахматной сцены был Александр Толуш. Я бы назвал его рыцарем без страха и компромисса. Не ведавший страха, более того – презиравший «благоразумных», шахматист резко выраженного наступательного стиля, он всегда был за доской замкнут, суров, даже угрюм. Борьба, в которой у него была одна желанная цель – атака, ради чего он не останавливался перед любыми жертвами, поглощала его целиком.

Толуша побаивались все. Хотя он так никогда и не стал чемпионом страны, но разгромить мог любого. В одном из чемпионатов страны – в 1957 году немолодой уже Толуш был как никогда близок к заветной цели. На финише он мощным рывком сравнялся с лидерами – Бронштейном и Талем. Поскольку Бронштейн без особых коллизий закончил свою встречу вничью, судьба чемпионского звания решалась в партии Таль – Толуш.

Судьба жестоко обошлась с Толушем, для которого этот турнир был лебединой песней: черными он должен был вести защиту против еще более искусного, чем он сам, мастера атаки. Чтобы вам лучше было понятно, насколько чуждым какой-либо игры на зрителя был Толуш и вместе с тем какой привлекательный образ отважного рыцаря он создавал, я приведу воспоминания об этой партии главного очевидца – Михаила Таля.

«Помню, как мы сели за шахматный столик. На край стола легла пачка «Казбека» – этому сорту Александр Казимирович не изменял. Я сделал ход. Толуш поправил галстук, не спеша записал на бланке ответный ход… Подчеркнуто спокойно передвинул фигуру. Я и теперь прекрасно помню эту партию… Александр Казимирович никогда не любил кропотливой защиты, но в этой решающей встрече, словно нарочно, сложилась позиция, где ему пришлось держать оборону. Моя же атака развивалась сама собой… В какой-то момент я почувствовал, что соперник поставил в душе крест на исходе встречи. Нет, внешне его настроение не изменилось. Толуш невозмутимо сидел за доской. Может, чуть чаще, чем обычно, открывал коробку «Казбека». Не помню случая, чтобы он оторвал взгляд от шахмат и испытующе посмотрел на партнера, чем, кстати, до сих пор грешу я, да и другие гроссмейстеры… С таким же олимпийским спокойствием Александр Казимирович остановил часы и поздравил меня со званием чемпиона.