Страница 16 из 85
Петросян, получив в предыдущей партии на мирное предложение вежливый отказ, наверное, не хотел повторного укола самолюбию. Кроме того, он вел в счете, и подобный характер борьбы его в целом устраивал.
Здесь более интересен ход мыслей Спасского. Конечно же он не верил, что эфемерный пространственный перевес, который остался у белых после размена тяжелых фигур, может принести успех. Значит, остается два варианта: либо претендент, играя «до королей», решил брать чемпиона на измор, что было в общем правомерной матчевой тактикой, либо… хотел разозлить противника! Представьте, были комментаторы, не скрывавшие, что допускают и такую возможность.
В этой партии зрители, по моим наблюдениям, не столько смотрели на демонстрационную доску, сколько на соперников. Думаю, что Спасский, выполняя, быть может, наставления тренера Игоря Бондаревского, ощущал некую неловкость. Петросян же не очень утаивал свое ироническое отношение к происходящему.
Партия была отложена. Соглашение на ничью последовало без доигрывания. Как видите, и откровенно неинтересное содержит в себе порой (точнее, почти всегда) некую психологическую (или спортивную) подоплеку, разгадыванием которой болельщики занимаются с увлечением. Исключение составляют лишь так называемые гроссмейстерские ничьи, где результат фиксируется на 15–20 ходу ввиду открытого нежелания обоих партнеров вести борьбу. В этих случаях зрители чувствуют себя обманутыми, и хотя шахматисты вправе беречь силы, особенно на длинных дистанциях, болельщиков, честно говоря, можно понять.
Шахматисты вообще болезненно реагируют на любое, даже довольно безобидное прегрешение со стороны партнеров, особенно во время игры. И это не удивительно: игра в шахматы – процесс творческий, требующий полнейшего сосредоточения и в то же время ограниченный во времени. Любая, самая незначительная помеха может оказаться фатальной. Каждый шахматист хорошо знает это и старается ни в чем не мешать партнеру.
И опять-таки – всякое проявление корректности или некорректности не ускользает от внимания зрителей. Их интересует не только чистое творчество шахматных актеров, но даже и манера доведения на сцене, не имеющая к собственно шахматам ни малейшего отношения.
Ю. Карахан в книжке «Шахматы – увлекательная игра» приводит в деталях эпизод с опозданием Капабланки на партию с Ласкером, хотя эпизод, казалось бы, незначителен, да и произошел почти полвека назад:
«Я хорошо помню, как в 1936 году в московском международном турнире X. Р. Капабланка опоздал на несколько минут на партию с Э. Ласкером. Ласкер сидел недовольный. Он никогда не опаздывал сам и не прощал опоздания другим. Поэтому поведение Капабланки его крайне удивило. Но вот вбежал в зал запыхавшийся кубинец и в первую очередь обратился к своему партнеру, принося ему тысячу извинений. Он извинялся не только перед Ласкером, но и перед судьями. Несмотря на то что его часы шли, он продолжал буквально рассыпаться в извинениях, пока на лице Ласкера не появилось прояснение и, наконец, улыбка.
Как рассказывает очевидец этого события Я. Г. Рохлин, который был в этот вечер дежурным членом турнирного комитета (судьей), удовлетворенный объяснениями Капабланки, Ласкер сказал ему на английском языке: «Достаточно извинений, садитесь за столик. Идут ваши часы».
Обратите внимание, как глубоко, до мельчайших подробностей запомнил находившийся в зале Карахан эту сцену! Нет, нет, есть что-то магическое в обликах больших шахматистов, что заставляет зрителей следить за каждым, даже самым незначительным проявлением их личностных особенностей.
Что же говорить о комичных случаях, которые, будь шахматный спектакль подчинен воле некоего режиссера, надо было бы специально вставлять в канву того или иного тура, чтобы подогревать интерес зрителей?
На XVI Олимпиаде испанский мастер Медина, играя с Ботвинником, то и дело что-то насвистывал. Ботвинник, как известно, сам образец спортивной корректности, но и от своих партнеров всегда требует точного следования предписаниям шахматного кодекса, а тут еще соревнования были командными. Короче говоря, Ботвинник попросил поставить в известность капитана испанской команды о своеобразном поведении Медины. Реакция капитана смягчила даже непреклонного Ботвинника: «Плохо дело! Если Медина начинает свистеть, его позиция безнадежна!..»
Бывает, хотя и крайне редко, что какие-то случайные обстоятельства могут действительно всерьез помешать кому-либо из участников. На чемпионате СССР, проходившем в Алма-Ате в 1969 году, в момент, когда Багиров задумался, на него начала падать высокая лестница-стремянка, задетая кем-то из демонстраторов. К счастью, лестницу задержал занавес, и весь этот эпизод имел скорее комический характер (хотя у самого Багирова осталась на этот счет несколько иная точка зрения).
После небольшого перерыва партия продолжалась, Багиров осуществил энергичную атаку и выиграл ладью. Однако его противник некоторое время продолжал безнадежное сопротивление. Но вот он наконец сдался и, извинившись, объяснил, что продолжал играть после потери ладьи по инерции.
Ну что ж, инцидент, как говорится, исчерпан? Нет! «По инерции? – недоверчиво переспросил Багиров. – Ты лучше признайся – небось, рассчитывал, что лестница скажется?»… Ничего не поделаешь, шахматные актеры удивительно мнительны и видят порой заговор там, где им и не пахнет.
В матче Фишер – Тайманов (Ванкувер, 1971 год) в момент доигрывания второй партии, где позиция американца была лучше, Фишер подозвал главного судью Кажича и сказал, что его раздражает манера Тайманова прогуливаться по сцене. Кажич справедливо заметил, что правила ФИДЕ и шахматный кодекс такие прогулки не запрещают, и посоветовал Фишеру обратиться к Тайманову, так сказать, в частном порядке.
«Я прошу вас, – сказал Фишер Тайманову, – прохаживаться у меня за спиной». Не стоит доказывать, как удивлен был Тайманов этой просьбой, но, желая сохранить лояльные отношения с партнером, согласился.
При счете 2:0 в пользу Фишера Тайманова навестил президент шахматной федерации США Эдмондсон и, не скрывая того, что осознает неловкость своей миссии, попросил Тайманова соблюдать просьбу Фишера до конца матча, то есть возвести ее в правило, пусть и временное. Можно было, конечно, обойтись без этого напоминания: раз Тайманов пообещал Фишеру гулять вне пределов «видимости», не было никаких оснований считать, что он поступит вопреки желанию своего требовательного партнера. «Хорошо, – сказал Тайманов. – Я согласен. Только передайте Бобби, чтобы он во время моего хода не тряс ногой под столом. Я тоже имею нервы…»
Фишер выглядит в этом эпизоде несколько странным. Во всяком случае, скорее можно понять тех, кому была не по душе манера Алехина кружить вокруг столика и смотреть на доску из-за спины партнера, особенно когда позиция великого шахматиста становилась грозной…
Говорят, что в современном театральном искусстве все более просвечивают сквозь сценический образ личностные качества актера. И в современном шахматном искусстве, несмотря на бурный поток теоретической информации, личность человека – особенности его мировоззрения, характера, психики – сказывается очень отчетливо. Впрочем, так же было и раньше.
Сохранилось немало воспоминаний о том, как вели себя во время шахматной игры те или другие мастера прежних времен. Шахматы как борьба, как искусство стали сейчас во многом иными, чем раньше, но всегда были, есть и будут любители нервно бегать по сцене либо сидеть, не вставая, все пять часов игры. По-видимому, шахматы так поглощают психику шахматистов, так прочно овладевают их мышлением в процессе игры, что те не всегда в состоянии контролировать себя или во всяком случае видеть себя со стороны. Но и в том и в другом случае их манера, их стиль поведения представляют для зрителей исключительный интерес.
По свидетельству уже упоминавшегося С. Кананыкина, героем московского международного турнира 1925 года был отмеченный печатью гениальности 21-летний мексиканский маэстро Карлос Торре, выигравший знаменитую партию у Эмануила Ласкера. «…Изумляли, – писал Кананыкин, – не только его успехи, но и совершенно необычная манера игры: он почти не сидел! При первой же возможности он порывисто вставал и принимался расхаживать… в стремительном темпе ходока-марафонца. Никогда до этого (да и после) я не встречал такого бьющего через край игрового волнения».