Страница 202 из 256
Среди пассажиров суетится лысый толстяк: сначала он вступил в какой-то спор с помощником капитана, а затем стал отдавать громкие распоряжения матросам.
Это Франсуа Нежо: в уплату за проезд он отдал последние свои экю. Растратив десять тысяч франков, присланных братом, он по дешевке продал ренту, чтобы добраться до Америки. Он приехал с пустыми карманами, зато сердце его переполняет надежда — и он уверенным тоном, несколько даже кичливо, дает приказ доставить багаж в дом «Доминик Нежо и К°».
— Это, сударь, не мое дело! — отвечает матрос, мощным ударом весла направляя лодку к берегу. — Я высажу вас на землю вместе с чемоданами, а там вы сговоритесь с цветными, которые поджидают у причала. Они и доставят вас в город.
Едва ступив на берег, Франсуа крикнул одному из мулатов:
— Я брат господина Доминика Нежо, дружище, отвези меня к нему, да поживее!
Грузчик посмотрел на путешественника с удивлением.
— Неужели ты не знаешь дом Нежо, один из самых богатых в Новом Орлеане? — с презрительной заносчивостью осведомился Франсуа, отчего мулат вжал голову в плечи.
— Дом Нежо! Конечно, сударь, я знаю, — пробормотал тот на диалекте, состоящем из смеси английских и французских слов. — За свою жизнь я немало перетаскал мешков с хлопком и сахаром для дома Нежо… вот только…
— Что? Что «только»?
— О, ничего, сударь, — пролепетал несчастный мулат в явном смятении и покатил тележку быстрее, чтобы не продолжать разговор.
«Здесь меня еще не знают, и все будут поражены, — говорил себе бухгалтер, с трудом поспевая за своим багажом. — Однако имя Нежо производит впечатление! Я привыкну к этой стране, где так легко наживают состояние… И клянусь Богом! Очень скоро станут говорить: дом братьев Нежо… Пожалуй, здесь можно остаться на несколько лет! Если невестка будет со мной любезна, если племянница моя и в самом деле так очаровательна, как пишет добрый Доминик, то богатеть в их обществе будет приятно… Днем станем заниматься делами, а вечера посвятим развлечениям: визиты и приемы, балы, концерты, театры, морские прогулки… Когда-то я недурно плавал… С легкостью покрывал расстояние от моста Берси до Королевского моста. Мне даже помнится, что я был куда сильнее дражайшего Доминика…»
— Приехали, сударь, — сказал мулат, останавливая тележку.
Франсуа Нежо вздрогнул, как если бы его внезапно разбудили; подняв голову, он увидел большие склады, заваленные мешками; повсюду сновали озабоченные люди.
У него сильно забилось сердце, ибо ему предстояло войти в новую семью и в новую жизнь. Тем не менее он решительно толкнул решетчатую дверь со звонком, отделявшую довольно неровный пол склада от мостовой, и пошел между двумя рядами просмоленных ящиков.
— Мне нужен господин Доминик Нежо! — громко произнес он, подойдя к группе людей, обсуждавших цены на колониальные товары.
Услышав это имя, все умолкли и с изумлением уставились на вновь прибывшего. Высокая светловолосая женщина в черном, принимавшая активное участие в деловом разговоре, с живостью обернулась к Франсуа.
— К несчастью, мы потеряли господина Нежо, сударь, — сказала она отрывисто, и голос ее дрогнул от волнения. — Однако я приняла все дела мужа, и вы можете обращаться ко мне по всем вопросам, имеющим отношение к нашей торговле, будь то заказы или поставки, возмещение убытков, выплата куртажных и тому подобное. Будьте добры, пройдите в глубь склада — там вы изложите свое дело приказчикам, они сидят в застекленной конторе. Я сейчас к вам подойду, вот только закончу с этими господами.
Даже молния, упавшая к ногам Франсуа Нежо, не поразила бы его сильнее, чем новость, одним ударом уничтожившая все планы, все надежды на будущее. Он смотрел невидящим взором на энергичное лицо этой женщины с уверенной повадкой и четкой речью — от нее зависела теперь его судьба, и это было для него оглушительным падением.
Услышав слова своей невестки, столь простые и естественные, он почувствовал, как земля уходит из-под ног — все его радужные грезы рассыпались в прах. Нежо, который только что кичливо ступил на американский берег, превратился вдруг в обитателя меблированных комнат Бюно. Он дрожал и робко озирался.
— Мой брат… умер! Вы… моя сестра? — пролепетал несчастный, ухватившись за один из ящиков.
— Ваш брат? — удивленно повторила вдова.
— Но как же так? Мад… дорогая сестрица, неужели он не говорил обо мне? Не известил о моем приезде? О, Доминик! Доминик, дорогой Доминик, мой добрый брат! — вскричал Франсуа, и слезы полились у него из глаз.
Вдова, пристально взглянув на нежданного родственника, без сомнения, обнаружила в этом незнакомце какое-то сходство с мужем, ибо она подошла к нему, протягивая руку.
— Признаюсь, что не ждала вас, братец, — сказала она, — поскольку муж лишь изредка поминал вас. Тем не менее добро пожаловать. Менар! — крикнула она одному из приказчиков, к которым сначала хотела направить Франсуа. — Менар! Будьте так любезны, проводите этого господина в покои моей дочери.
Франсуа Нежо двинулся вслед за приказчиком, а вдова вернулась к разговору, прерванному из-за его появления. Но, видя, что он уже уходит, сочла нужным добавить:
— Мы познакомимся позднее! Менар, голубчик, прикажите внести багаж, оставшийся в дверях!
Нежо шел за приказчиком через склады, по коридорам и лестницам в полубессознательном состоянии, словно бы влекомый судьбой. Глаза его перестали видеть, и он иногда натыкался то на стены, то на мебель. Он был раздавлен двусмысленностью своего положения, неясным будущим, холодной встречей невестки, поэтому почти не думал о племяннице, которую ему предстояло увидеть и которую так расхваливал брат.
Он почти не заметил, как изменился облик дома, едва позади остались складские помещения, уступившие место жилым покоям. Однако простое убранство нижних этажей с их магазинами и конторами не шло ни в какое сравнение с элегантностью и комфортом верхних.
Если бы он сразу обратил внимание на это различие, то сумел бы понять, что живет здесь молодая очаровательная женщина, привыкшая к роскоши и красоте, что именно ее заботами повсюду расставлены цветы, а в клетках щебечут редкостные птицы. Но он ничего не видел, ничего не замечал, и, когда приказчик, открыв дверь, представил его поразительно красивой и необыкновенно изящной девушке, он вскрикнул от удивления, словно бы его внезапно перенесли в совершенно иной мир.
— Мадемуазель, — произнес Менар, — вот господин, которого прислала к вам ваша матушка… кажется, ваш родственник? — добавил он, взглянув вопросительно на Франсуа Нежо.
— Дорогая племянница! — вскричал бывший бухгалтер в подлинном волнении, ибо никак не ожидал после стольких несчастий увидеть подобное восхитительное создание.
Девушка, удивленно взглянув на Франсуа своими большими глазами, поздоровалась, а затем с видимым смущением попыталась найти приветственные слова для свалившегося с неба дядюшки. К счастью, тут вошла ее мать и взяла на себя все объяснение.
— Луиза, — сказала она, — это твой дядя, брат твоего отца. Он прибыл из Франции на «Вулкане», я только что виделась с капитаном. Прими его как должно, ведь я, как ты знаешь, не могу сейчас им заниматься. Мы переговорим после ужина, братец!
— Садитесь же, дядюшка, рядом со мной, чтобы я могла вас рассмотреть и с вами познакомиться! По правде говоря, вы так похожи на дорогого папу, что мне следовало броситься вам на шею, едва вы вошли.
— Дорогая девочка…
— Но вы должны простить меня, ибо виной тому удивление, неожиданность, а также горе, — добавила она с грустью, — ибо это сходство напомнило мне…
— Доминик писал мне, что вы красивы и что примете меня с любовью, дорогая племянница! — произнес Нежо, донельзя взволнованный этими первыми приветливыми словами. — Но…
— Что же, дядюшка? Он вас обманул?
— Вы гораздо красивее, чем я думал, — простодушно ответил бухгалтер.
Луиза Нежо и в самом деле была прелестным созданием. Есть такая совершенная красота, что очаровывает с первого взгляда, ибо в ней заключена идеальная гармония всех черт, которую ничто не нарушает. Луизе было не больше восемнадцати лет; у нее были светлые волосы, но того рыжеватого оттенка, который так любили изображать венецианские художники. Гибкая и стройная, она походила на креолок благодаря своим изящным рукам и ногам; обладала, как и они, способностью двигаться с плавной грациозностью — но в ней не было их томной лени. Напротив, ей была свойственна живость как жестов, так и походки — и это, несомненно, красило ее.