Правда или долг

— Ты уверен, что это не поддельные документы?

— Я лично сверил все с данными наших архивов. В конце-то концов. Если бы ты был Мустафой, пошел бы ты на такой риск ради мести?

Боаз вернулся к изучению пейзажа.

— Думать мозгами врага — это твоя прерогатива. Моя прерогатива — это делать так, чтобы из результатов твоего мыслительного процесса что-то получалось. И теперь получается следующее. Ты провернул грандиозную операцию с группировкой «37», признаю. Ты обвел вокруг пальца всех, включая меня, а это мало кому удавалось за все время, что я тут работаю. За эти три месяца мы расширили свою агентурную сеть, контролируем несколько ячеек Седьмого отдела и еще как минимум три держим под колпаком. И тут объявляется Мустафа. И он говорит тебе о том, что кто-то хочет нам отомстить. За что?

— Вы думаете, что нам не за что мстить, майор?

— Я думаю, что все это звучит неопределенно. Что, впрочем, не меняет того факта, что вся эта история меня пугает. И у меня есть много вопросов. — Боаз посмотрел на Гилада. — Давайте послушаем вас, господин главный аналитик. Что вы думаете по этому поводу?

Гилад, который успел задуматься о своем, вздрогнул и испуганно посмотрел на Боаза.

— Я думаю… — начал он. — Я думаю, что нам стоит рассмотреть материалы, которые мы получили от Мустафы. Если это на самом деле влиятельные руководители, то имен мы не найдем. Но можно найти имена родственников этих руководителей. Или коллег. А еще можно подумать о том, кто может нам мстить и за что. Именно нам, а не кому-то другому.

Константин повертел в пальцах карандаш.

— Родственники Салаха Абу Шарифа? — предположил он. — Родственники Хусни Абу Талиба?

Гилад поднял бровь.

— Что это за люди? — спросил он.

— Я расскажу тебе при случае.

— Имя Салаха пугает меня особенно сильно, — уведомил Константина Боаз. — И особое внимание надо обратить на Башара, который так усердно искал на нас компромат. К слову сказать, искал для Мустафы. Ты уверен, что он не разыгрывает спектакль?

Константин кивнул.

— Я хорошо знаю его. Он любит рисковать, но на неоправданный риск не пойдет. Кроме того, ему нет смысла мстить кому-то из нас.

Гилад поднялся.

— Пожалуй, начну просматривать досье, — сказал он. — Правда, работы там месяца на два…

— Никогда не слышал, чтобы аналитик жаловался на бумажную работу, — насмешливо хмыкнул Боаз, открывая один из ящиков стола и извлекая оттуда свежую корреспонденцию.

Константин жестом остановил Гилада.

— Подожди минуту. У меня есть просьба.

— Что? — полюбопытствовал Гилад.

— Меня интересует профессор психиатрии Надав Фельдман. Он преподает в Хайфском университете. По второй специальности — арабист. Бывший коллега Ицхака. Меня интересует все — от того, как он окончил школу и до того, какой кофе он предпочитает. И проверь, как он познакомился с доктором Мейер. А также то, что их связывает и как часто они общаются.

Гилад поджал губы и отвел глаза.

— Мне казалось, что теперь мой прямой руководитель — это господин директор, и приказы я получаю от него.

— Вы правы, капитан. Но до того как отдавать приказы, нужно научиться их выполнять.

Гилад поднял руки, соглашаясь со сказанным.

— Это твой новый советник? — спросил Боаз.

— Да. Безусловно, интересная личность, но темная лошадка. Особенно меня настораживает тот факт, что в свое время он работал с Ицхаком. И тот факт, что он появился тут именно сейчас.

Боаз поднял глаза.

— Его привела Нурит?

— Да. Почему ты спрашиваешь?

— Ты поэтому не позвал ее сегодня?

— Пока ей не нужно об этом знать.

Боаз закивал и снова склонился над корреспонденцией.

— Заходи на кофе. И расскажи своему бывшему консультанту о том, кто такие Салах и Хусни. И, если вы в это время будете обедать, будь готов похлопать подавившегося едой коллегу по спине.

…Марика приоткрыла дверь и вошла в кабинет. Большой свет был выключен, горела только настольная лампа. Константин стоял рядом с сейфом и просматривал содержимое тонкой папки.

— Ты знаешь, который час? — спросила она, приблизившись.

Константин поднял глаза от папки и снял очки.

— Дорогая, ты меня напугала. Конечно, я знаю, который час. И еще я знаю то, что ты уже давно должна спать.

— Точно так же, как и ты.

Марика запахнула тонкий халат и оглядела стол.

— Ты работаешь? — спросила она.

Константин улыбнулся.

— А ты думала, что я рисую в начале третьего ночи?

— Ты можешь рисовать и читать до шести утра, так что это меня не удивляет. — Она подошла к столу и села в одно из кресел. — Я поздно вернулась вчера, ты уже спал.

— Полет меня утомил. Я проспал десять часов, но все равно опоздал на работу.

— Соня.

Марика пересела в рабочее кресло. Оно понравилось ей больше предыдущего — она откинулась на спинку, положила руки на подлокотники, а потом поджала под себя ноги.

— А сегодня ты вернулся поздно, и я уже спала. Но я думала, что ты меня разбудишь.

— Ты так сладко спала, что я не решился тебя разбудить. Надеюсь, твой день был лучше, чем мой. Я устал.

— Тогда почему ты еще тут, и почему твой стол до сих пор завален бумагами?

— Потому что я ждал, что моя любимая женщина придет и скажет, что она соскучилась.

Константин подошел к ней и обнял за плечи.

— Любимая женщина пришла и говорит, что соскучилась, — сообщила Марика.

— Но это еще не значит, что она может сидеть в моем рабочем кресле, поджав под себя ноги.

— И что же ты сделаешь, если я продолжу так сидеть?

— Ничего. По крайней мере, до того момента, пока мы не вернемся в спальню.

Марика погладила его по руке и задумчиво оглядела кабинет.

— Я хотела с тобой поговорить, — сказала она. — Натанаэль скоро вернется из Штатов — они с мамой были в гостях у родственников. Ты не будешь против, если он будет жить с нами?

— Думаю, ему понравится третья спальня. Особенно когда мы наконец-то найдем время для того, чтобы перевезти его вещи к нам. Гораздо дольше придется возиться с бумагами. Насколько мне известно, процедура усыновления отнимает много времени и сил.

Марика закинула голову назад, попытавшись разглядеть его лицо.

— Ты… уже решил, что хочешь его усыновить? — спросила она осторожно. — То есть, пойми меня правильно — ты не обязан этого делать. Если мы снова зарегистрируем отношения…

— Уже решил, что хочу его усыновить? — переспросил Константин. Говорил он таким тоном, будто сказанное Марикой задело его до глубины души. — Разве это не мой сын?

— Конечно, твой. — Марика вздохнула. — Глупо получилось. Мне бы поменьше амбициозности и уверенности в собственной правоте. Тогда я не думала о тебе и о том, что ты можешь почувствовать, если узнаешь…

Константин отошел от стола и, подойдя к окну, посмотрел на освещенный фонарями сад.

— Знаешь, — заговорил он, — мне уже тридцать четыре, но я до сих пор иногда думаю — а если бы у меня был отец? Что бы он мне дал? Что бы мне дала мама? И иногда мне так обидно от того, что у большинства были родители, а у меня их не было. Я даже толком не помню ни маму, ни отца. Только смутные детские воспоминания. И я не могу понять — воспоминания ли это или же что-то, что придумал я сам. А потом я думаю о том, что не знаю, что обычно дают родители детям. Не знаю, каково это — когда у тебя есть и мать, и отец. Конечно, интуитивно я понимаю, что к чему. Но так ли это на самом деле? Обычно то, что мы думаем в подобных ситуациях, отличается от того, что происходит в жизни. И в такие моменты я думаю: что я смогу ему дать? Я с трудом представляю себе даже такую простую вещь, как счастье. Сколько я себя помню, жизнь только отнимала у меня что-то. Все, что у меня есть, я буквально вырывал у нее. Я могу научить его тому, как добиваться своего. Как не полагаться на других, как верить только самому себе. Как понимать, чего ты хочешь, и брать то, что должно принадлежать тебе. Я так привык жить такой жизнью, что уже не представляю, что может быть иначе. Что люди получают что-то без особых усилий. И мне больше всего хочется научить его именно этому — показать, что далеко не всегда нужно отвоевывать у жизни что-то для себя. Что иногда можно просто идти по жизни с улыбкой на лице и радоваться. Проблема в том, что я не умею этого делать. Так как я смогу научить этому кого-то другого?