Страница 4 из 145
Само собой, вот так — пусть не по косточкам, но хотя бы самым что на есть беглым образом — разобрать весь духовный портрет Кэмпбела, встающий со страниц его статей и писем, нам сейчас не под силу. Придется поневоле ограничиться лишь несколькими примерами, отдельными, едва ли не наугад выбранными чертами, которые, однако, при всей произвольности отбора достаточно характерны и репрезентативны, чтобы по этой части можно было с достаточной уверенностью судить о целом.
Наследник, о чем уже было сказано, идей, воззрений, концепций и предрассудков XIX столетия, он среди прочих впитал и воспетый Киплингом тезис о «бремени белых» — словосочетание, которое в наши времена зыбкого торжества политической корректности и мультикультурализма представляется едва ли не бранным. Но вспомните, каким откровенным, расистом был прекраснодушный патриарх НФ, великий Жюль Верн! Кстати говоря, имя его всплыло по ходу нашего разговора не случайно, ибо влияние, оказанное им на Кэмпбела, трудно переоценить: убежден, вы и сами по ходу чтения успели заметить немало явных и скрытых аллюзий и ассоциаций — чего стоит хотя бы высеченное в толще скал убежище героев «Ада на Луне». Так и кажется, что в этом Гранитном Дворце рядом ними окажутся Сайрес Смит и Гидеон Спилет. Но я уклонился. В романах амьенского затворника, которые мы с такой легкостью вручаем детям для «воспитания и развлечения», представители неевропеоидной расы резко делятся на две категорий: прекрасные честные и благородные (верные слуги и спутники — Наб в «Таинственном острове», Талькав в «Детях капитана Гранта», Геркулес в «Пятнадцатилетнем капитане» и т. д.) и все остальные, которые поголовно, пользуясь библейским определением, «псы и убийцы» с ярко выраженной склонностью к алкоголизму (благо о наркомании в те патриархальные времена речи еще не было). Кэмпбел принял и понес эстафету, значительно расширив ареал применения идеи, — теперь говорить следовало уже о «человеческом шовинизме», понимая, правда, под человеком в первую и главную очередь классического WASPa, то бишь белого англосакса, протестанта если не по вероисповеданию, то по нравственным принципам. Именно по этой причине, как отмечают современные критики, «по крайней мере с конца сороковых годов Кэмпбел ощущал философскую необходимость того, чтобы при каждой мало-мальски значимой встрече с инопланетянами люди одерживали верх». Он выдвигал самые разнообразные доводы в защиту института рабства и утверждал, что человечеству непременно нужен некий внешний враг, — если не настоящий, то хотя бы воображаемый, — чтобы не тормозился прогресс. В то же время, будучи по происхождению чистокровным янки, потомком северян-аболиционистов, проливавших кровь при Шайло и Геттисберге под знаменами, на которых был начертан «Манифест об отмене рабства», Кэмпбел явно испытывал от собственных воззрений некий внутренний дискомфорт. Впрочем, выход нашелся, причем самый радикальный — никаких инопланетян на страницы своего журнала Кэмпбелл-редактор попросту не допускал вообще. Как вспоминал Айзек Азимов, именно по этой причине он отказался от мысли включать их в панораму своей эпической «Истории будущего».
Или, например, когда в августе 1945 года стало известно об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, Кэмпбел пришел в полный восторг и восклицал, что «теперь-то к научной фантастике станут относиться серьезно». Мыслей о том, какое небывалое зло принесли чудовищные ядерные грибы жителям этих двух городов, у него то ли вовсе не было, то ли он попросту не допускал их до сознания. И вовсе не потому, что был таким уж воинствующим «ястребом» и требовал поголовного истребления всех японцев — отнюдь нет. Просто в этом факте он усмотрел исключительно высшее достижение того самого научно-технического прогресса, который столь пламенно воспевал, причем не только без мрачных уэллсовых предчувствий, но даже без легкой жюль-верновской оглядки, заставившей француза вложить в уста инженера Робура слова: «Граждане Соединенных Штатов! Прогресс науки не должен обгонять совершенствования нравов». Кроме того, атомная энергетика, великое будущее которой он энергично и пылко предрекал, казалась Кэмпбелу буквально собственным детищем — ведь именно благодаря его влиянию как редактора в начале сороковых фантасты так глубоко исследовали ее возможности. Теперь, полагал он, общество должно по достоинству оценить их (и его в том числе) прозорливость — эта жажда признания затмевала все.
И, пожалуй, последнее. Любая религия, как известно, чревата суевериями, однако религия секулярная — стократ. Не смог избежать этой ловушки и Кэмпбел. В майском выпуске его журнала за 1950 год фигурировала первая хаббардовская статья о дианетике — той самой, адепты которой в изобилии объявились теперь и у нас, с настойчивостью, достойной лучшего применения, предлагая разнообразные листовки и книги основоположника учения Л. Рона Хаббарда. Это было чрезвычайно симптоматично для все более настойчивого желания Кэмпбела видеть идеи фантастики воплощенными в жизнь — желания, которое привело его к вдохновенной поддержке всякого рода «кустарных изобретений» и «псионических устройств». Теперь его редакционные статьи — идиосинкратические, намеренно заостренные, чтобы задеть за живое сколь угодно толстокожего читателя, догматичные, иногда бессовестно элитаристские и даже чуть ли не расистские — поглотили большую часть той энергии, которая раньше уходила на подпитку новыми идеями постоянных авторов.
Кстати сказать, с этой самой подпиткой тоже все не так просто, поскольку в требованиях своих Кэмпбел проявлял беспредельную категоричность, свойственную, впрочем, всем пророкам. Будучи априорно убежден, что все видит и все понимает намного лучше кого бы то ни было, он неизменно почитал мельчайшие свои рекомендации истиной в последней инстанции. Пока он имел дело с птенцами едва-едва оперившимися, это благополучно сходило с рук. Однако встав на крыло, некоторые из них принимались бунтовать. Чаще всего это без особых последствий выливалось в остервенелые споры — пар выходил, давление падало, и вновь воцарялись мир и взаимопонимание. Но порой доходило и до разрыва — Кэмпбел открыл и воспитал плеяду талантов, но ведь талант по определению не выносит ни контроля, ни тем более диктата. Первым около пятидесятого года покинул гнездо строптивый Роберт Хайнлайн. Правда, кэмпбеловы поклонники утверждают, что за таким поведением великого мэтра крылся тонкий психологический расчет: мол, тиранизируя авторов, он сознательно провоцировал переросших его школу на мятеж и уход. Недоброжелатели же полагают, будто свято верующий в свою миссию Кэмпбел попросту жил в соответствии со знаменитым принципом Генри Форда, любившего говаривать, что автомобиль может быть любого цвета, если будет черного. Бог весть, кто тут прав. Но вот что любопытно: даже порвавший с Кэмпбелом Хайнлайн впоследствии отзывался о нем, употребляя исключительно превосходные степени. С пророком могли расходиться, но поклоняться ему продолжали до конца.
Все эти внутренние противоречия и конфликты являли собой плату за исповедание секулярной религии, за ту самую веру, о которой — совсем по иному, правда, поводу — писал Наум Коржавин:
Наследство же — как и наследственность — не всегда несут с собою лишь благо. Увы, нянюшкину максиму из стихотворения Саши Черного, вынесенную мною в эпиграф, можно и должно поставить под вопрос.
V
Кто знает, в какой именно момент для нас реально начнется XXI век: может быть, уже, — а мы и не заметили; может быть, до его прихода еще десяток-другой лет. Ведь это только для компьютеров существует четкая граница — миг смены единицы на двойку. С историей же, с людьми — дело обстоит куда как сложнее. Но в том, что сейчас все мы существуем в некоем порубежье, в переходной сумеречной зоне, в диффузном пространстве времени — сомневаться не приходится.