По пути Ясона

На рассвете мы вновь сидели на мокрых гребных скамьях. Последние дни выдались исключительно дождливыми, парус «Арго» не имел возможности просохнуть, и на нем появились черные пятна плесени, из-за чего парус приобрел довольно обветшалый вид. Команда выглядела не менее потрепанной. Даже наглаженные наряды аккуратиста Дика Хилла обнаружили первые признаки небрежения, а одежда прочих из-за сырости и недостатка свободного места на палубе (пихать сумки приходилось как попало) и подавно не годилась для появления в приличном обществе. Все вещи были закапаны жиром с весел, рубашки порвались и запачкались, штаны протерлись от постоянного ерзания по скамьям. Кухонные принадлежности тоже поизносились, да и абсолютно чистыми их никто бы не назвал. Металлические котелки армейского типа, такие красивые и блестящие в начале пути, закоптились и обзавелись множеством царапин. Пили мы кто из пластмассовых стаканчиков, кто из непрезентабельных металлических кружек. Все, что случайно падало под палубный настил, на днище галеры, немедленно выбрасывалось за борт, — дно покрывала черная слизь, отмыть которую и избавиться от ее запаха было практически невозможно. Книги и журналы мы прятали в целлофан, однако это не спасало: бумага отсырела и разбухла. Джонатан наступил на собственные очки для чтения и потому производил забавное впечатление: одно стекло целое, другое покрыто сплошной сеткой мелких трещин, ни дать ни взять одноглазый Джон Сильвер.

Четыре дня подряд мы тащились вдоль мрачного и пустынного побережья, которое скрашивали разве что редкие устья рек. Мыс сменялся мысом и с отвратительной неторопливостью скрывался за кормой. У мыса Карамбис, по словам Аполлония, северный ветер раздваивается — с одной стороны мыса начинает дуть на запад, а с другой на восток. Мы искренне надеялись, что поэт ничего не напутал и не преувеличил, ведь тогда мы получим долгожданную передышку и сможем идти под парусом. Команда начала выказывать признаки изнеможения. Правда, обоих Питеров, Уоррена и Уилера, это не касалось, они гребли как заведенные, а вот Марк Ричардс, наш железный человек, стал сдавать — несмотря на бугрившиеся мышцы, которые за время пути сделались еще бугристее: по вечерам он попросту падал на палубу, не в силах встать после шести-семи часов почти непрерывной гребли. Самым крупным из нас, Джонатану и Кормаку, справляться с усталостью помогали их размеры: оба были слишком велики, чтобы в одночасье поддаться утомлению. Но, так или иначе, все мы страдали; лица вытянулись, глаза запали, спины едва разгибались, локти и ягодицы саднили, а кожа слезала целыми лентами.

Все на борту к тому времени научились быть загребными, задавать такой темп, который подходил к конкретным погодным условиям. На спокойной воде вполне годился длинный гребок, однако, когда море волновалось, грести следовало резче, чтобы удержать рыскающую галеру на курсе. Мы выяснили, что каждое весло обладает собственным характером, установили, какие упрямы, какие тяжелы, какие слегка изогнуты, какие, наоборот, чересчур легки и потому норовят выскользнуть из хватки. У всех нас появились любимые и нелюбимые весла, и если за первые усаживались охотно, то на вторых сразу же принимались с нетерпением ждать смены.

Стремление удержать галеру на ровном киле сделалось почти манией. За без малого два месяца, проведенных за веслами, команда стала весьма чувствительной к малейшим изменениям положения корабля. Стоило «Арго» хотя бы немного накрениться, гребцы на другом борту сразу же обнаруживали, что их весла не погружаются в воду на необходимую глубину. Раздавался крик: «Выровнять корабль!», и те, кто не сидел на веслах, переползали на задравшийся борт, чтобы вернуть «Арго» равновесие. Время от времени рвались кожаные стропы, и гребца, с которым это случалось в процессе гребка, буквально катапультировало на палубу. Смеха падение не вызывало — во-первых, все устали, а во-вторых, такое происходило довольно часто. Аполлоний был прав в своем описании:

За мысом Карамбис ветер и в самом деле начал смещаться в благоприятную для нас сторону, но вот погода не упускала случая продемонстрировать свое коварство. Когда мы огибали мыс — под парусом, ибо задул крепкий бриз, — на нас дважды обрушивались почти штормовые порывы, галеру захлестывало волнами, и я в конце концов счел, что умеренность — лучшая составляющая доблести. Новые аргонавты являлись превосходными гребцами, однако никто из нас не знал, хватит лишь наших умений и опыта, если разыграется настоящий шторм. Около 70 процентов пройденного пути мы проделали на веслах, но половина команды — все турецкие волонтеры и часть постоянного экипажа — не имела представления об управлении открытым судном в условиях шторма, так что «Арго» оставался чрезвычайно уязвимым: неопытные или уставшие гребцы легко могли навлечь на него неприятности, а разбушевавшееся море — попросту поглотить. Палубный настил — это не сплошная палуба, а вода, скапливающаяся на днище, лишала галеру остойчивости. Вдобавок, если вовремя не убрать парус и если подует встречный ветер, нас спасет только быстрота реакции, иначе галера перевернется. (Конечно, мачта раньше может переломиться, но уповать на это, по меньшей мере, глупо.) Какая-нибудь шальная волна при сильном ветре может накренить галеру так, что команде придется в полном составе кидаться на другой борт, чтобы выровнять корабль. А после десяти-двенадцати часов гребли люди вряд ли успеют отреагировать достаточно быстро…

Иными словами, я твердо решил не лезть на рожон без необходимости, плыть осторожно и каждый вечер приставать к берегу на ночлег. Меньше всего мне хотелось, чтобы злобный ветер нанес удар в скулу «Арго» в темноте, когда команда гребет, что называется, на последнем издыхании, а нескольких человек мучает морская болезнь.

Вдвойне осторожным я стал после того, как 29 июня нас покинул Трондур, самый опытный мореход на борту, — его ждали дела дома, на Фарерах. Расставаться было чертовски жаль, особенно с учетом того, что он лишался возможности пройти с нами последний этап пути. Перед отбытием Трондур почти все свободное время тратил на то, чтобы закончить свои наброски, которые делал на галере и на резиновой лодке. День расставания, и без того печальный, был окончательно скомкан сильным встречным ветром. Мы вышли из маленького порта Абана в 5 утра и гребли, гребли, гребли более шести часов, прежде чем я признал наше поражение и повел корабль обратно в гавань. Всех охватила депрессия: Трондур уехал, а тут еще такая напасть — сколько сил и времени потрачено впустую!

Как часто бывает в долгих путешествиях, худший день сменился лучшим. Утром мы поднялись в сумерках и на рассвете уже выгребали из гавани Абаны. Все утро держался штиль, а к полудню задул легкий бриз с запада, так что мы получили возможность поставить парус. Кормак извлек снасти и поймал нескольких морских собак — хватит, чтобы накормить ужином всю команду. Когда солнце с крылось в море, бриз и не подумал утихнуть, и погода казалась настолько благоприятной, что я решил плыть и ночью, тем более что команда успела отдохнуть и наслаждалась жизнью. Двое турок, Мустафа и Умур, играли в шахматы, из кассетного плеера лилась классическая музыка, остальные члены экипажа читали или негромко переговаривались. Мы уже миновали гавань, которую наметили для стоянки, и возвращаться казалось неразумным. Словно вознаграждая нас за перенесенные испытания, попутный ветер дул всю ночь, звездное небо не позволяло сбиться с курса, и «Арго» мчался сквозь ночь со скоростью 3–4 узла, а вахтенные меняли друг друга. Каждая вахта состояла из четырех человек: двое, старший вахты и его помощник, имели опыт управления кораблем, а двое других были новичками, но и их допускали к рулю и учили ловить ветер квадратным парусом. Учение проходило с запинками, ошибки новичков означали, что парус сникал и обвисал, и тогда опытным вахтенным приходилось браться за весла и разворачивать нос «Арго» под ветер.