Золотые Антилы

Однако эти дивные создания карибского бестиария Эсквемелина были не более чем обрамлением для главной темы. Гордостью его коллекции были изумительные образчики пиратов-буканьеров, имена которых, как гласит английский перевод, «известны пока лишь немногим». Этим буканьерам Эсквемелин посвящает более двух третей «Истории». Словно проводя экскурсию по галерее хищников, он представляет фигуры великих пиратов: Пьера Большого, Бартоломео Португальца и Рока Бразильца, Льюиса Скотта, Мансфельда и его ученика Генри Моргана, Джона Девиса, захватившего Никарагуа и Сан-Августин, и кровожадного Франсуа Олоне, по слухам, вырезавшего сердца испанских пленников и в ярости вгрызавшегося в них. Впоследствии он сам был захвачен индейцами, которые оборвали ему конечности одну за другой, словно огромной мухе. Эти чудовища составляли призовую выставку, роскошное зрелище эсквемелиновской «Истории буканьеров». За их спинами набросан фон из не столь крупных фигур, рядовых пиратских флотилий, висельников и «веселых ребят»; торговцев грогом, собиравших пиратские денежки; продажных правительственных чиновников, покрывавших их и пособничавших; пиратов по совместительству, десять месяцев в году занимавшихся фермерством и выходивших в море, когда мимо проплывал Серебряный флот; лесорубов с Москитового берега, сборщиков затонувшего груза и проституток. Если верить Эсквемелину, все эти колоритные личности были типичными обитателями Золотых Антил. Именно со станиц «Истории», дополненной позднейшими записками путешественников, вошел в европейский фольклор классический образ буканьера.

Согласно Эсквемелину, подлинный буканьер совершенно не походил на позднейший образ размахивающего кортиком пирата. Он был, говорит Эсквемелин, в первую очередь и прежде всего охотником на дикий скот. На Эспаньоле, например, для французского поселенца существовало три способа заработать на жизнь: «охотиться, возделывать землю или бороздить море в качестве пирата». Существенно, что буканьерами называли именно охотников. На самом деле это слово происходит от «букана» — так называли маленькие лесные хижины в форме пчелиного улья, где охотники готовили мясо убитого скота. Мясо нарезалось полосами и медленно коптилось над огнем на помосте из зеленых веток. Таким образом приготовленное viande boucanée могло долго сохраняться и пользовалось большим спросом на кораблях и у плантаторов-рабовладельцев. Буканьеры продавали свою продукцию связками по сто полос, по шесть пиастров за связку, и обычным делом было, когда группа охотников бралась снабжать плантатора мясом круглогодично за твердо установленную плату. Заключив подобный контракт, буканьеры на много месяцев скрывались в лесах, выходя оттуда только чтобы сдать мясо, получить плату и немедленно отправиться на излюбленное место сбора, каким во времена Эсквемелина была Тортуга. Там они закупали свежий запас пороха и пуль для охотничьих ружей — лучшим оружием считался шестифутовый французский мушкет, посылавший чрезвычайно тяжелый заряд с хорошей точностью, — после чего принимались проматывать оставшиеся деньги в грандиозной попойке. Их любимым напитком, пишет Эсквемелин, был бренди, и они «лили его так же щедро, как испанцы — чистую родниковую воду. Иногда они покупали на всех бочку вина, пробивали ее с одного конца и пили без передышки, пока вино не кончалось. Они воздавали почести Бахусу, пока не расставались со всеми деньгами». Так зародилась легенда о пьянстве буканьеров.

Но если буканьеры Эсквемелина были, по сути, теми самыми быкобоями, которых с таким трепетом описывал в своем дневнике шкипер Уистлер, это ни в коем случае не единственный пример того, как воображение публики исказило оригинальные факты «Истории». Вторым, столь же неточным представлением была идея, что буканьер — свободолюбивый авантюрист, вступивший в буйное братство. Напротив, «История буканьеров» с полной ясностью показывает, что буканьер — не столько искатель свободы, сколько мизантроп редкой силы. Правда, что во время охоты буканьеры должны были держаться группами, вынужденно помогая друг другу; но эта хрупкая связь разрушалась, едва была получена плата, и зачастую сменялась кровавыми драками между недавними партнерами. Также, вопреки многократно воспетой любви к личной независимости, не чужда была буканьерам и идея держать собственных рабов или захватить зазевавшегося рыбака, чтобы заставить его работать на себя. Случалось также, что кабального работника одалживал шайке буканьеров заключивший с ними контракт плантатор, и в таком случае с беднягой обходились с ужасающей жестокостью. Возможно, самого Эсквемелина таким образом одалживал его первый хозяин, потому что он описывал буканьеров-охотников с большой горечью. «Означенные буканьеры, — отмечал он, — жестоко тиранили своих слуг, так что те предпочли бы быть галерными рабами в Дувре или пилить бразильское дерево на лесопилках Голландии, чем служить этим варварам».

Кабальное рабство оставило в душе Эсквемелина немало шрамов, потому что автор «Истории» вновь и вновь возвращается к теме жестокого обращения с закабаленными людьми. По его словам, белых людей, заключивших кабальный контракт, продают и покупают, бьют кнутом и изнуряют работой куда больше, чем любого африканского негра-раба, и это при том, что обращение с рабами в Вест-Индии считалось самым жестоким во всем Западном полушарии. Причина столь жестокого обращения с кабальными слугами, объяснял Эсквемелин, в том, что такой раб продает себя всего на три года (на некоторых английских островах — на семь лет) и потому является сравнительно краткосрочным вложением по сравнению с негром, который останется в рабстве до конца жизни. При таких условиях у владельца нет оснований стремиться продлить срок жизни временного раба и он пытается выжать из него максимум пользы за минимум времени. В результате кабальный работник умирает с голоду и остается без помощи в случаях, когда раб был бы накормлен и одет. Такая жестокость, сообщал Эсквемелин, часто губит не обладающих крепким здоровьем образованных белых людей, попавших в трудные обстоятельства в Европе и поверивших в сказку о Золотых Антилах. Они по глупости продают себя агенту-вербовщику колониальных компаний, после чего их доставляют в Вест-Индию и обращаются с ними так жестоко, что многие впадают в шоковое состояние, или «кому», как выражался Эсквемелин, и в конце концов их приволакивают с полевых работ мертвыми.

Антисоциальные по природе, охотники-буканьеры вели себя так, что не могли рассчитывать на добрые чувства со стороны более цивилизованных соседей. Охотясь в лесах, буканьеры жили как дикари. Увешанные топорами, штыками, ножами для свежевания, пороховыми рогами, патронташами и прочими принадлежностями своего ремесла, они одевались в пропитанную кровью холстину или звериные шкуры, которые не чинили и не чистили. В результате от них чудовищно воняло. Вместо обуви многие носили грубые сапоги, сделанные из шкуры с передних ног кабана, наспех подшитой и собранной ремешком на щиколотках. Такая обувь, хотя дешевая и очень прочная, была грязной и зловонной, и ее нельзя было снять иначе, как разрезав ножом. Не более приятными были и манеры буканьеров. Первый хозяин Эсквемелина, например, перенял некоторые буканьерские привычки. Появляясь в городе, он покупал бочонок пива или вина и приказывал вынести его на улицу. Там он становился возле бочонка на страже с пистолетом и требовал, чтобы каждый прохожий выпил под страхом быть застреленным. Когда это простодушное развлечение немного приедалось, он принимался пьяно зачерпывать из бочонка ладонями и обливать одежду прохожих. В конечном счете, с очевидным злорадством отмечал Эсквемелин, буйное поведение этого скота ввергло его в такие долги, что, по иронии судьбы, ему пришлось продать в кабальное рабство самого себя.

Но хлещущие пиво и стреляющие диких быков буканьеры Эсквемелина были просто молокососами рядом с его морскими пиратами. Эти морские негодяи по большей части происходили из бывших охотников, вышедших в море, когда стада скота на островах оскудели. К несчастью, эта вынужденная перемена коснулась в первую очередь худших из достаточно неприятных головорезов. Автор «Истории» сумел представить длинный и подробный перечень их преступлений: взятые на абордаж суда, изнасилованные женщины; монахини и священники, которыми прикрывались от испанских пуль, изрубленные насмерть пленники — кровавые бойни, повторяющиеся со страницы на страницу. Все это было весьма живописно и, разумеется, так и задумывалось Эсквемелином, писавшим специально для тех, кто ищет приключений, не вставая с кресла, и способен мечтательно пускать слюни над жемчужными приисками Ранчериа или, в самых смелых мечтах, принимать участие в осаде Маракайбо и в дикой резне, которая, говорят, последовала за взятием Морганом Панамы.