Страница 6 из 70
Не менее важным для меня было то, что Джон любил рассказывать о каррах. Часами потчевал он меня историями о них, об их строительстве, о той поре, когда в каждом крике и расщелине в приморье роились сотнями эти маленькие лодки, а скумбрия водилась в таком изобилии, что уроженцы полуострова Дингл ежегодно летом возвращались на несколько недель из Америки на родину, чтобы собрать морской урожай. С гордостью показывал он мне фотографию, на которой сам Джон и его три брата сидели, вытянувшись в струнку, в гоночной карре, принесшей им звание чемпионов графства. Проходя мимо вереницы опрокинутых карр, он останавливался, чтобы обратить мое внимание на едва заметные различия между лодками, большинство которых было творением его рук. Как-то я предъявил ему снятую в тридцатых годах выцветшую фотокарточку с изображением каркаса карры, и Джон не задумываясь назвал мне имя мастера, делавшего лодку. В другой раз я задал ему вопрос, касающийся тех времен, когда владельцы карр ходили не только на веслах, но и под парусами. Поразмыслив несколько секунд, Джон порылся между стропилами просмоленного сарая, где помещалась его мастерская, и вытащил старый парус. Пока я измерял этот музейный экспонат и делал чертежи, Джон около получаса объяснял мне, как лучше оснащать карру и ходить на ней под парусом. Его советы очень пригодились мне потом.
Особенно запомнилась одна история. Зимним днем в начале века, говорил Джон, жестокий шторм загнал один пароход в здешний залив. Судну грозила серьезная опасность, но команде удалось отдать якорь и приостановить снос. Капитан пустил сигнальные ракеты, чтобы из Фенита прислали спасательный катер, пока не лопнула якорная цепь. Но шторм был настолько силен, что катер не смог пробиться из гавани в море и вернулся с повреждениями. Тогда два местных лодочника решили прийти на помощь. Отнесли на береговые камни хрупкую карру, спустили ее на беснующиеся волны и смело пошли на веслах к пароходу. Один из гребцов взобрался на палубу, убедил капитана поднять якорь и провел судно между отмелями и подводными камнями в безопасное место.
— Каноэ любую погоду выдержит, — подытожил Джон. — Лишь бы команда знала, как с ним управляться, и хоть один человек еще мог грести.
Я спросил Джона, не возьмется ли он собрать для меня карру и показать, как это делается. Вместе мы потрудились полдня на жаре, просмаливая и натягивая брезент на каркас, и я стал владельцем собственной двухместной карры, построенной в точном соответствии с традиционными образцами, даже место для мачты было предусмотрено. Принимая готовую лодку, я задал Джону вопрос:
— Как по твоему, большое каноэ смогло бы дойти до Америки?
Он ухмыльнулся по-стариковски:
— А чего, лодка то дойдет, была бы добрая команда.
Я решил назвать свою маленькую карру "Финбар", в честь покровителя провинции Манстер святого Финбара, который, по преданию, указал святому Брендану путь в обетованную землю. Надеясь, что моя лодчонка выполнит для меня ту же миссию, я к досаде жены, присвоил гардины из нашей столовой для паруса, каковой и сшил самолично, потратив на это весь первый день рождества. После чего походил по узкому морскому рукаву перед нашим домом, проверяя, как поведет себя лодка. Я изрядно намаялся с ней, но мои труды не пропали даром. Хотя "Финбар" немилосердно рыскал и не желал идти против ветра, к концу рождественских праздников я окончательно утвердился во мнении, что эта конструкция и ее предки были созданы для плавания под парусом.
Приблизительно в это время я открыл для себя любопытное явление, которое не назовешь иначе, как "брендановым везением". В самом деле: снова и снова в моих приготовлениях к плаванию мне улыбалась фортуна. Мой проект явно можно было назвать счастливым. Встреча с Джоном Гудвином — один пример "бренданова везения" необычные обстоятельства рождения самого замысла — другой третьим примером явилось мое открытие, что основополагающее исследование об ирландской карре написано тем самым человеком, который фактически положил начало изучению старинных судов, — специалистом по истории мореходства Джеймсом Хорнеллом. На страницах его труда была изложена вся история карры, включая времена святого Брендана и более раннюю пору, когда Юлий Цезарь и другие античные авторы описывали обтянутые кожей лодки аборигенов Британии. Воины Цезаря даже скопировали эту конструкцию и обтягивали кожей десантные суда для форсирования рек. Но, пожалуй, всего удивительнее мне повезло, когда я попробовал выяснить, как святой Брендан мог оснастить свою океанскую карру.
Я считал, что такое длинное стройное судно должно было нести две мачты, но в ходе моих исследований мне ни разу не встречались изображения судов раннего средневековья с таким количеством мачт. Все они, даже ладьи викингов, оснащались одной мачтой. И вот однажды в подвалах Лондонской библиотеки, рыская по стеллажам в поисках совсем других материалов, не имеющих никакого отношения к планируемой экспедиции, я забрел в малопосещаемый уголок книгохранилища. Внезапно мой взгляд остановился на одной книге, которая стояла на стеллаже неправильно — корешком внутрь, а не наружу. Осторожно вытащив ее, чтобы поставить правильно, я обратил внимание на название. Длинное ученое название на немецком языке, что-то вроде "Свод иллюстраций судов от древнейших времен до средневековья". Любопытно. Раскрываю книгу наудачу — сразу бросается в глаза одна иллюстрация. Я затаил дыхание — двухмачтовое судно. Притом несомненно средневековое. Поспешно обращаюсь к предметному указателю, чтобы выяснить, где следует искать оригинал иллюстрации. И с изумлением читаю, что она скопирована с рисунка из находящейся в частном владении книги, описывающей различных животных. И уж совсем удивительно, что двухмачтовое судно значилось под литерой "Б": по латыни кит называется "балена", а рисунок изображал лодку святого Брендана на спине кита Я никогда не считал себя суеверным, и все же взял на себя труд посчитать, сколько всего иллюстраций помещено в этом томе. Оказалось, около пяти тысяч. И только одна изображала двухмачтовое судно. Та самая, что предстала моим глазам, как-только я открыл книгу, случайно привлекшую мое внимание…
В библиотеках мне вновь и вновь встречалось важное имя: Джон Уотерер. Его перу принадлежало большинство книг и статей о применении кож в былые времена. Предмет первостепенного значения для моего замысла, а потому я связался с Джоном Уотерером и получил приглашение встретиться с ним. Встреча состоялась не где-нибудь, а под сводами Садлерз Холла в центре Лондона, где находится штаб квартира одной из старинных гильдий. Джон Уотерер оказался таким же горячим энтузиастом, как Джон Гудвин. Глядя на этого энергичного коротыша, никто не дал бы ему его восьмидесяти трех лет. Ушастый, с блестящими глазами, он сновал взад вперед в своем помещении, набитом седлами и уздечками, кожаными панелями и переплетами, даже кружками и кувшинами из кожи, — ни дать ни взять хлопотливый гном из "Белоснежки". Лучшего советчика я не мог себе пожелать. Джон Уотерер прилежно посвящал меня в тонкости кожевенного дела и историю этого промысла. Рассказал о различных способах превращения шкур в кожу при помощи дубления и дальнейшей выделки. Объяснил, как и где впервые был применен тот или иной способ, чем один вид кожи отличается от другого в зависимости от обработки или исходного сырья: была ли то шкура быка или теленка, козы или овцы, а может быть, такого экзотического животного, как американский лось или бизон. Я восхищался глубиной его познаний. Он не кончал никаких университетов, карьеру в кожевенном деле начал чемоданщиком. Подобно лодочному мастеру Джону Гудвину, постепенно увлекся своим ремеслом и стал изучать его историю. Теперь Джон Уотерер считался признанным авторитетом в этой области, с ним консультировались археологи и музейные работники. Я не мог пожелать себе лучшего проводника в сокровенном мире кожевенного дела.
Две недели спустя меня приняли в дирекции Британского института кожи. Джон Уотерер написал заведующему институтским отделом информации Джону Биби письмо, в котором объяснил, что я нуждаюсь в содействии.