Страница 8 из 70
Путешествие из Туаля на Варбал началось с получасовой поездки в старом дребезжащем автобусе, набитом рыночными торговками и крестьянами, которые возвращались с покупками из города. Узкое шоссе — гудрон — проходило через невысокие холмы, покрытые клочковатой растительностью на месте бывших лесов, сведенных ряди недолговечных плантаций маниоки, которые бросают через два-три года, когда почва истощается. Из окон автобуса, который несся по шоссе с включенным на полную громкость магнитофоном, не было видно ни птиц, ни животных. Записи на кассетах представляли собой в основном индонезийские версии западных мелодий или инструментальные проигрыши на электрогитарах и синтезаторах. После получаса, проведенного в страшном шуме и давке, мы наконец оказались у маленькой пристани. Большинство пассажиров автобуса сразу же направились к лодкам, которые осуществляли переправу через залив к мелким деревушкам, расположенным на дальнем берегу.
К острову Варбал, расположенному гораздо дальше от берега, не было рейсового парома. Оставалось ждать, когда подвернется какой-нибудь попутный транспорт, и коротать время, перекидываясь в картишки в лачуге за пристанью либо разглядывая скользящие взад и вперед над заливом полосатые паруса из мешковины, — это развозили по деревням пассажиров, а иногда и их мотоциклы, прикрепленные к скамейкам.
Ожидание в Дебуте могло растянуться как на час, так и на целый день. Существовал еще вариант присоединиться к жителям Варбала, которые возвращались домой из поездки за покупками на собственной лодке, либо сговориться с местными перевозчиками о спецрейсе. В любом случае это означало путешествие под парусом, продолжающееся от двух до пяти часов, а маленькие лодки не были настолько надежными, чтобы обеспечить безопасность этого 13-километрового перехода. Самый быстрый и наименее комфортный способ заключался в том, чтобы добраться до Варбала на местной лодке с подвесным «Джонсоном». Эти длинные долбленые каноэ, которые, как и мотор, называли здесь «джонсонами», могли развивать скорость до 10–15 узлов, и обычно в них набивалась дюжина человек с горой покупок. Если начиналось волнение, даже не слишком большое, вода перехлестывала через борт и заливала пассажиров, которые вскрикивали от ужаса и громко молились, пока лодочник вычерпывал воду. К счастью, кажется, на этом коротком переходе никто еще не утонул.
Сразу по прибытии на Варбал мне стало понятно восторженное отношение Уоллеса к этим островам. Несколько низких деревянных домов растянулось по небольшому мысу. Приблизиться к берегу можно было либо пройдя по узкому проливу в небольшую лагуну (которая во время отлива полностью пересыхала и представляла собой прекрасную якорную стоянку для здешних лодок), либо повернув на север, чтобы встать на якорь напротив пляжа из чистейшего песка, белизну которого подчеркивала темно-зеленая полоска кокосовых пальм. В любом случае последний километр пути проходил по воде такой чистоты и прозрачности, что можно было различить каждый завиток песка на дне в шести метрах под килем и с восторгом разглядывать причудливые формы огромных многоцветных коралловых рифов, которыми изобиловала прибрежная полоса. Словно для того, чтобы сделать эту картину еще более идиллической, на низкой песчаной косе, вдоль которой пролегал наш путь, расположилась стая белых пеликанов. В небе парили фрегаты с острыми хвостами, а вода так изобиловала рыбой, что косяки мелких серебристых килек то и дело сновали туда-сюда. Сотни и тысячи этих рыбешек, всего пару сантиметров в длину, выскакивали из воды на одну-две секунды и обрушивались вниз фонтанами живого серебра.
«Джонсон» с его неглубокой осадкой мог вылететь прямо на песчаный берег, а прау калулис, сидящая в воде чуть ниже, останавливалась, спустив паруса, на глубине около 30 сантиметров. Пока шел по пляжу от воды к пальмам, увязая в прибрежном песке, я не заметил ни малейшего признака загрязнения. Дальше тропинка вела к деревенскому кладбищу, расположенному в прибрежной кокосовой роще.
Это место было столь живописным, что трудно представить себе кладбище, где усопшие покоились бы более безмятежно. За кладбищем находился один из полудюжины деревенских колодцев, бетонные кольца которого утопали в песке, а дальше — вереница маленьких домиков. Все они походили один на другой: прямоугольные строения, деревянный каркас стен заполняли кирпичи из глины, крыша сделана из коричневатых пальмовых листьев, а пол — из цемента. В каждом доме было не более двух комнат, окна без стекол закрывались ставнями во время дождя. Некоторые хозяева белили наружные стены своих домов; или же стены были натурального цвета — бежевые и коричневые. Аккуратные улочки — также из белого песка — расходились под прямым углом одна к другой; перед многими домиками располагались палисадники, увитые бугенвиллеей и украшенные большими раковинами моллюсков кассис. Песчаные улицы — очень чистые — были, разумеется, совершенно свободны от машин; не было ни телефонных, ни электрических столбов. За исключением моторов «Джонсон», бензопилы и небольшой машинки с бензиновым двигателем для перетирания корней маниоки, на острове не было никаких механических инструментов. И если кто-либо включал что-то из перечисленного выше, то по всему поселку разносился оглушительный рев, резко контрастируя с тишиной этого места. Обычный же звуковой фон Варбала составляли крики детей, утренняя перекличка петухов и перезвон колоколов, которому вторил лай собак.
Распространение христианства и ислама стало самой главной переменой в жизни островитян со времен Уоллеса. Тогда местные жители поголовно были язычниками — за исключением нескольких мусульман, обитавших на побережье, где время от времени появлялись торговцы с Сулавеси. Столетием позже каждая деревня на архипелаге стала уже либо исламской, либо христианской, а в некоторых уживались последователи обеих религий. Жители острова Варбал были христианами — за исключением небольшой группы мусульман, чьи дома стояли вокруг очень скромной мечети около пляжа, служившего основным причалом. Христианство изменило жизнь островитян еще сильнее, чем государственная власть. Все жители истово исповедовали не столь давно обретенную религию. В центре деревни располагалась большая церковь, над входом в которую большими пурпурными буквами было выведено имя «Еммануил»[4]. На окраине деревни шла подготовка к строительству второй, еще более величественной, церкви: уже были вырыты ямы под фундамент и поставлено несколько опорных столбов. Новая церковь обещала быть огромной. Судя по размерам ее основания, она была рассчитана на количество прихожан, в два раза превышающее все население острова; соответственно стоимость такого строительства была очень велика. Хотя местные жители согласились бесплатно отработать на стройке целый месяц, необходимо было закупить не одну сотню мешков цемента, что должно было стать тяжелым бременем для бюджета прихожан. А пока старая церковь процветала. В ней почти не затихало пение гимнов и чтение молитв; каждый день служили заутреню и вечерню; по воскресеньям проходили занятия воскресной школы, время от времени служили благодарственные молебны. А когда жители Варбала не молились в церкви, они навещали друг друга: почти в любое время дня можно было видеть, как небольшие группки мужчин и женщин с молитвенниками в руках собираются в одном из маленьких домиков.
Улица на Варбале
Считалось, что все приезжающие на Варбал — если это были иностранцы — гости Франса и Мимы, у которых, единственных в деревне, был дом с крышей из рифленого алюминия и свободная комната. Франс был старожилом голландских колониальных времен, завершившихся вскоре после окончания войны с Японией на Тихом океане. Когда Голландия признала независимость Индонезии и все голландцы возвращались на историческую родину, Франс, слишком молодой, чтобы его призвали в голландскую колониальную армию, вслед за соотечественниками покинул Моллукские острова и перебрался в Голландию, где и провел следующие тридцать лет жизни, работая на заводе «Филипс». Но выйдя на пенсию, он решил вернуться на Варбал, где прошла его юность. В Голландии он развелся со своей первой женой и женился на Миме — женщине на двадцать лет моложе, которая также была родом с архипелага Кай.
4
Имя Спасителя мира в Ветхом Завете.