Экспедиция "Уллис"

Вопрос о компенсации землевладельцу еще не был решен, и археологи постарались проложить первый разведочный шурф в обход деревьев. Им повезло: они сразу вышли на дворец Нестора, притом на помещение, которое назвали «Архивным залом». Пожалуй, это была важнейшая находка всей экспедиции. В первый же день, 4 апреля 1939 года, Блеген и его люди раскопали пять образцов дворцовых бухгалтерских книг — глиняные плитки с микенскими текстами, выполненными линейным письмом Б. Расшифровка этих текстов изменила все бытовавшие представления о придворной жизни во времена Улисса. Систематическое изучение находок Блегена пришлось отложить до конца Второй мировой войны, зато, когда его провели, выявилось подлинное устройство общества, которое Гомер, отделенный от описанных им событий шестью веками, пытался изобразить, пользуясь дошедшими до него рассказами. Плитки с линейным письмом Б из «Пилоса песчаного» явились источником подлинных сведений о мире Улисса; в этом смысле профессор из Цинциннати и его коллеги узнали о царе Несторе больше, чем было известно самому Гомеру.

Примечательно, сколь точно некоторые детали в «Одиссее» совпадали о тем, что выявило великое открытие Блегена. Берег «Пилоса песчаного», к которому пристала двадцативесельная галера Телемаха, — это либо белая дуга песчаного пляжа у нынешней бухты Оксбелли, либо край заиленной лагуны сразу за бухтой. Телемах застал Нестора и его подданных на берегу, когда те приносили черных быков в жертву богу морей Посейдону. На девяти скамьях (опять эта подозрительная цифра) сидело по пятисот человек, и перед каждой скамьей было девять быков. Жертвоприношение только что свершилось, и пилийцы жарили мясо, предвкушая обильную трапезу, когда появился корабль Телемаха и команда, взяв парус на гитовы, ступила на землю. Сын Нестора, Писистрат, встретил странников и пригласил их занять места для почетных гостей. Телемах учтиво объяснил Нестору, что он — сын Улисса и надеется узнать что-нибудь об отце.

Здесь же, на берегу, Нестор поведал Телемаху, что после взятия Трои Менелай и Агамемнон повздорили, греческий флот разделился на две части, а Улисс откололся от всех со своими двенадцатью кораблями, и с тех пор его никто не видел. Корабли самого Нестора, вместе с отрядом царя Менелая, благополучно пересекли просторы Эгейского моря. Нестор затем продолжал путь прямо в Пилос, пользуясь попутным ветром, который ни разу ему не изменил. Он слышал, что отряды с Крита, из Мелибеи и Фессалии также благополучно вернулись домой. Что же до Агамемнона, то он по возвращении в Микены был убит возлюбленным своей жены, а царь Менелай — с ним Нестор расстался у мыса Сунион — был настигнут у Малеи бурей, отбросившей половину его кораблей к Криту. Остальные суда пристали к берегу в Египте, и после долгих скитаний «между народов иного языка» Менелай недавно вернулся в свой дворец в Спарте. Возможно, предположил Нестор, Менелай во время своих странствий что-то слышал об Улиссе; и правитель Пилоса посоветовал Телемаху посетить царя Спарты. Для этого он предоставил ему колесницу и назначил в провожатые Писистрата, чтобы тот представил Телемаха Менелаю. Пока же гостю было предложено остаться на ночлег во дворце, ибо, сказал Нестор: «Можно ль, чтоб сын столь великого мужа, чтоб сын Одиссеев выбрал себе корабельную палубу спальней, пока я жив и мои сыновья обитают со мной под одной кровлей, чтоб всех, кто пожалует к нам, угощать дружелюбно?» С этими словами царь пошел «впереди сыновей и зятьев благородных в дом свой, богато украшенный».

Дорога, по которой они шли, очевидно, поднималась по крутым склонам к ровной площадке среди оливковых деревьев, где три тысячи лет спустя Блеген производил свои раскопки. Здесь предшественники Нестора построили дворец, избрав место более безопасное, нежели казавшийся весьма подходящим для царской резиденции мыс, где потерпел неудачу в своих поисках Шлиман. Приведя молодого гостя в свой дом, Нестор вручил ему кубок с выдержанным вином, как говорит Гомер, «чрез одиннадцать лет налитым ключницей, снявшей впервые с заветной той амфоры кровлю». После того «каждый к себе возвратился, о ложе и сне помышляя». Сам Нестор удалился «во внутренний царского дома покой», указав Телемаху «в звонко-пространном покое кровать… прорезную». Встав на другое утро с постели, царь сел на белой мраморной скамье перед высокой дверью дворца, где происходил дневной прием. Вызвав своих шестерых сыновей, он послал одного из них на берег за членами команда Телемаха. Другому сыну царь сказал, чтобы он отправился в поле и велел пастуху пригнать ко дворцу телку. Третий сын должен был сходить за золотых дел мастером Лаэркосом, чтобы тот пришел со своим инструментом и оковал золотом рога телки, предназначенной для жертвоприношения. Тем временем придворным надлежало приготовить все для пира — принести дрова и воду, расставить стулья.

Все это, по словам Гомера, было быстро исполнено. Явился золотых дел мастер с молотом, наковальней и клещами «драгоценной отделки». Получив от Нестора золотой слиток из царской сокровищницы, Лаэркос расплющил его и оковал рога. Один из сыновей царя, Аретос, вынес из дома короб с ячменем, телку вывели туда, где с топором наготове стоял еще один сын Нестора, Фрасимед; Персей держал в руках чашу, чтобы собрать в нее жертвенную кровь. Телку осыпали ячменем и, прочтя молитву, зарезали. Разделав тушу, часть мяса бросили в огонь, остальное поджарили на вертелах и съели.

Тем временем младшая дочь Нестора, Поликаста, отвела Телемаха в баню, омыла его и натерла елеем. Надев чистый хитон и богатую хламиду, Телемах — нарядный, «богу лицом лучезарным подобный» — занял место рядом с Нестором за пиршественным столом. Когда кончилась трапеза, царь возвестил, что пора Телемаху отправляться в путь к Менелаю. Запрягли в колесницу двух коней; ключница снабдила путников в дорогу хлебом, вином и различной пищей, Писистрат взялся за вожжи, и кони помчали колесницу вперед, в столицу Менелая.

Такую картину рисует Гомер, и находки Блегена во многом подтверждают ее достоверность. Перед залом для приемов находился портик, где в жаркую ночь Телемах мог прекрасно выспаться на поставленной слугами деревянной кровати. Здание дворца насчитывало по меньшей мере два этажа, и хотя мраморная скамья не обнаружена, и покои царя помещались не позади, а правее главного здания, в просторном зале для приемов был устроен огромный круглый очаг, на котором вполне можно было зажарить целого быка, а каменный пол пересекала канавка, видимо, служившая для стока совершаемых царем жертвенных возлияний, например при ритуальном убое телок. Два геральдических грифона, нарисованных на задней стене зала, и символическое изображение осьминога на полу, по всей вероятности, обозначали место, где стоял царский трон. За главным зданием располагались вместительные склады, где хранилось большое количество оливкового масла. В другой постройке стояли рядами массивные амфоры для вина; здесь археологи подобрали глиняные печати, которыми были закупорены сосуды и на которых был обозначен возраст вина и название виноградника, поставившего ягоды. В маленьком помещении около портика, где мог ночевать Телемах, раскопали напоминающую формой гантели, почти целую ванну из обожженной глины. Рядом стояли большие сосуды для воды, а в самой ванне нашли черепки глиняной чашки, возможно, предназначенной для елея.

Некоторые археологи отказались признать открытый Блегеном дворец резиденцией Нестора. Подчеркивая, что его местонахождение не согласуется с данными, приводимыми Гомером, и упорно ссылаясь на Страбона, эти скептики утверждали, что дворец принадлежал какому-то другому из микенских царей. Характерно, что Блеген относился к этому спокойно. «Все, что я знаю, — сказал он однажды, — это то, что мною найдена столица богатого государства примерно там, где должна была располагаться столица владений Нестора. Если кто-то впоследствии обнаружит в том же районе еще более роскошный дворец, я буду готов признать, что неверно определил местонахождение Несторова Пилоса». Он был слишком тактичен, чтобы подчеркивать, что материальные свидетельства намного перевешивали литературную традицию; когда было расшифровано линейное письмо Б, оказалось, что на плитках то и дело встречается название «Пилос», и пришло время согласиться, что, столь часто цитируемый арбитр в вопросах гомеровской географии, Страбон ошибался. Открытие Блегена выявило лишь мелкие изъяны в литературной версии Гомера, однако дало повод в корне пересмотреть труды авторитетов, чьи давние идеи слишком долго почитались неприкосновенными.