Пасынок луны

Копыта стучали по земле, выбивая пыль. Отряд под предводительством Шарук-бара двигался на восток — спеша достигнуть зеленого моря степей, где и присоединиться к своему племени. Смысла особого, впрочем, спешка не имела: вслед всадникам тянулись (и изрядно их задерживали) возы с поклажей. С товаром, приобретенным у оседлых соседей. В том числе и живым товаром.

Собственно, посадив невольников в повозки, степняки вовсе не проявили тем самым заботы о них. Но напротив, стремились лишний раз унизить, подчеркнув незавидное положение будущих рабов.

В племенах, где верхом ездить учатся с малых лет, трудно придумать большее унижение, чем передвигаться на колесах. Если ходить пешком считалось просто признаком бедности, то место на возах в этих племенах отводилось лишь старикам, беспомощным детям, ну и конечно вещам. И то, что иная вещь способна была дышать и самостоятельно двигаться, сути не меняла.

Тем более что удобством в повозке для невольников и не пахло. Не могло — учитывая, что вместе с Фангором и Наррой Шарук-бар приобрел для племени целый десяток рабов. Именно рабов: кочевники все больше называли вещи своими именами, а не придумывали им прозвища-украшения.

Трясясь в повозке и неловко заслоняясь от дорожной пыли, Нарра сидела молчаливая и отрешенная. Происходящее, казалось, ничуть ее не волновало; в голове же занозой засела одна-единственная мысль: она заслужила наказание и теперь просто отбывает его.

Совсем иначе полагал Фангор: с нетерпением ждал он захода солнца, дабы осуществить наконец то, чего не удалось ему в Ак-Давэре. Бежать… и по возможности прихватить с собой Нарру. Хотя, в последнем устремлении он уже не слишком рассчитывал на успех.

Мысли оборотня о побеге словно бы угадал один из товарищей по несчастью — верзила с давно не чесаными и грязными рыжими патлами, обрамлявшими крысиную физиономию. Фангор невзначай поймал его взгляд: одновременно хитрый, кровожадный и… одобрительный. Словно говоривший: «хорошее дело задумал».

Впрочем, рассчитывать на взаимность верзила едва ли мог. Впечатление на самого Фангора он произвел донельзя отталкивающее. Такое, что оборотню даже подумалось: а ведь кое-кто угодил на невольничий рынок вполне заслуженно. Не рассчитывал Фангор и на его… и вообще на чью-либо помощь в побеге. Потому как не привык надеяться на кого-то, кроме себя.

Под вечер отряд остановился на ночевку. Шатры себе кочевники предпочли ставить сами — не доверяя пленникам свое хоть неказистое, но жилище. В остальном же они не церемонились, и перво-наперво велели какому-то согбенному и коренастому мужику почистить походные котлы. Еще трех невольников послали к реке: напоить лошадей да натаскать воды. Под присмотром, разумеется.

Не теряли степняки времени и сами. Присмотрев среди невольников не слишком молодую, но неплохо сохранившуюся женщину, они не преминули, что называется, взять ее в оборот. Двое держали невольницу, пока третий рвал, сдергивая, на ней одежду. Женщина брыкалась, пробовала вырваться ну и, конечно, изрыгала из себя ругательства как поврежденный нарыв — гной.

Но все было тщетно: попытки сопротивления лишь раззадоривали насильников. И уж тем более не останавливала их стеснительность — бытующая у оседлых соседей, но, как видно, совершенно чуждая вольнолюбивым сынам степей.

Лишь на миг глянув и их сторону, Фангор с омерзением отвернулся. И, сам того не ожидая, встретился лицом к лицу с давешним рыжеволосым верзилой.

— Не нравится, — промолвил тот голосом, еще менее приятным, чем его облик, — так подружку твою ждет то же самое. Или даже тебя… И не делай зверский взгляд: все равно не страшно — ни им, ни, тем более, мне. Просто скоты эти… ну, неразборчивы очень в таких делах. Им и овца сойдет… сам видел. Тем более что ты… скажем так, молод еще, и недурен собой. Сойдешь степнякам, я думаю.

— В деревне, где я вырос, — глухо проговорил Фангор, — за такие слова могут дать в морду.

И в подтверждение сжал кулаки на стесненных цепью руках.

— Так было бы странно, — верзила недобро ощерился, — если б люди, да за правду, в лицо высказанную — и цветы подносили. С кубком вина в придачу… С правдой так всегда: хорошо, если сразу морду не бьют. Но ты не волнуйся, парень, и не переживай…

Потеряв терпение на этих словах, Фангор все-таки замахнулся, звякнув цепью. Удар, правда, вышел совершенно неловким: рыжий парировал его одним небрежным движением и даже не прерывая разговора:

— …потому что еще раньше, чем эти кучи конского навоза посягнут на твою невинность, тебя отучат думать и переживать. Хоть по этому — хоть по любому другому поводу. Уж на это степняки горазды… вернее, шаманы ихние. Ты знаешь, парень, что такое манкурт?

— Я слышал это слово, — мрачно кивнув, ответил оборотень.

— Слышал звон, как говорится… — хмыкнул верзила, — а знаешь, что оно значит — словечко это?

Фангор пожал плечами: откуда, мол.

— Так в степях называют совершенного раба, — собеседник его перешел на зловещий шепот, — представляешь, что это за совершенство? Ни разума, ни воли, ни памяти с чувствами. Лишь полное повиновение хозяину. Вот взять, к примеру, ту бабенку.

И верзила бесстыдно покосился на невольницу и насильников.

— Была б она манкуртом, порыва жаркой страсти эти твари, конечно, от нее б не добились. Но хотя бы облегчили себе дело. Впрочем, кто их знает — может, степняков забавляет такое сопротивление… заранее обреченное. Так же вот кошка с мышью играет.

Фангор промолчал, судорожно сглотнув. В то время как собеседник его продолжал — тоном столь беззаботным, будто речь шла о пересказе застольной байки.

— Слышал наверное: жрецы говорят, будто наши души живут даже когда тела умирают. Так вот, манкурта можно назвать мертвецом наоборот: его тело живет, в то время как душа мертва. А хочешь знать как убивают душу? Так я тебе сейчас расскажу.

Этот ритуал тамошних шаманов я наблюдал не раз… а однажды еле избежал в нем участия. Будущего манкурта сковывают-спутывают настолько, что он не то что пошевелиться — даже упасть толком не может. А голову обривают наголо и обматывают, сдавливая, шкурой… то ли конской, то ли верблюжьей.

И вот в таком виде беднягу оставляют в степи. На несколько дней. Солнце печет, шкура сохнет и сжимается, а вдвоем они вместе выжигают-выдавливают душу. Двое из трех при этом обычно копыта откидывали; третьего приводили, но… о, я тебе скажу: ему стоило бы завидовать двум другим! Если б он мог, конечно — завидовать и вообще чувствовать.

Но нет, увы и ах! Манкурт только издали может сойти за человека. А вблизи… поверь, пустой взгляд, постоянное молчание и движения как у куклы на веревках заметны сразу. Не скрыть — как портки обмоченные!

— Вот ты мне все это рассказываешь, — Фангор нахмурился, — а как сам-то? Не боишься?

— Я? — верзила мерзко захихикал, — а мне зачем? Мне не впервой к степнякам попадать. Не говоря уж о том, что Индар Огонь подолгу нигде не задерживается. Ни на рудниках, ни на галерах, ни в степи. Уразумел?

— Сбегу, — вместо ответа коротко бросил Фангор.

— Здравая мысль, парень, — Индар одобрительно кивнул, — рад, что слова мои пошли впрок. Только… не надейся, что помогу. В смысле, чем-то большим, чем словами. Я… понимаешь, повременить хочу немного: пока степей не достигнем. По кумысу ихнему соскучился… напиток такой — из лошадиного молока готовится.

Тем временем трое насильников вынуждены были прервать свои забавы. Подошедший к ним Шарук-бар принялся распекать подчиненных на своем языке. Те отвечали короткими возгласами, похожими на тявканье собак.

То ли предводитель велел попусту не тратить силы, то ли советовал потерпеть, покуда строптивицу не сделают манкуртом. Так или иначе, но женщину кочевникам пришлось оставить. Та поспешно отошла, кое-как прикрывшись подхваченными лохмотьями и со злобой оглядываясь на обидчиков. Те принялись озираться, словно ища себе иное занятие.

— Сбегу, — шепотом повторил Фангор. О подобных ритуалах он слышал от Арвана — свои приемы подавления чужой воли имелись и у магов. Только вот считались среди них же запретными. Как ни странно.