Страница 7 из 36
– Поп! Ну, не. миновать беды!
И, бросившись к лесам, которыми был обнесен ремонтируемый дом, заскулила:
– Что-то теперь со мной стрясется! Чорт бы его…
Господин Гитрель знал о суеверии, распространенном среди простых женщин, которые считают плохой приметой встречу со священником и спешат дотронуться до дерева, дабы предотвратить несчастье; но он был поражен, что девица признала в нем лицо духовного звания, несмотря на светское платье.
«Вот она, кара расстриг, – подумал он. – Ничем из них не вытравить священника. Tu es sacerdos in aeternum,[26] Гитрель».
III
Подгоняемый северным ветром, кружившим по твердой белой земле сухие листья, г-н Бержере прошел мимо обнаженных вязов на городском валу и взобрался на холм Дюрок. Теперь он шагал по неровному шоссе. Оставив по правую руку кузницу и молочную с намалеванными на фасаде двумя красными коровами, а по левую – длинные невысокие заборы огородов, он шел навстречу унылому дымному небу, замыкавшему горизонт лиловою стеной. Приготовив утром десятую и последнюю лекцию о восьмой книге «Энеиды», он машинально перебирал в уме особенности стихосложения и грамматики, обратившие на себя его внимание, и, приноровляя ритм своих мыслей к ритму шагов, через равные промежутки размеренно повторял; «Patrio vocat agmina sistro…»[27] Однако время от времени его пытливый и разносторонний ум побуждал его к весьма вольным критическим суждениям. Военную риторику восьмой книги он находил скучной, ему казалось смешным, что Эней получил от Венеры щит с рельефным изображением сцен из римской истории, вплоть до битвы при Акциуме[28] и бегства Клеопатры. «Patrio vocat agmina sistro…» Дойдя до Пастушьей тропы, шедшей по верху холма Дюрок, он очутился перед красно-бурым кабачком папаши Майяра, заколоченным, опустелым, покрытым плесенью, и подумал, что римляне, изучению которых он посвятил свою жизнь, были невыносимо напыщенны и посредственны. С годами, по мере того как развивался его вкус, он стал ценить лишь Катулла и Петрония… Но, что поделаешь, надо щипать траву на той лужайке, где ты привязан… «Patrio vocat agmina sistro». Ну, зачем Виргилий и Проперций[29] пытаются нас уверить, – думал он, – будто систр, под резкие звуки которого исполнялись неистовые религиозные пляски жрецов, был в то же время музыкальным инструментом египетских мореходцев и солдат? Просто в голове не укладывается».
Спускаясь Пастушьей тропой по противоположному склону холма Дюрок, он вдруг ощутил мягкость воздуха. Теперь дорога шла вниз между двумя известковыми откосами, за которые крепко уцепились корнями низкорослые дубки. Защищенный от ветра, слегка пригретый скудным декабрьским солнцем, тускло светившим с неба, г-н Бержере пробормотал уже спокойнее: «Patrio vocat agmina sistro». Конечно, Клеопатра бежала из Акциума в Египет, но она пробивалась сквозь флот Октавия и Агриппы, пытавшийся отрезать ей отступление».
И обласканный мягкостью воздуха и света, г-н Бержере сел у края дороги на камень, когда-то вырытый из горы и теперь медленно обраставший черным мхом. Он глядел сквозь переплет тонких веток в лиловатое небо, подернутое дымом, и, предаваясь в одиночестве своим мыслим, наслаждался тихой грустью.
«Антоний и Клеопатра, – думал он, – атаковали окружившие их либурны[30] Агриппы[31] с единственной целью прорваться. Это и удалось сделать Клеопатре, которая вывела шестьдесят своих судов». И г-н Бержере, сидя на краю вырытой в карьере дороги, предавался невинному удовольствию вершить судьбы мира в славных водах Акарнании. Но в трех шагах от себя он вдруг заметил старика, который сидел по ту сторону тропинки, на куче сухих листьев. Во всем его облике было что-то первобытное, он сливался с окружающей природой. Лицо, борода и лохмотья были одного оттенка с камнем и листьями. Он не спеша строгал кусок дерева старым лезвием, сточившимся от долголетнего употребления.
– Здравствуйте, барин, – сказал старик. – Солнышко пригревает. А что хорошо, доложу я вам, так это то, что дождя не будет.
Господин Бержере узнал Подорожника, бродягу, которого судебный следователь г-н Рокенкур приплел к делу о «доме королевы Маргариты» и понапрасну продержал полгода в тюрьме, то ли в душе надеясь получить против него неожиданные улики, то ли рассчитывая, что арест будет выглядеть более оправданным, если протянется дольше, то ли просто по злобе на человека, оказавшегося невиновным наперекор домыслам правосудия. Г-н Бержере чувствовал симпатию к обездоленным и потому ответил приветливыми словами на приветливые слова Подорожника.
– Здравствуйте, голубчик, – сказал он. – Вижу, что вы знаете хорошие места. Это склон теплый и защищенный от ветра.
Подорожник, помолчав минутку, ответил:
– Я знаю места получше. Только до них далеко. Ходить бояться нечего. Ноги-то крепкие, а вот башмаки некрепкие. Да и не к чему мне крепкие башмаки, не привык я к ним. Подадут мне крепкие башмаки, а я их распорю.
И, подняв ногу над сухими листьями, он показал обмотанный тряпкой большой палец, торчавший из дыры.
Он умолк и снова принялся строгать твердый кусок дерева.
Господин Бержере вскоре вернулся к своим мыслям «Pallentem morte futura»{«Бледного перед лицом смерти грядущей» (лат.).}. Либурнам Агриппы не удалось загородить проход пурпурно-парусному флоту Антония. На этот раз голубка ушла от когтей ястреба».
Но Подорожник опять заговорил:
– Они отобрали у меня ножик.
– Кто это «они»?
Бродяга, подняв руку, махнул ею в сторону города и ничего больше не прибавил. Однако его неторопливая мысль продолжала работать, и спустя некоторое время он сказал:
– И не отдали.
И сосредоточенно замолчал, не в силах выразить словами мысли, бродившие в его темном сознании. Ножик да трубка были всем его богатством. Ножом он резал черствый хлеб и корки сала, которые ему подавали у дверей ферм, потому что не мог их угрызть своими беззубыми деснами; ножом он крошил остатки сигар, чтобы набить себе трубку; ножом скоблил гнилые фрукты и извлекал из помоек пригодные еще объедки. Ножом строгал палки для ходьбы и срезал ветки, чтобы было на чем переночевать в лесу. Ножом выдалбливал он из дубовой коры лодочки для мальчиков, а из сердцевины делал куколок для девочек. Нож служил ему во всех случаях жизни – и в самых насущных и в более сложных; он никогда не мог наесться досыта, а потому бывал хитер на выдумки и кормился ножом, мастеря из камыша игрушечные фонтаны, которые нравились господам в городе.
У этого человека, не желавшего работать, были золотые руки. По выходе из тюрьмы он не мог добиться, чтоб ему вернули отобранный у него нож. И он пошел бродить по свету без оружия, без инструмента, обездоленный, беспомощный, как ребенок. Он поплакал над собой. Скупые слезинки жгли налитые кровью глаза. Но потом он приободрился и, выйдя за город, нашел на меже старое лезвие. Теперь он искусно прилаживал к нему крепкую рукоятку из буковой ветки, срезанной в Пастушьем лесу.
Мысль о ноже навела его на мысль о трубке. Он сказал:
– А трубку не отобрали.
И вытащил из шерстяного мешочка, который носил на груди, что-то вроде наперстка, черного и замусоленного, – головку трубки без намека на мундштук.
– Ах, голубчик, – сказал г-н Бержере, – не похожи вы на важного преступника. Ну как это вас опять угораздило попасть в тюрьму?
Подорожник не привык к разговору. Он не умел поддерживать беседу. И хотя ум у него был, пожалуй, даже философского склада, смысл обращенных к нему слов доходил до него но сразу. Ему недоставало практики. Сначала он ничего не ответил г-ну Бержере, который принялся чертить концом палки по белой дорожной пыли. Наконец Подорожник сказал:
26
Ты навеки – лицо духовное (лат.).
27
«Отчим систром он войско сзывает…» (лат.).
28
Акциум (Актий), мыс и город в Акарнании, на берегу Западной Греции. Здесь в период гражданских войн после смерти Цезаря произошла битва между войсками Октавиана (Октавия) и войсками Антония и египетской царицы Клеопатры (31 г. до н. э.). В начале битвы Клеопатра обратилась на своем корабле в бегство, за ней последовал Антоний.
29
Секст Проперций – римский элегический поэт (1 в. дон. э).
30
Либурна – легкое военное судно у древних римлян.
31
Марк Виспаний Агриппа (63–12 гг.), зять и приближенный Октавиана, римский военачальник, прославившийся своей победой при Акциуме.