Ивовый манекен

– Правда, люди во все времена были злы и жестоки и всегда находили наслаждение в издевательствах над несчастными, – ответил г-н Бержере. – Но по крайней мере до появления филантропов людей мучили просто из чувства ненависти и мести, а не ради исправления их нравственности.

– Вы забываете, – возразил г-н Мазюр, – что средние века знали филантропию, и притом самого гнусного свойства – филантропию духовную. Ведь именно так должны быть названы деяния, в которых выразился дух святой инквизиции. Ее суд посылал еретиков на костер из чистого милосердия, ибо, принося в жертву тело, он, по его словам, спасал душу.

– Нет, суд святой инквизиции этого не говорил и не думал, – сказал г-н Бержере. – Виктор Гюго действительно полагал, что Торкемада[62] сжигал людей для их же блага, дабы ценой кратких страданий обеспечить им вечное блаженство. На этой мысли он построил драму, сверкающую антитезами. Но мысль эта не выдерживает критики. И я не понимаю, как могли вы, столь ученый человек, так сказать вскормленный древними рукописями, поддаться на вымыслы поэта. На самом деле суд святой инквизиции, предавая еретика светской власти, отсекал больной член у церкви из страха, как бы зараза не распространилась на все тело. А этот самый отсеченный член предоставлялся воле божьей! Вот он, дух инквизиции. Он ужасен, но не романтичен. А то, что вы справедливо называете духовной филантропией, проявлялось в наказании, которое святая инквизиция налагала на заблудших овец, вернувшихся в лоно церкви. Она милостиво осуждала их на вечное заточение и замуровывала ради спасения их душ. Но я имел в виду только гражданские тюрьмы, какими они были в средние века и в новое время, до царствования Людовика Четырнадцатого.

– Это правда, что одиночное заключение не дало ожидаемых результатов, благоприятных для нравственного возрождения осужденных, – согласился г-н де Термондр.

– Одиночное заключение, – заметил доктор Форнероль, – часто вызывает довольно серьезные психические заболевания. Следует, правда, заметить, что преступники предрасположены к подобного рода расстройствам. Ныне признано, что преступники – это дегенераты. Благодаря любезности господина Оссиана Коло я имел возможность осмотреть интересующего нас убийцу, этого самого Лекера. Я нашел у него физические недостатки. Так, например, у него неправильные зубы. Отсюда я заключаю, что он не вполне ответственен за свои поступки.

– Однако у одной из сестер Митридата был двойной ряд зубов на каждой челюсти, а брат считал ее красавицей, – заметил г-н Бержере. – Он так нежно любил ее, что, спасаясь от преследований Лукулла,[63] послал к ней палача с удавкой, дабы она не попалась живой в руки римлян. Она оправдала доброе мнение Митридата,[64] – приняла удавку с радостным спокойствием и сказала: «Я благодарна моему брату царю за то, что среди одолевающих его забот он вспомнил о моей чести». Из этого примера видно, что неправильные зубы не мешают героизму.

– У интересующего нас Лекера, – продолжал доктор, – есть и другие особенности, которые несомненно представляют интерес с точки зрения науки. Как у многих прирожденных преступников, у него притуплена чувствительность. Я имел возможность освидетельствовать Лекера. У него все тело покрыто татуировкой. И приходится только удивляться извращенной фантазии, руководившей выбором сцен и предметов, изображенных у него на коже.

– Вот как? – сказал г-н де Термондр.

– Хорошо бы, – продолжал доктор Форнероль, – препарировать по всем правилам искусства кожу этого субъекта и отдать в наш музей. Но мне хотелось обратить ваше внимание не на характер татуировки, а на ее изобилие и распределение по телу. Некоторые моменты операции должны были причинить такую боль, какую вряд ли мог бы вынести человек с нормальной чувствительностью.

– Постойте! Я вас перебью, – сказал г-н де Термондр. – По всему видно, что вы незнакомы с моим другом Жилли. Однако он довольно известен. Жилли еще очень молодым, не то в тысяча восемьсот восемьдесят пятом, не то в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году, совершил кругосветное путешествие со своим другом лордом Торнбриджем, на яхте «Old friend».[65] Жилли клянется, что за все время плавания, которое бывало и благоприятным и неблагоприятным, ни лорд Торнбридж, ни он носа не показали на палубу, а просидели все время в рубке, где пили шампанское в компании старого марсового, матроса королевского флота, обучившегося искусству татуировки у одного тасманского вождя. За время путешествия этот старик марсовой покрыл обоих друзей татуировкой с головы до пят. И Жилли вернулся во Францию весь разрисованный лисьей охотой, содержащей не менее трехсот восьмидесяти фигур – мужчин, женщин, лошадей и собак. Он с удовольствием их показывает добрым друзьям в ресторане за ужином. Правда, я не знаю, притуплена ли чувствительность у моего друга Жилли, но уверяю вас, что он славный малый, порядочный человек и неспособен…

– Но, доктор, если вы полагаете, что существуют прирожденные преступники, и если вам кажется, что мясник Лекер, как вы говорите, не вполне ответственен за свои поступки, так как от природы предрасположен к преступлению, неужели вы считаете справедливым, чтобы его гильотинировали? – спросил г-н Бержере.

Доктор пожал плечами:

– А что же прикажете с ним делать?

– Разумеется, – сказал г-н Бержере, – судьба этого субъекта меня мало трогает. Но я вообще против смертной казни.

– Объясните, Бержере, почему? – воскликнул архивариус Мазюр, питавший восторженные чувства к девяносто третьему году и террору и приписывавший гильотине какую-то таинственную силу и нравственную красоту. – Я стою за отмену смертной казни для уголовных преступников и за ее восстановление для политических.

Во время этой речи, исполненной гражданских чувств, вошел г-н Жорж Фремон, инспектор изящных искусств, которому г-н де Термондр назначил свидание в лавке Пайо. Они собирались вместе осмотреть «дом королевы Маргариты». Г-н Бержере с некоторым трепетом поглядел на г-на Фремона и почувствовал себя совсем ничтожным рядом с такой значительной особой. Мыслей он никогда не боялся, а перед людьми робел.

Господин де Термондр не захватил ключа от «дома королевы Маргариты». Он послал за ним Леона, а пока пригласил Жоржа Фремона в букинистический угол.

– Господин Бержере, – сказал он, – расхваливал сейчас тюрьмы старого режима.

– Вовсе нет, – возразил г-н Бержере, слегка смутившись, – вовсе нет. Это были смрадные ямы. Несчастные узники томились там в оковах. Но они жили не в одиночестве – у них были товарищи по темнице. И горожане, знатные господа и дамы, посещали их. Посещение узников считалось одним из семи подвигов милосердия. Теперь же никому и в голову не придет посещать узников. Впрочем, по тюремным правилам этой не разрешается.

– Совершенно верно, – заметил г-н де Термондр, – прежде существовал обычай посещать заключенных. В моем собрании эстампов есть гравюра Авраама Босса,[66] где изображен дворянин в шляпе с перьями и дама в парчовом платье с венецианским кружевом, пришедшие в темницу, которая кишит оборванцами в жалких лохмотьях. Этот эстамп принадлежит к серии из семи досок, имеющейся у меня в старинных оттисках. Вообще же надо остерегаться подделок, так как позднее понаделали отпечатков с изношенных досок.

– Посещение узников, – сказал г-н Жорж Фремон, – обычный сюжет христианского искусства в Италии, Фландрии и Франции. Так, его с поразительной правдивостью использовал Делла-Роббиа[67] на фризе из цветной терракоты, который великолепной полосой опоясывает госпиталь в Пистойе. Вы бывали в Пистойе, господин Бержере?

Преподавателю латыни пришлось сознаться, что он не бывал в Италии.

62

Торкемада (1420–1498) – испанский инквизитор, отличавшийся особенной жестокостью.

63

Лициний Лукулл (106 – 56 до н. э.) римский военачальник, участник похода против Митридата VI.

64

Митридат VI Эвпатор – понтийский царь (I в. до н. э.); непримиримый враг Рима – вел с Римом три войны.

65

«Старый друг» (англ.).

66

Босс, Авраам – французский гравер XVII в.

67

Делла Роббиа, Лука (1437–1528) – знаменитый флорентийский скульптор.