Чтиво

— Сэр, это ошибочно.

— Уж поверьте. Поэт из меня никудышный.

— Сэр, в вашем романе сколь угодно непревзойденной прелести сцен, от коих ломит суставы и грудь.

— Примите аспирин, — сказал Пфефферкорн.

Жулк улыбнулся:

— Вот острый ум. Наверняка вы превзойдете все ожидания.

— Где Карлотта? Что вы с ней сделали?

— Сэр, вопрос неуместен.

— Она здесь?.. Где я?

— Сэр, вы там, где полный покой споспешествует литературным трудам.

— Никаких трудов. Я отказываюсь.

— Сэр, ваше смятение понятно. Задача по завершению великой поэмы устрашит самого даровитого писателя.

— Поэма тут ни при чем. Какое мое дело?

— Ваше отрицание понятно.

— Вещица-то средненькая, ясно вам? Нескончаемая и нудная. Как тундра.

— Отзыв неподобающ, сэр.

— Неподобающ для кого?

— Сэр…

— Ладно. Хорошо. Ответьте на один вопрос. Это ваша национальная поэма, пропади она пропадом. Верно? Как же не-злаб сумеет ее закончить?

— Сэр, резонное замечание. Меня, как личность, тормозило подобное беспокойство. Однако проблема устранена. В результате тщательных исследований, проведенных Министерством генеалогии, получено неопровержимое доказательство: в царской переписи 1331 года значится К. Пфефферкорн, стульный мастер. Кроме того, в вашем лице проглядывают национальные злабские черты.

Пфефферкорн оторопел.

— Вы рехнулись.

— Сэр, это ошибочно.

— Я еврей.

— Сэр, это несущественно.

— Весь наш род — евреи-ашкеназы из Германии…

— Сэр, это ошибочно.

— И… и Польши, кажется… Послушайте, я точно знаю, что во мне ни капли злабской крови.

— Сэр, это ошибочно.

— Я не собираюсь с вами спорить.

— Воля Партии — завершить работу к торжествам, посвященным тысяча пятисотлетнему юбилею.

— Погодите, юбилей-то в следующем месяце.

Жулк поклонился:

— Я, как личность, оставляю вас наедине с великими думами.

Жулк ушел.

— Постойте!

Хлопнула дверь.

Пфефферкорн бросился к решетке. Цепь дернула его за ногу, и он грохнулся навзничь, приложившись затылком об пол.

Тишина.

Минуту-другую Пфефферкорн лежал, размышляя о неожиданном повороте событий. Потом встал. Что было силы рванул цепь. Стол не шелохнулся. Пфефферкорн проверил, насколько велико его жизненное пространство. Цепь отпускала до параши и тюфяка. Дальше пути не было.

94

Вскоре Жулк вернулся. Не один. Обстановка явно не предполагала горничных, однако премьер-министра сопровождала женщина в черном синтетическом платье, поникшей белой наколке и некогда белом фартуке, посеревшем от бесчисленных стирок. Морщившее в швах платье тоже знавало лучшие дни. Горничная являла собой тучную особу с погасшим взором, землистым лицом, распухшими икрами и плоским широким задом. От бесконечного мытья посуды руки ее были покрыты цыпками. Она держала поднос с едой. Весь ее вид, мрачный, как грозовая туча, передавал крайнее недовольство. Отперев решетку, женщина поставила поднос на стол и развернулась к выходу.

Жулк прищелкнул языком. Горничная замялась.

Пфефферкорн не предполагал, что обычным книксеном можно выразить столько злобы.

Женщина покинула камеру. Вслед ей Жулк сказал что-то резкое, и горничная ушла прочь. Чуть погодя хлопнула дверь.

Жулк показал на еду:

— Сэр, прошу вас.

Пфефферкорн глянул на поднос. Меню подтверждало, что он в Западной Злабии: горелая шайба корнеплодного крошева, бурый чай и кубик масла с тошнотным запахом козьего хлева.

— Пожалуй, воздержусь, — сказал Пфефферкорн.

— Сэр, это неприемлемо. Пища — символ труда, выражающего волю Партии, которой нельзя перечить.

— Я не голоден.

— Сэр, это ошибочно. Одиннадцатая статья прославленного революционного кодекса гласит, что существует только необходимое. Сэр, я, как личность, уже отобедал. Посему логично, что моей личности еда не потребна. Однако вы, сэр, должны испытывать потребность в пище. В противном случае она останется невостребованной, что никак невозможно, ибо тем самым будет нарушена вышеупомянутая статья. Вывод: либо еда иллюзорна, либо вы обязаны есть. Пища не иллюзорна. Сэр, вот она, перед вами. Стало быть, вы должны ее хотеть. ЧТД.

Памятуя о «токе через мошонку», Пфефферкорн подсел к столу. Размазал масло по коричневой кривой шайбе и целиком затолкал ее в рот. Вкус нехватки. Не жуя проглотил, запил чаем и откинулся на стуле, жалея, что нечем запить чай. Заныла грудь. Большой кусок, разом проглоченный, обдирал пищевод. Поступило уведомление, что скоро он двинется в обратный путь.

— Сэр, Партия одобряет.

Хлопнула дверь. В рамке входа возникла горничная. Она неуклюже толкала тачку, груженную книгами и газетами. Жулк открыл решетку. Подкатив тачку к столу, горничная начала ее разгружать.

— Сэр, источники вдохновения.

Пфефферкорн глянул на книги. Многие чуть живы. Все заплесневелые. Целая куча, горничная даже слегка упрела. Забрав пустой поднос, она сделала книксен и вышла из камеры.

— Сэр, Партия намерена снабдить вас всем необходимым. В разумных пределах. Пожалуйста, сообщите о своих нуждах, мы их удовлетворим.

Повисло молчание.

— Я бы принял душ, — сказал Пфефферкорн.

— Очень хорошо. — Жулк отдал короткий приказ горничной, и та ушла. — Жена постарается как можно скорее исполнить вашу просьбу.

— Жена?

— Достойный и смиренный слуга Партии. Как всякий революционный соратник.

— Ясно, — сказал Пфефферкорн.

Жулк поклонился:

— Если нет иных просьб, я, как личность, предоставлю вас великим думам.

95

Пфефферкорн получил одиннадцать пачек писчей бумаги, набор лучших западнозлабских шариковых ручек, четыре разных английских подстрочника к местным изданиям поэмы, список опечаток, злабско-английский словарь, словарь злабских рифм, злабский тезаурус, полную Энциклопедию Злабиана, кипу географических карт толщиной с телефонную книгу, труды Партии, «Историю злабских народов» Д. М. Пийляржхьюя в семнадцати томах, антологию литературных критиков-марксистов и перепечатку выступлений Жулка начиная с 1987 года. Кроме того, альбомы с местными видовыми открытками. А также бесплатный календарь Министерства половой санитарии, в котором каждому месяцу соответствовала какая-либо венерическая болезнь. Три даты Жулк обвел красным. Первая — нынешнее число. В хламидиозе осталось прожить двенадцать дней, после чего начинались триппер и обратный отсчет до торжеств. Открытие празднества было назначено на вечер тринадцатого, а канунная пятница на злабском помечена как последний срок.

Двадцать два дня.

Пфефферкорн отбросил календарь и взял восточнозлабскую газету «Пьелихьюин», упакованную в целлофан. Непонятно, зачем Жулк снабдил его капиталистическим изданием. Сорвав обертку, он развернул газету

ЧРЕЗВЫЧАЙНО ЗНАМЕНИТЫЙ

И ОЧЕНЬ ВИДНЫЙ

ПИСАТЕЛЬ КАЗНЕН

Согласно репортажу, в «Казино Набочка» царило праздничное настроение. Концертный зал Cirque du Soleil был под завязку набит желающими увидеть публичную казнь — первую за год с лишним. Билеты стоили $74.95, но спекулянты сбывали их по четыре сотни за штуку. Верховный президент Климент Титыч вдохновенной речью открыл мероприятие. Подобный конец ждет всякого, посулил он, кто осмелится перейти ему дорогу. Затем его свита исполнила хореографическую композицию. В честь события девушки надели черные мини-юбки «убойный край» и вооружились неоновыми серпами. Далее правитель объявил недельную отсрочку на выплату процентов по игорным долгам. Он готов подождать, видя, как народ рвет жилы, чтобы расплатиться с ним. Декрет встретили ликующими криками. Выстрелила «маечная пушка»,[20] и казнь началась. А. С. Пепперса, пресловутого детективного писаку, находившегося в международном розыске, в наручниках вывели на эшафот и поставили на колени. На вопрос, желает ли он произнести последнее слово, осужденный помотал головой в капюшоне. «Значит, не так уж богат словарный запас», — пошутил президент. На приговоренного обрушились свист и насмешки толпы. Тринадцать снайперов заняли позиции и вскинули винтовки. По команде правителя грянул залп. Изрешеченный пулями труп унесли, вновь пальнула «маечная пушка», заиграли аккордеоны.

20

«Маечная пушка» — пневматическое приспособление, которое выстреливает в толпу скатанными в рулон теннисками с логотипом праздника, рекламой спонсоров, разных мероприятий и т. п.