Чтиво

Пфефферкорн лениво поплавал. Потом вылез на бортик, вытерся полотенцем, взятым из высокой стопки на баре с напитками, и облачился в халат. Дизайнерское изделие подарила Карлотта, чтобы не разгуливал в безразмерном халате Билла.

Затем побродил по дому, разглядывая картины, скульптуры, мебель. Сделал себе сэндвич, но раз-другой куснул и отложил. Им овладела неясная тревога. Постояв на террасе, он вышел на лужайку и зашагал к рабочему домику.

37

С той воровской ночи он не заглядывал в сарай. Вроде никто другой тоже. В хибаре, за неявкой хозяина превратившейся в святилище, ничто не изменилось, но лишь обросло серой шкурой пыли. Прочихавшись, Пфефферкорн отер заслезившиеся глаза. Кресло, стул, письменной стол. Стеллаж, книги, его роман. Фотографии. Стакан с ручками. Якобы рукопись, а на деле — стопка чистой бумаги под титульным листом.

Мелькнула мысль: вдруг найдется тайник с неопубликованными романами? Не надо законченного текста. Достанет и наброска. Нет, даже если такой эскиз отыщется, вряд ли удастся его использовать. Он никогда не страдал нехваткой идей, но только неумением их воплотить.

Пфефферкорн взял свой роман — экземпляр, столь тщательно изученный Биллом. Перечел свою ехидную надпись. Теперь, когда он богат, низведение подлинной дружбы до игры в догонялки выглядело глупым ребячеством.

В дверь постучали.

Приход сюда был вовсе не преступен, но память о совершенном грехе затмила сознание, породив волну панической вины. Горничная и дворецкий уже ушли. В доме лишь Карлотта. Почему она встала с постели? Пфефферкорн затаился. Вновь постучали. Он открыл дверь. Пес протрусил в сарай и улегся под столом.

С книгой в руке Пфефферкорн опустился на стул и ногой почесал собачью спину. Ветер разгуливал по нежилому простору сарая. Пфефферкорн втянул носом воздух, пытаясь уловить запах козлятины. Смежил веки. Потом приоткрыл их и увидел, что фотографии над столом изменились. Билл исчез. Со снимка ухмылялся Пфефферкорн. В моряцком наряде. В бороде и усах. Второй портрет тоже стал иным. Теперь с фото смотрела его бывшая жена. Пфефферкорн замер, объятый ужасом. Хотел встать, но что-то пригвоздило его к креслу. Попробовал закричать — и проснулся. За окном светало. Пес исчез. Дверь была приоткрыта. На полу лежал его роман, выпавший из безвольной руки. Пфефферкорн сунул книгу в карман халата и поспешил в дом, пока не проснулась Карлотта.

38

Через четыре дня он уехал, увозя с собой испещренный пометками экземпляр «Тени колосса». Карлотте про книгу ничего не сказал, потому что не смог бы дать внятного объяснения. Видимо, сарай подуськивал к книжному воровству.

Самолет не опоздал, оставив время на поздний ужин. Пфефферкорн велел таксисту подъехать к суши-бару, соседствовавшему с его домом. Не глядя в меню, сделал заказ и, устроив книгу на столе, начал перечитывать свой роман. Двадцатипятилетней давности неудача вряд ли могла стать источником вдохновения, но кто знает? Ведь Биллу она чем-то понравилась.

В романе было полно изъянов. Теперь Пфефферкорн это видел. Вспомнилась его первая редакторша, по-матерински заботливая женщина, которой уже не было в живых. Она все уговаривала его добавить юмора. Пфефферкорн отбрыкивался, чем в конце концов ее утомил. Помнится, в сердцах она сказала, что в жизни не встречала такого ослиного упрямства. Пфефферкорн усмехнулся. Теперь я иной, Мэделин, думал он. Постарел.

И все же, несмотря на юношеский максимализм, книга выглядела достойным творением. В ней были воистину прекрасные куски. Пфефферкорн предпочел замаскировать автобиографические корни — сделал главное действующее лицо не писателем, а художником. В последней трети романа герой возвращается домой после своей первой успешной выставки. Отец-тиран лежит в коме, именно сын принимает решение отключить аппаратуру, поддерживающую жизнь старика. Не понятно, милосердие это или отмщение? Ясно одно: силу для такого решения дает творчество. Финал книги подразумевает, что следующим шагом героя станет обретение нравственной силы, дабы сконцентрировать полученную мощь.

Пфефферкорн ковырял мороженое из адзуки и раздумывал, нельзя ли превратить роман в блокбастер. Скажем, отец — гангстер, а сыну-полицейскому предписано его ликвидировать. Отец против сына, кровные узы порождают кровопролитие. Пожалуй, неплохо. Надо поскорее что-нибудь написать. На автоответчике агент оставлял сообщения, в которых уже слышалась истерика. Пфефферкорн не перезвонил. И не откликнулся на пол дюжины электронных писем от редактора. Нынешний редактор, молодой человек чуть старше его дочери, соблюдал декорум, но было ясно, что терпение его на исходе. Сцепка со звездой Пфефферкорна грозила ему сокрушительным ударом оземь. Конечно, Пфефферкорн всем сочувствовал. От него зависела масса людей. Дочь. Пол. Он сам, если хочет и дальше регулярно летать через всю страну. Вырисовывалось безрадостное будущее. Мороженое превратилось в розовато-лиловое месиво. Пфефферкорн попросил счет. Чаевые оставил меньше обычных.

39

— Ну, что скажешь?

— По-моему, очень мило.

— Ну, папа. И все? Ну, папа же!

Они стояли в столовой огромного дома, который дочь хотела купить. На улице риелтор разговаривала по телефону.

— Что она имела в виду, упомянув «отличный костяк»? — спросил Пфефферкорн.

— Широкие возможности для перестройки.

— А так чем плохо?

— Не плохо, но по чужому вкусу. Обычная практика. Всегда происходит какая-то переделка.

«Интересно, откуда она это знает?» — подумал Пфефферкорн, всю жизнь снимавший квартиры.

— Тебе виднее.

— Думаю, эту стену можно сломать. Получится открытая кухня. Представляешь, как здорово для вечеринок? Конечно, столешницы надо заменить.

— Ну да.

— Значит, тебе нравится?

— Мне нравится, что ты счастлива.

— Очень. Правда. Вообрази, как хорошо тут будет детям.

Впервые дочь заговорила о детях. Пфефферкорн принципиально не касался этой темы. Решать ей. Сейчас в душе его поднялась буря неописуемых чувств.

— По-моему, чудесный дом, — сказал он.

— По-моему, тоже.

— И я хочу… — Пфефферкорна охватило возбуждение игрока, идущего ва-банк, — чтобы это был мой подарок.

Дочь вытаращилась:

— Папа! Я ж не к тому…

— Знаю, — сказал он.

— Нет, нельзя. В смысле, Пол не согласится.

— Твоя задача его обработать.

— Пап, ты серьезно?

Пфефферкорн кивнул.

— Ой-ой-ой.

— Что с тобой, милая?

— Нет, ничего, просто я так рада. — Дочь обняла его. — Спасибо.

— На здоровье.

— Спасибо огромное.

— Не за что, — уже не так уверенно сказал Пфефферкорн. — Э-э… милая…

— Что, папа?

— Я забыл спросить цену.

Дочь назвала сумму.

— М-да…

— Ей-богу, это дешево даже без торга.

— Угу.

Дочь разомкнула объятие:

— Ты не обязан этого делать.

— Я так хочу.

Она снова его обняла:

— Я очень-очень тебя люблю.

Пфефферкорн постарался вспомнить, сколько ему причитается за новую книгу. Хватит гонорара или придется брать ссуду? В недвижимости он ни бельмеса. В любом случае без книги ни черта не выйдет. Сейчас в ней девяносто девять слов, включая заголовок и посвящение. Может, таким диковинным подарком он подсознательно пытается себя расшевелить к работе? Или просто невыносимо дочкино огорчение? Свадьбой задана высокая планка, которой надо соответствовать. Пфефферкорн отстранился, чтобы дочь не уловила буханье его сердца.

— Папа, тебе нехорошо?

— Все в порядке.

— Ты что-то позеленел, — сказала она. — Давай-ка присядь.

Пфефферкорн помотал головой. Сумел выдавить улыбку:

— Один вопрос.

— Да?

— В какой комнате меня поселят, когда я одряхлею и буду ходить под себя?

— Прекрати.

— Понятно. Меня сбагрят в богадельню.

— Папа, хватит.

— Ладно, ничего.