Страница 12 из 21
По мнению Асплунда, главным пробелом в истории Квика было то, что приговоры по его делу ни разу не обжаловались в высшей инстанции. Однако теперь эта ситуация изменится.
— Если вопреки нашим предположениям суд вынесет обвинительный приговор, мы обжалуем решение в суде второй инстанции. Тогда, возможно, феномен Томаса Квика лопнет как мыльный пузырь.
Во время судебного разбирательства суд счел, что Квик дает детальное описание жилого квартала Бусведьян, и это доказывает, что он был там в то утро, когда исчез Юхан. Он смог также описать мальчика, живущего в том же доме, что и Юхан. Большое значение для суда имело то, что Квик сумел рассказать, как выглядел джемпер, надетый на мальчика. Он сообщил также специфические данные об особенностях тела Юхана.
Суд Сундсвалля, оценив все имеющиеся в деле материалы, признал неоспоримым, что Квик совершил вменяемое ему преступление. 21 июня 2001 года Квик был осужден за восьмое убийство.
И только теперь родители Юхана узнали, что поскольку они поддержали обвинение, то не имеют права обжаловать решение суда, признавшее Квика виновным.
Тем самым дело Юхана Асплунда было доведено до логического конца.
Тайм-аут
В ноябре 2001 года произошло сразу три события.
10 ноября в газете «Дагенс Нюхетер» была опубликована статья историка Леннарта Лундмарка под заголовком «Цирк вокруг Томаса Квика — правовой скандал».
«Приговоры судов по делу Томаса Квика — позор не только для шведской правоохранительной системы, но и для шведской журналистики, — писал Лундмарк. — Вне всяких сомнений, вся эта история еще будет пересмотрена».
Несколько дней спустя, 14 ноября, профессор криминологии Лейф Г. В. Перссон проехался по поводу следствия по делам Квика на Днях юриспруденции на выставке в Альвшё. Начав с пренебрежительной оценки умственных способностей следователей, Перссон закончил тем, что сомневается, совершил ли Квик хотя бы одно из тех убийств, за которые он осужден.
На следующий день Томас Квик опубликовал свою третью статью в разделе дебатов «Дагенс Нюхетер»: «Томас Квик после обвинений в мифомании. Я прекращаю участие в полицейских расследованиях».
«Я намерен взять тайм-аут — вероятно, длиной в жизнь, от тех полицейских расследований, которые касаются моих признаний в нескольких убийствах».
Томас Квик сурово отозвался о Лейфе Г. В. Перссоне, Керстин Коорти и других, кто ставил под сомнение его признания и сделал невозможным продолжение сотрудничества со следователями.
«Год за годом сталкиваться с совершенно необоснованными утверждениями кучки фальшивых знатоков, будто я — якобы мифоман, и видеть, насколько некритично воспринимают СМИ заявления этой ничтожно малой группы, исключительно тяжело.
Я вынужден отказаться от дальнейшего участия в полицейской работе еще и ради близких потерпевших, которые, как и суды, восприняли доказательства лжецов. Я не хочу, чтобы они снова, раз за разом, чувствовали неуверенность по поводу того, что произошло в действительности».
Три месяца спустя Томас Квик вернул себе свое прежнее имя, Стюре Бергваль. Человек, возникший десятью годами раньше, перестал существовать.
Эпоха Томаса Квика завершилась.
Однако дело Томаса Квика продолжало жить своей жизнью на страницах газет, где доказательства и приговоры все больше оспаривались. Теперь даже полицейские, участвовавшие в расследованиях, начали выступать и рассказывать о своих сомнениях.
А в Сэтерской больнице сидел Стюре Бергваль и молчал, год за годом.
Когда я навестил его 2 июня 2008 года, его тайм-аут продолжался уже почти семь лет.
Почему замолчал Томас Квик? Действительно ли потому, что правдоподобность его показаний была поставлена под сомнение Лейфом Г. В. Перссоном и другими скептиками? Или существовали иные, скрытые причины?
Почему они признались?
Журналистом я стал довольно поздно, в тридцать семь лет. Однако вскоре мне удалось продать шведскому телевидению целый ряд историй для передачи о журналистских расследованиях «Стриптиз». Работа была увлекательная, энергия из меня била через край, и мне казалось, что все идет как по маслу. Скоро меня приняли на постоянную работу.
На самом раннем этапе мой интерес обратился к журналистике в области криминологии и права, и уже через пару лет мы вместе с репортером Янне Юсефссоном сделали материал, имевший такой успех, какой мне самому уже не превзойти. Речь шла о наркомане Осмо Валло, чья смерть случайно совпала по времени с одним событием: стокилограммовый констебль наступил на спину лежащему на земле в наручниках Валло. Однако, по словам ответственных судмедэкспертов, никакой связи между смертью Осмо Валло и действиями констебля обнаружить не удалось.
Наше журналистское расследование вынудило правовой аппарат провести еще две экспертизы тела Осмо Валло, которые установили, что смерть наступила в результате того, что констебль наступил ему на спину.
За репортаж об Осмо Валло мы с Янне Юсефссоном были удостоены Большой журналистской премии, кроме того, в мои первые годы работы журналистом я был награжден несколькими отечественными и международными премиями и дипломами.
Этот успех дал мне большую свободу действий на телевидении, где начальство стало воспринимать меня как постоянного поставщика выигрышных репортажей.
После десяти лет работы в качестве ресечера, когда я работал в одной команде с репортерами Юханом Бронстадом и Янне Юсефссоном, в 2003 году началась моя карьера репортера. Я начал ее самой политически некорректной и табуированной темой, какую только можно себе представить: серией репортажей по так называемому «делу Ульфа» — о мужчине, который, несмотря на то что он отрицал свою вину, был осужден на восемь лет тюремного заключения за сексуальное принуждение собственной дочери. После репортажа в программе «Миссия: расследование» осужденный потребовал пересмотра дела и, отсидев три года в тюрьме, вышел из зала суда оправданным.
Вероятно, именно это послужило толчком к тому, что сентябрьским вечером 2007 года зазвонил мой домашний телефон. Я услышал голос пожилого человека, который спросил, не я ли делаю репортажи для телевидения о старых делах. Он рассказал о волне пожаров («более пятидесяти пожаров») в Фалуне и его окрестностях, которые имели место в 1975–1976 годах.
Я подумал, что это сильно смахивает на всякие «ужастики», которые мне приходилось выслушивать в огромных количествах.
— В этих пожарах признали виновными целую группу детей и подростков, — сказал мужчина. — Я особо не думал об этом все эти годы, но сейчас, на склоне лет, это стало меня мучить. Поэтому я звоню вам, чтобы вы помогли мне восстановить справедливость.
— А именно?
— Дело в том, что человек, устроивший все эти пожары… это был я…
У меня волосы на голове встали дыбом. Я понял, что не смогу устоять перед соблазном узнать, правду ли говорит этот человек.
— О’кей, я готов найти решения суда и прочие материалы о тех пожарах, чтобы проверить ваши рассказы. Как я могу с вами связаться?
— Никак, — ответил мой анонимный собеседник. — У меня дети, я живу вдали от Фалуна и не намерен раскрывать свое имя.
— Вы всерьез думаете, что я собираюсь потратить несколько недель работы, чтобы «помочь вам восстановить справедливость», даже не зная, кто вы?
— Я позвоню через две недели. Если вы прочтете материалы по тем пожарам, то сможете задать мне контрольные вопросы. Обещаю, что вы убедитесь — я действительно «пироман из Фалуна».
Все вышло так, как и сказал анонимный абонент. Он снова позвонил через две недели, и во втором нашем разговоре я на основании прочитанных мною к тому времени решений суда и газетных статей задал ему несколько вопросов, на которые он с уверенностью ответил.
Существовала только одна проблема: из десяти подозреваемых юных поджигателей, допрошенных полицией, девять сознались в своем участии. Дело было расследовано, закончено и закрыто. Однако неизвестный продолжал упорствовать: подростки невиновны.