Из варяг в Индию

18 июля суда экспедиции отчалили от пристани Баку и пошли к туркменскому берегу. Как оказалось, Муравьев плохо переносил качку, но, мучаясь от приступов морской болезни и прочих неудобств жизни на судне, он терпеливо все переносил. Через десять дней корабли подошли к восточному берегу Каспия — совершенно пустынному, безлюдному куску соляной пустыни. С мачты осматривали окрестности в подзорную трубу и где-то совсем далеко рассмотрели, как показалось, туркменское стойбище. Туда на баркасе решили отправить армянина Петровича, имевшего с туркменами торговые дела. С борта корвета спустили еще несколько баркасов, и на них отряд под командой Муравьева отправился обследовать неизвестный берег. Высадившись на сушу, они долго ходили по округе, стараясь найти пресную воду. Но на десятки верст вокруг и в глубь берега были лишь песчаные барханы и соляные озера с кристаллизованной солью, блестевшей под ярким солнцем по берегам. Никто не знал, как здесь нужно жить, что можно, чего нельзя. Судовой кок взял да и посолил обед «дармовой солью», а через два часа всю команду уже «несло» — соль оказалась «не та» и действовала как мощное слабительное.

Пеший отряд решил пройти по берегу к тому месту, где виднелись признаки человеческого жилья. Выступили в поход сам Муравьев, Петрович, матрос Агеев, раньше бывавший в этих краях, и четверо матросов с «Казани». У всех были ружья и припасы, которые каждый нес сам. Параллельно берегу морем шел на баркасе лейтенант Юрьев с гребцами. Отряд скоро наткнулся на следы верблюжьих копыт и босых человеческих ног и, следуя им, прошел верст с пятнадцать, дойдя до самого того места, которое приметили в подзорную трубу. Оказалось, что это стог сухой травы, в который воткнута большая жердь. Было от чего огорчиться — целый день ходьбы под палящим солнцем был потрачен впустую. К тому же стало ясно, что вернуться на корвет сразу не удастся: поднявшийся сильный ветер гнал волну на берег и загнал их баркас к берегу, где и пришлось заночевать. От этого места отправили далее на север Петровича, а сами стали лагерем. Опасаясь нападения туркмен, Муравьев выставил сменный караул с двумя Фальконетами — артиллерийскими орудиями малого калибра, — которые сняли с баркаса. Поздно вечером в лагерь вернулся Петрович, который, пройдя берегом, не встретил ни единой живой души. Отряд вернулся на корвет практически ни с чем.

Зато уже утром следующего дня им повезло: дежуривший на мачте матрос в подзорную трубу заметил несколько туркменских лодок-киржамов. Лодки развернулись и, пользуясь попутным ветром, попытались уйти. Вслед им пальнули ядром, которое перелетело шедший первым киржам. Тем временем с корвета спустили лодку, в которую уселась вооруженная команда; в нее вошел и Петрович, хорошо говоривший по-туркменски. Матросы приналегли на весла, а корвет, снявшись с якоря, своими маневрами перекрыл одному из киржамов путь в море. Туркменское судно пристало к берегу, с него соскочили и побежали врассыпную несколько человек. Матросы тоже направились к берегу и бросились за ними в погоню. Тех, кого настигли, схватили, и подоспевший Петрович стал по-туркменски уверять плененных, что с ними ничего плохого не сделают. Среди пойманных был, как оказалось, и хозяин киржама — 57-летний Давлет-Али, которого матросы отвезли с собою на корвет. Туркмена отменно угостили и разговаривали с ним ласково, но он был грустен и насторожен. Давлет-Али рассказал, что живет в стойбище, подчиняющемся некоему Киату-аге. В их селении до двух сотен кибиток, и недалеко от него протекает река Гюрген-чай, вода в которой пресная. От них до Астрабада день езды, а до Хивы пятнадцать, и с этими городами постоянно поддерживаются отношения. Затруднения встретились, когда у Давлета-Али попытались узнать, кто среди туркмен самый больший начальник? Он просто не понимал, что может существовать какая-то центральная власть — ее у туркмен никогда не было. Они жили племенами, во главе каждого из которых был свой старшина, а все старшины подчинялись главному из них — Киату.

Убедив-таки своего гостя в том, что ни ему, ни его племени русские не желают зла, Муравьев и Пономарев уговорили Давлет-Али проводить к Киату-аге Петровича, и корвет пошел к берегу, к так называемому Серебряному бугру, где раскинулось стойбище, в котором жил Давлет.

На следующий день Петрович отбыл для переговоров, а Муравьев отправился осматривать реку Гюрген-чай, устье которой находилось примерно в трех верстах от Серебряного бугра. Речка эта протекала по болотистой местности, лишь в нескольких местах имея сухие берега. В одном из таких мест был устроен брод, которым пользовались для перегона скота и переезда людей. Рядом с бродом стоял небольшой туркменский аул, с жителями которого через сопровождавшего его туркменского толмача Муравьев разговорился, пытаясь выяснить, как туркмены отнесутся к тому, что русские сюда придут большим числом. Туркмены отвечали неопределенно, но, как оказалось, были совсем не против того, чтобы русские восстановили древнюю крепость, руины которой лежали возле Серебряного бугра, — там туркмены могли бы укрываться от карательных экспедиций персов, которые регулярно навещали их после столь же регулярных набегов туркмен на персидские владения.

Утром 6 августа вернулся Петрович и с ним Киат-ага. Это была довольно примечательная личность. В 1812—1813 годах он был в составе посольства от туркменских племен к наместнику в Грузии Ртищеву. Тогда шла война с Персией, и Ртищев делал ставку на набеги туркмен, представлявших всегда мощную, хотя и плохо организованную военную силу, терзавшую северо-восточные провинции Персии. Посольство это было крайне неудачным — к тому моменту, когда туркменские старшины добрались до Тифлиса, между воюющими сторонами начались переговоры о мире, одним из главных условий которых с персидской стороны было удаление туркменского посольства. Ртищев распорядился богато одарить туркмен и отправил их обратно, что по понятиям восточной дипломатии граничило с оскорблением. Посему Киат-ага держался довольно холодно. Он даже не хотел начинать переговоры, твердя, что однажды туркмены уже пробовали договариваться с русскими, да, дескать, ничего не вышло…

Но дорогие подарки побороли неуступчивость Киата, а щедрые посулы вернули ему веру в слово русского офицера. К концу переговоров он «поступился принципами» и уже был согласен проводить русских к себе в Чимкени, где у него было много родственников и где было удобно вести переговоры с остальными старшинами. По словам Киата, от его Чимкени до Хивы было пятнадцать дней ходу…

Переговоры с туркменскими старшинами шли ни шатко ни валко: приезжали они по отдельности, с удовольствием ели и пили, охотно принимали подарки, ни да ни нет не говорили, а главное — невозможно было понять, кого именно они представляют и какова их реальная власть. На самые элементарные вопросы они либо не хотели, либо не могли ответить.

В своем дневнике Муравьев писал: «С таким бестолковым народом каши не сваришь! Точно можно лишь сказать, что туркмены не расположены к персиянам, которых грабят, и те их грабят в свою очередь. Правительство наше, кажется мне, должно бы без всяких переговоров, избрав на берегу удобное место, не спрашивая никого, начать строение крепости, и, назвав одного из старшин туркменских ханом, поддерживать его. Могут ли быть средства для переговоров с народом жадным, который едва повинуется своим старшинам, коим нет числа?»

В своих предпочтениях, кого ставить ханом у туркмен, капитан уже определился. Рассмотрев во время переговоров старшин, он счел, что даже самые умные из них «на переговоры приезжают только для того, чтобы нажраться до отвала плова и получить подарки» и готовы брать деньги от любого, кто предложит. Надежнее всех и смышленей ему показался Киат-ага.

Именно Киат наиболее связно рассказал о том, что туркмены делятся на три племени. Те, что живут на побережье, называются иомудами — их набирается около 40 тысяч семейств. С ними граничит племя кекленов, земли которых тянутся до Хорасана. Туркмены племени теке насчитывают свыше 50 тысяч семейств; они живут к северу от кеклен, к востоку от иомудов, на юг от Хивы, к западу от Бухары. Иомуды находятся с теке во вражде: они друг у друга похищают людей и торгуют ими.