Страница 26 из 44
День изо дня сцены избиений повторялись, режиссер объяснял съемочной группе, что, если четвероногие тупицы будут выполнять все, что им вменено в обязанности, то помогут сохранению популяций медведей, бобров, лис, а также сов и оленей — в окрестных лесах и вообще везде, где живое находится на грани истребления. Вместе с меховщицей он сделал заявление о всемерном расширении сети торговых комплексов по продаже искусственных шуб и воротников. Меховщица объявила: тем, кто посмотрит наш выпущенный в прокат фильм больше трех раз (следовало предъявить корешки билетов) будет подарена муфта из синтетического мутона. Ажиотаж среди зрителей разгорелся громадный, но Баскервилеву по-прежнему не удавалось завершить свое природоохранное полотно. Из повиновения (в связи с тем, что его кормили чем попало) вышел даже покладистый медведь. Баскервилев в сердцах отходил косолапого железным прутом. Медведь ревел, ему вторили воем лисица и бобры. Пищал бурундук. Кончилось тем, что изможденные и окровавленные вонючки все-таки исполнили требуемое: доползли (их подтягивали на невидимой леске) до капканов, а потом лизали обувь спасителей, однако зрелище собой являли жалкое и страшное, продолжать дрессуру признали нецелесообразным, впрочем, необходимое количество дублей было сделано, фильм триумфально прошествовал по экранам. Природа оказалась надежно заслонена от браконьеров и прочих мракобесов. Завсегдатаи кинозалов получили обещанные мутоновые призы. А ко мне пришел успех — еще и в актерском амплуа. (Я сыграл роль егеря, внешне нескладного, но отзывчивого. Роль моей жены исполнила жирная диетологиня. Мы скандалили перед объективом из-за бытовых дрязг и с неподдельной ненавистью смотрели друг на друга. Но преображались в лучшую сторону, когда надо было вытащить занозу из лапы енота или накормить медом сопротивлявшегося кролика). Жаль, родители не увидели меня в этом трогательном блокбастере и не порадовались очередному моему завоеванию.
После кинодебюта от предложений сняться в полнометражных триллерах и любовных мелодрамах отбоя не стало. Мне также предложили сочинять сценарии милицейских учений (и исполнять в этих учебных игрищах — за особое вознаграждение — любую роль: бандита, террориста, мента). Поражаясь собственной творческой всеохватности, я затырился в работу. Поначалу неуверенно, ибо полагал: подобные пособия — гешефт тех, кто в курсе особенностей охраны правопорядка. Людям в погонах, как говорится, и карты в руки! Но обнаружил: те, кому надлежит быть начеку, понятия не имеют об ошибках, могущих стоить им жизни, о деятельности, обязывающей каждую минуту быть готовым к перемене обстоятельств, о воинском долге как таковом. В их головы не забредало: кто-то способен на них (или вверенные их попечению объекты) покуситься и напасть. Не могли они спрогнозировать ни ситуации вооруженного налета, ни рядового уличного грабежа, ни похищения заложника — хоть тресни! Что ж, накручивал эпизоды — один забористее другого: захват банка (или пункта обмена валюты), попытка изоляции президента, побег заключенных. А потом наблюдал: придумки оживают. Милиционерам в этой репетиционной разминке приходилось по необходимости напяливать личины преступников, играть роль нарушителей, и они вполне профессионально с такой передислокацией (аж на 180 градусов!) справлялись, выглядели, пожалуй, даже правдоподобнее, убедительнее, чем когда изображали противостоящих злу богатырей. Что, конечно, наталкивало на вопрос: кем людям больше пристало быть — уголовниками или законопослушными искоренителями криминала? В какой из двух амплитуд человек более естествен? Ответ провоцировал вторжение в глубоко-личную область: я-то сам — когда был собой подлинным и более беззаботным — водружая могильные кресты и подновляя мраморные доски, или ныне?
Пресекал колебания, как и остальные атавизмы. То, к чему приобщился, было хорошо! Замечательно! Дивно! Одевался все более экстравагантно. Меховщица подарила куртку из слоновьей кожи. И, когда я примерил шикарную вещицу (оказалась в самый раз, на молнии), спросила:
— Мы сегодня поужинаем?
А потом присовокупила к куртке еще и шапку из отснявшегося в фильме енота и перчатки из ламы. Моей жене она передала купальный гарнитур из шкуры зебренка.
Моя популярность на ниве органно-фортепьянной практики перешагнула границы многих государств.
Во исполнение директивы Гондольского я был включен в состав жюри международного конкурса девичьей красоты.
— Двинем в лауреатки нашу представительницу, — готовил меня к предстоящей баталии тонкий стратег и ушлый политик. — Конечно, ей и тебе будет нелегко. Не везде наши ставленники заняли командные высоты. Но мы обязаны победить.
В номинантки изначально предлагали жирнюгу-диетологиню, ее криворотую напарницу и, разумеется, исхлеставшую, а затем одарившую меня меховщицу, но откомандирована на форум была микроскопическая дочка Душителева (генетически и внешне идентичная папаше). Сожалея о том, что не могу протаранить на всемирную ярмарку женских чар мою мертвую царевну, я (по наущению Гондольского) потащил туда, в придачу к пигалице, дюжину килограммов черной икры и десять ящиков «Посольской» водки. В первый же вечер, после предварительного тура (я принял в освидетельствования претенденток самое живое участие), зазвав коллег-судей в свой огромный гостиничный «люкс», я запер дверь и объявил: никого не выпущу, пока не выпьем и не закусим. Многие составили мне компанию, но были и те, кто отказался. Из-за их происков не удалось протащить кровиночку Душите-лева на высшую ступень табели мировой красоты, и все же моими стараниями уродушке присудили третий приз.
Гондольский и Душителев остались недовольны.
— Сволочи! Скоты! Обязаны были дать ей пальму первенства! — в унисон негодовали блюстители чистопородного аферизма и незамутненного жухальства. — Учредим в пику ретроградам и реакционерам свой конкурс!
Постановили: делегировать на соискание титула «Мужское совершенство» меня. Кого еще, более адекватно отвечавшего идеалам нашего движения, могли сыскать в обозримом пространстве? Про мой облик в релизе было сказано: «Соответствует человеческой природе более чем чей-либо».
Вышел на освещенную арену босиком, в узеньких-преузеньких плавках. Фурункулы вулканически бугрили трицепсы, дергавшаяся икроножная мышца вызвала гул зрительского восторга. Мог ли я не победить? Был бесспорным фаворитом среди таких же некалиброванных воплощенцев прекрасного, как я сам.
Черновые подготовительные тетради с наметками планов проведения милицейских учений мне предлагали развернуть в детективный цикл с продолжением и последовательно, том за томом, издавать. Удивлялись, почему отказываюсь. Мастаки-универсалы из пригревшей меня артели держались полярного мнения, успевали раскрыться и самовыразиться и в качестве поборников изящной словесности: кропали романы и рассказы, лудили сценарии, ваяли песенные шлягеры. Грузили (то есть осчастливливали) простофиль-поклонников — в придачу к неотразимым папилломам, угрям и почечным камням, — макулатурой. (Надо ведь было чем-то заменять сожженных в кострах Флобера и Гюго!) Вот и гоношились, перелицовывали закадровые тексты, фасовали путевые заметки, компоновали репортажи, подстригали интервью — делили эту мешанину на разновеликие части и порционно раскладывали (как в кульки) в переплеты и обложки, снабжали хлесткими заглавиями и отправляли в плавание под видом (парусами) смелых литературных исканий. Самостийно причисляли себя к веренице бессмертных: Горация и Тютчева, Лоренса Стерна и Новикова-Прибоя. Гондольский и Душителев шарахнули миллионным тиражом два объемистых фолианта «Мудрость веков», куда включили свои выступления на «летучках» и прочих редакционных заседаниях. Карликовый зять Душителева тиснул абракадабрические заметки «Еще 106 страниц о моей любви к интеллигенции и убийстве ею батюшки нашего царя», поместив их в розовый сафьян, с вкраплением сердолика и золотым тиснением на корешке, и снабдив своим мефистофельским профилем на фронтисписе.