Мой муж Джон

Пит был славным малым, однако очень уж замкнутым. Его томный чувственный облик неизменно привлекал девушек, которые так и льнули к нему. Но в то время как его товарищи валяли дурака, безжалостно дразнили друг друга и сыпали шуточками на протяжении репетиций, Пит в основном молчал, словно пребывая где — то в своем, отдельном от всех мире. Он радовался поездке не меньше остальных, но редко проявлял эмоции; когда ребята прыгали от восторга с воплями: «Берегитесь, фрицы, мы идем!» — Пит лишь пожимал плечами, улыбался и продолжал сосредоточенно расставлять свои барабаны.

Родители ребят в основном нормально отнеслись к предстоящим гастролям. Мать и отец Джорджа, очень милая пара, хотели, чтобы их мальчик боролся за свою мечту, хотя ему еще не исполнилось восемнадцати. Мать попросила его быть осторожным и взяла с Алана обещание присматривать за ее сыном. Она проводила Джорджа с добрыми напутственными словами, сменой чистого белья и коробкой пшеничных лепешек.

Отец Пола поначалу был против, все еще надеясь, что сын поступит в педагогический колледж. Однако вскоре Джим понял, что Пол потерял всякий интерес к преподаванию, и, несмотря на беспокойство за своего старшенького, все же дал ему благословение.

Мать Пита всегда поощряла его стремление работать в шоу — бизнесе и была искренне рада за сына. Стюарт, самый старший из «Битлз», тоже без труда получил согласие своей матери Милли.

И только Мими решительно воспротивилась поездке. Она пришла в ужас и старалась сделать все возможное, чтобы не пустить Джона. Надо сказать, он всегда скрывал от тети свою страсть к музыке. Мими так часто говорила Джону: «Гитара — дело хорошее, но на жизнь ты ею никогда не заработаешь», что он уже не мог этого слышать. Когда он был младше, она запрещала ему играть в группе, поэтому Джону постоянно приходилось ей врать. Он репетировал у друзей или в колледже, а когда ребята уже выступали в клубах, Джон говорил тетке, что идет на вечеринку к друзьям. Поэтому немудрено, что Мими испытала шок, обнаружив, что Джон не только играет в составе группы, но еще и приглашен на гастроли за границу. Но уступать она не хотела: убеждала и уговаривала его, призывала вернуться к учебе. Однако Джон непоколебимо стоял на своем, и в конце концов у Мими не осталось другого выбора, кроме как согласиться с его решением.

За несколько дней до отъезда Джон позвонил мне и сообщил, что Мими уехала на весь день в Беркенхед навестить свою сестру Нэнни. «Приезжай как можно быстрее», — сказал он. Джон одолжил у кого — то фотоаппарат и собирался поснимать меня, чтобы взять с собой карточки в Германию. Он попросил меня принимать соблазнительные позы перед объективом, и я зачесывала волосы наверх, потом вниз, приподнимала повыше юбку, приобнажала грудь и так далее, всеми силами пытаясь походить на Бриджит Бардо.

После съемки мы занимались любовью, а потом разожгли огонь в камине и улеглись на диван перед телевизором, поедая все, что нашли в холодильнике. Такое времяпрепровождение казалось нам еще более возбуждающим оттого, что было запретным. Ближе к вечеру мы неохотно решили, что мне пора уходить, так как Мими должна была вот — вот вернуться. Тут зазвонил телефон. Мими сказала, что из — за густого тумана автобусы не ходят и она вернется только завтра утром. Мы не могли поверить в такую удачу. Я позвонила Фил, а потом маме, которой сообщила, что остаюсь ночевать у подруги. Впервые мы с Джоном провели вместе всю ночь. Кое — как уместившись в его односпальной кровати, мы заснули, крепко обнимая друг друга.

К утру туман рассеялся, и я уехала пораньше — мы не собирались рисковать. Нам не хотелось, чтобы эта блаженная ночь омрачилась внезапным появлением Мими.

К тому времени мы с Джоном стали настолько близки, что одна мысль о разлуке приводила меня в ужас. Практически ежедневно мы были вместе на протяжении почти двух лет, и я представить себе не могла, как это он уедет на полтора месяца. Более того, мы оба понимали, что в случае их успешного выступления контракт может быть продлен.

Джон тоже не хотел расставаться. Мы пообещали друг другу хранить верность и писать каждый день. Джон также взял с меня обещание много не курить: хотя сам он выкуривал по пачке в день, а я всего пару сигарет в неделю, он терпеть не мог курящих женщин и пытался заставить меня бросить совсем.

Алан лично вез ребят в Гамбург. Расцеловав Джона на прощание и заливаясь слезами, я махала вслед их микроавтобусу, пока он не скрылся за поворотом. Здесь, в Ливерпуле, я еще могла быть уверена в Джоне, но Гамбург… Я ничего не знала об этом городе, о том, какие там девушки. Будет ли Джон по — прежнему любить меня, когда вернется?

Чтобы как — то заглушить тоску, я полностью погрузилась в незаслуженно заброшенный мною мир искусства. Почти все свое свободное время теперь я проводила дома. Мама никак не комментировала мой изменившийся образ жизни, однако я чувствовала, как она рада возможности больше видеться и общаться со мной. Она не была в восторге от моих отношений с Джоном. Хотя мама ничего не говорила, я знала, что она считает его слишком грубым и предпочла бы видеть рядом со мной совсем другого молодого человека, серьезного и надежного. Несомненно, мама надеялась, что сейчас, когда Джона нет рядом, я успокоюсь и охладею к нему.

Но об этом не могло быть и речи: я была безумно влюблена, и, когда от Джона начали приходить письма, ко мне вернулась уверенность в том, что его чувства остались прежними. Он писал почти каждый день, по десять страниц, изрисованных поцелуйчиками, смешными карикатурами и признаниями в любви. Даже конверты пестрели стихами, сердечками и посланиями вроде: «Почтальон, почтальон, я прошу тебя, ног не жалей: я люблю свою Син, так скорей же, скорей — эй — эй!» В его письмах подлинная страсть переплеталась с откровенными непристойностями. Я краснела, читая о «массивных приливах», которые он испытывает, стоит ему подумать обо мне. Приходилось прятать письма: попадись они маме на глаза, разразился бы скандал.

Однажды Джон написал, что приобрел мне в подарок «фантастические кожаные штанишки». Я подумала, что речь идет о брюках, и уже представляла, как шикарно буду в них выглядеть в колледже. Но вскоре меня постигло разочарование: Джон, видимо, догадался, что я неправильно его поняла, и в следующем письме уточнил, что купил мне черные кожаные трусики, добавив, что жаждет поскорее увидеть меня в них.

В ответное письмо я вложила фотографии, сделанные в фотоавтомате в одном из магазинов сети Woolworths. Это была новейшая, только что появившаяся технология. Я забралась в тесную кабинку, преисполненная решимости сделать все от меня зависящее, чтобы Джон остался мне верен. В своем самом вызывающем платье я, как могла, изображала соблазнительные позы: изогнувшись, закидывала руки за голову, надувала губки, бросала в объектив манящий взгляд — так, по крайней мере, мне казалось. Когда карточки выползли наружу, меня ждал неприятный сюрприз. На них я предстала не загадочной искусительницей, а, скорее, придурковатой героиней карикатур Джона. Несмотря на это, я все — таки вложила их в письмо и попросила тоже прислать мне свою фотографию: у меня не было ни одной его карточки, которую я могла бы всегда держать при себе. В ответ мне пришла целая куча снимков, но ни на один из них без смеха взглянуть было невозможно, уж не говоря о том, чтобы кому — нибудь показать: везде он кривлялся и строил жуткие рожи. Джон никогда не мог просто, без выкрутасов сделать то, о чем его просили.

Через пару недель после отъезда Джона мне исполнился двадцать один год. Мы отметили его очень тихо, сидя с мамой за чашкой чая у телевизора. Я ничего не имела против, так как дала слово, что не позволю себе никаких развлечений в его отсутствие — да мне и не хотелось веселиться без него.

Фил моложе меня всего на несколько дней, и когда, следом за моим, наступил ее день рождения, я поехала в колледж, прихватив с собой бутылку шампанского и маленький серебряный ключик. Мы тайком распили шампанское на занятии по рисунку с натуры, разломили ключик пополам и пообещали друг другу хранить каждая свою половинку в знак нашей дружбы.