Страница 82 из 129
Однако и с ним общение было далеко не безоблачным. Как писал Бисмарк в своих воспоминаниях, «Бланкенбург был моим товарищем по борьбе, он был мне особенно дорог нашей дружбой, длившейся с детских лет и до самой его смерти. Однако он не отождествлял дружбу с доверием или преданностью в области политики. В этой области я наталкивался на конкуренцию со стороны его политических и духовных отцов. У последних не было намерения, а у Бланкенбурга способности широко оценивать исторический прогресс германской и европейской политики. Сам он был лишен честолюбия и не страдал болезнью многих представителей старопрусской знати – завистью ко мне; но в своих политических суждениях он с трудом мог освободиться от прусско-партикуляристской или даже померанско-лютеранской точки зрения. (…) Борьба между благожелательным отношением ко мне и недостатком энергии по отношению к другим влияниям побудила его в конце концов вообще устраниться от политики (…) Когда он отошел от политики, у меня было такое чувство, что он покинул меня на произвол судьбы»[455]. Обвинять тех, кто не соглашался с ним, в предательстве также было излюбленной манерой Бисмарка.
Поняв, что поддержки от бывших сподвижников ждать не приходится, «железный канцлер» в 1872 году нанес им удар, который окончательно рассорил его с консерваторами. Речь шла о реформе местного самоуправления в восточных провинциях Пруссии, в ходе которой административные полномочия юнкеров были фактически ликвидированы и переданы в руки государственных чиновников. На первый взгляд это кажется парадоксальным, если вспомнить, с каким пылом сам Бисмарк на заре политической карьеры выступал за сохранение феодальных привилегий своего сословия. Однако разгадка кроется в принципиальном изменении той роли, которую он играл. Если в годы революции Бисмарк был консервативным депутатом дворянского происхождения, скептически относившимся, а порой и противостоявшим центральному правительству, то теперь он сам являлся главой правительства, весьма ревниво относившимся к любой оппозиции.
«Бисмарк, даже если он сам в этом никогда не признается, внутренне считает себя непогрешимым политическим папой, – писал в эти дни Роон Бланкенбургу. – И все же я не могу отказаться от моих симпатий к нему. Я не знаю, к кому еще я мог бы обратить свои патриотические стремления и чувства. (…) К слепой толпе, которая сегодня его обожествляет, а завтра, возможно, захочет распять, мы оба не принадлежим, и, чем больше наша сердечная склонность к нему, тем более глубоко и болезненно мы воспринимаем изъяны его могучего характера»[456]. Роон остался одним из немногих политических сподвижников Бисмарка, с которым его связывала крепкая личная дружба. В 1872 году «железный канцлер» даже передал военному министру пост главы прусского правительства – свидетельство высокого доверия к Роону, но одновременно практически полного отсутствия людей, на которых он мог бы положиться. Впрочем, старый друг и сподвижник оказался ненадежной опорой. Лично преданный Бисмарку, он по состоянию здоровья уже не справлялся с работой и в конце 1873 года подал в отставку со всех постов. «Железный канцлер» чувствовал себя покинутым в трудную минуту, но одновременно не мог не признать обоснованности сделанного Рооном шага. В конце ноября он написал старому товарищу письмо, ставшее фактически криком души одинокого человека: «Ваша отставка сделала меня одиноким. (…) На службе вокруг меня воцаряется пустота, чем дальше, тем в большей степени. Старые друзья умирают или становятся врагами, а новых уже не приобретаешь»[457]. В окружении Бисмарка оказывалось все больше лояльных исполнителей и все меньше самостоятельных, думающих людей, все больше приспособленцев и все меньше сподвижников. Надеждой «железного канцлера» стал в этот период его старший сын Герберт, который в 1873 году поступил на службу в министерство иностранных дел и работал в качестве личного помощника своего отца.
Наступление на старинные юнкерские привилегии дополнительно укрепляло сотрудничество Бисмарка с либералами, которые давно выступали за ликвидацию феодальных пережитков. Такие внешне либеральные меры позволяли «железному канцлеру» добиваться от своих союзников существенных уступок в других областях. Хорошим примером подобных уступок стала ситуация, сложившаяся в 1873–1874 годах вокруг имперского военного закона. Эти события оказались в значительной степени в тени Культуркампфа, во многом незаслуженно, поскольку именно в таких ситуациях разворачивалась борьба за власть и влияние различных «центров силы» в новой империи, исход которой определял дальнейшее развитие страны. Процесс разработки и принятия военного закона интересен еще и в том плане, что здесь Бисмарку пришлось вести борьбу на два фронта – одновременно и с либеральным парламентом, и с военной элитой, которую поддерживал монарх. Это заставляет рассмотреть связанные с ним события более подробно.
По большому счету, речь в данном случае шла о завершении того самого конфликта, который в свое время привел Бисмарка к власти в Пруссии. Индемнитет 1866 года вернул ситуацию статус кво, но не разрешил самой сути проблемы. Вопрос об организации армии и влиянии на нее парламента был общим решением отложен до конца 1871 года. Однако к этому моменту в стране многое изменилось, и прусское военное министерство заявило, что не в состоянии представить на рассмотрение парламента ни военный закон, ни специализированный военный бюджет. Со стороны правительства было подготовлено предложение продлить действие «временного положения» еще на один год. Оно, а также сумма предполагаемых военных расходов стали предметом долгих споров между Бисмарком и руководителем финансового ведомства Кампхаузеном, с одной стороны, и военной верхушкой во главе с Рооном – с другой.
Бисмарк, не желая нового военного конфликта, вынуждал армию умерять свои финансовые аппетиты. В то же время он отклонил предложение Кампхаузена о снижении численности армии или срока службы, понимая, что ни генералитет, ни – что важнее – император никогда не пойдут на подобный шаг. К мнению Бисмарка присоединилась практически вся высшая гражданская бюрократия, ставившая сотрудничество с национал-либералами выше удовлетворения амбиций военных. На созванном по требованию Роона коронном совете Вильгельм I занял «срединную позицию», заявив, что, с одной стороны, не допустит никакого ослабления вооруженных сил, но с другой – не хочет повторения «конституционного конфликта». Бисмарк заверил императора, что большая часть партий воздержится от того, чтобы «сотрясать опору порядка и безопасности, каковой является армия для страны»[458]. Одновременно он указал на трудность представлять перед рейхстагом дополнительные требования без специализированного бюджета и настаивал на покрытии финансовых требований армии за счет французской контрибуции.
«Железный канцлер» стремился, с одной стороны, не создавать лишние конфликты с парламентом, с другой – несколько осадить военное руководство; «балансирование на грани конфликта» в гораздо большей степени отвечало его интересам. В результате было принято упомянутое выше предложение о продлении «временного положения» на один год. Таким образом, палата должна была, пусть и на небольшое время, вновь отложить реализацию своего бюджетного права.
Пойти на это рейхстаг был не готов; либералы считали требуемые суммы чрезмерными и выступали за их сокращение. Национал-либеральная пресса, в частности, писала, что предложенная сумма в расчете на человека (225 талеров) ни в коей мере не отражает реальной картины, что крайне запутывает все дело. В то же время звучали призывы не допустить снижения обороноспособности Германии ввиду враждебной позиции Франции – «и наша страна, и народ вынуждены будут нести тяжелое бремя вооружений»[459] – достаточно четкое отражение колебаний правых либералов, которые впоследствии будут усиливаться.
В качестве компромиссного решения, способного дать выход из возникшей патовой ситуации, ряд лидеров консерваторов и правого крыла Национал-либеральной партии с подачи Бисмарка, Роона и прусского государственного министерства, действовавших на сей раз в полном согласии, предложили увеличить срок «временного положения» до трех лет при одновременном замораживании военных расходов. Роон стремился представить этот шаг как большую уступку со стороны военного управления. Сложилась парадоксальная ситуация – вариант, который ранее был отвергнут в кулуарах как неприемлемый для парламента, теперь должен был быть представлен рейхстагу и общественности как более либеральный!