Страница 72 из 129
Споры разгорались, казалось бы, по пустяковым поводам. Когда Вильгельму сказали, что его титул будет звучать как «германский император», он устроил форменный скандал. Такое название показалось ему слишком несолидным, он хотел быть «императором Германии» и не поддавался ни на какие уговоры Бисмарка, заявлявшего, что южнонемецкие государства никогда не согласятся с подобной формулировкой, подобающей скорее абсолютному властителю. Как писал канцлер, «на этой фазе переговоров меня поддержали – каждый по-своему – кронпринц, давно отказавшийся от своей идеи о «короле германцев», и великий герцог Баденский, хотя ни один из них не противоречил открыто старому государю с его гневной антипатией к более высокому рангу. Кронпринц оказывал мне пассивную поддержку в присутствии своего державного отца и лишь кратко выражал при случае свое мнение, что, однако, не усиливало моей боевой позиции по отношению к королю, но скорее обостряло раздражение государя. Ибо король в большей мере склонен был делать уступки министру, чем своему сыну, добросовестно памятуя конституционную присягу и ответственность министра. Разногласия с сыном он воспринимал с точки зрения главы семейства»[391]. Спор продолжался 17 января в течение трех часов и закончился победой главы правительства, которому, как это уже бывало не раз, пришлось пустить в ход все возможные угрозы и увещевания.
На следующий день, 18 января, в Большом зеркальном зале Версальского дворца было торжественно провозглашено создание Германской империи. Сама атмосфера, в которой появилась на свет новая великая держава, была глубоко символичной. У ворот окруженной вражеской столицы, в главной квартире действующей армии, в резиденции французских монархов, которые мечтали о гегемонии в Европе, действие смотрелось особенно эффектно. Неудивительно, что большинство собравшихся составляли люди в униформе. Штатские, в первую очередь депутаты парламента, оказались оттеснены на мизансцену. Бисмарк также одел свой генеральский мундир. Зять прусского короля, великий герцог Баденский, играл на церемонии одну из главных ролей – он умело обошел предмет вчерашнего спора между монархом и его паладином, провозгласив здравницу просто в честь «императора Вильгельма». Тем не менее свежеиспеченный кайзер, тепло поприветствовав многих присутствующих, прошел мимо Бисмарка, как мимо предмета мебели, даже не удостоив его взглядом.
«Прости, я ужасно долго не писал тебе, – жаловался Бисмарк Иоганне три дня спустя. – Однако эти императорские роды были тяжелыми, а у королей появляются в такие моменты удивительные причуды, как у беременных женщин перед тем, как они производят на свет то, что все равно не смогут удержать в себе. Выступая в роли акушера, я многократно чувствовал потребность стать бомбой и взорваться, чтобы обрушить все здание. Необходимые дела мало утомляют меня, но ненужные злят»[392].
Несмотря на императорскую обиду, Бисмарк одержал верх и в конфликте с военными. 25 января увидели свет два королевских приказа. Шефу Генерального штаба предписывалось воздерживаться от вмешательства в политические дела и подробно информировать канцлера о состоянии военных операций. «Мы все были возмущены, – писал Бронзарт фон Шеллендорф, – что давно подготавливавшийся удар по генералу Мольтке был нанесен в тот момент, когда ввиду скорого завершения войны надеются обойтись без таланта шефа генерального штаба. (…) Генерал Мольтке, которого потомки причислят к величайшим полководцам всех времен, падет жертвой талантливого, но внутренне подлого человека, который не успокоится, пока не станет мажордомом, раздавившим всех, кто пытается пользоваться заслуженной властью»[393]. Сам Мольтке был глубоко возмущен и, по некоторым данным, хотел просить своей отставки. 29 января он отправил королю послание, в котором писал, что, по его мнению, «шеф генерального штаба и канцлер, особенно на войне, являются равноправными и независимыми друг от друга инстанциями под непосредственным руководством Вашего Королевского Величества»[394], и он лично всегда старался поддерживать этот баланс. Однако канцлер, судя по всему, считает иначе и тем самым вмешивается в область компетенции Мольтке, нарушая принцип военного единоначалия. Если монарх собирается поддерживать эти устремления Бисмарка, что ж, шеф Генерального штаба готов их принять, но при условии, что канц лер возьмет на себя полную ответственность за ход боевых действий.
Во время перемирия конфликт продолжался. Бисмарк считал заключение мира делом решенным. Мольтке же считался с возможностью продолжения войны и потому принимал меры, направленные на подготовку новой кампании; в частности, отдал приказ о переброске двух армейских корпусов на Луару. Во время совещания у короля 8 февраля канцлер обвинил Мольтке в саботаже мирных переговоров. Шеф Генерального штаба отреагировал столь эмоционально, что король от изумления потерял дар речи, а затем одобрил все предложенные им мероприятия. Серьезный спор между канцлером и шефом Генерального штаба разгорелся по поводу Меца; Бисмарк считал возможным оставить эту крепость Франции, поскольку население города и окрестностей состояло практически из одних французов. Мольтке же отстаивал аннексию Меца как стратегически важного укрепленного пункта, который один стоит 120-тысячной армии. В конечном счете именно его точка зрения победила. Правда, ему не удалось добиться присоединения к Германии Бельфора, но он не особенно расстраивался по этому поводу.
Переговоры с Адольфом Тьером, возглавлявшим французское правительство, и министром иностранных дел Жюлем Фавром также складывались непросто. Правда, здесь у Бисмарка на руках было большое число козырей – французская армия была разгромлена, Правительство национального спасения имело внутри страны множество противников, и его глава вряд ли мог противопоставить что-либо существенное немецкому нажиму. «Мой маленький друг Тьер, – писал Бисмарк Иоганне, – весьма умен и любезен, но плохой переговорщик. Мыслительная пена неудержимо хлещет из него, как из открытой бутылки, и истощает терпение, поскольку сквозь нее очень сложно добраться до чего-то такого, чем можно утолить жажду. При этом он храбрый маленький человек, светловолосый, достойный уважения, добрые старые французские манеры, и мне было непросто заставить себя быть с ним настолько жестким, как это требовалось»[395].
26 февраля был подписан прелиминарный мир, по которому Германия получала Лотарингию, Эльзас и 5 миллиардов франков военной контрибуции, которые надлежало выплатить в трехлетний срок. По последнему вопросу Бисмарка консультировал Бляйхредер, считавший, что такое финансовое кровопускание позволит надолго ослабить Париж. Французам удалось сохранить крепость Бельфор, однако пришлось согласиться на вступление немецких войск в Париж. Последние, однако, заняли лишь на пару дней небольшую часть города – по большому счету, это была демонстрация, рассчитанная на то, чтобы сделать приятное прусскому королю. Бисмарк также – последний раз в своей жизни – побывал на улицах французской столицы, которую еще совсем недавно предлагал превратить артиллерийским огнем в груду развалин. 6 марта он покинул Версаль и отправился в Германию, сделав остановку в Меце – французской крепости, которая теперь отходила к Германской империи. «Огромный, с коротким носом, большими мешками под смотревшими умным взглядом глазами, один из которых слезился», – описывали его очевидцы[396].
10 мая 1871 года последовал окончательный мирный договор, заключенный во Франкфурте-на-Майне. К этому моменту, однако, мысли Бисмарка гораздо больше занимали вопросы, связанные с внутренним развитием новой империи, канцлером которой он стал.
В 1871 году завершился важный период в судьбе и деятельности Бисмарка. Задача, которую впоследствии назовут делом его жизни – решение германского вопроса, – была выполнена. В истории Германии, да и всей Европы открылась новая глава. Можно спорить о том, в какой степени германское единство стало его детищем, однако заслуга «железного канцлера» в том, что оно было достигнуто, бесспорна. Еще большее влияние он оказал на то, как и в какой форме было выковано это единство. Именно 1871 год, венчавший целую эпоху в жизни Бисмарка, обеспечил ему место в истории.