Страница 55 из 129
9 апреля Бисмарк сделал первый открытый шаг на пути к войне. В бундестаг было внесено предложение о созыве общегерманского парламента, сформированного на основе всеобщих и прямых выборов. Это был шаг, рассчитанный на германское общественное мнение, и явный вызов, брошенный Вене. «Немецкий парламент поможет нам больше, чем целый армейский корпус», – полагал глава прусского правительства[289]. Однако общественность реагировала весьма скептически – многие не доверяли Бисмарку и полагали, что речь идет о чистой демагогии. Один из берлинских сатирических журналов прокомментировал прусское предложение, заявив, что если министр-президент будет дальше продолжать в том же духе, то выпуск издания придется остановить, поскольку оно просто не сможет конкурировать с главой правительства по части сатиры и юмора. Тем не менее Бисмарк не сдавался. В мае он при посредничестве Теодора фон Бернгарди установил контакт с умеренными лидерами «Национального союза», которым не уставал подчеркивать общность их внешнеполитических задач.
Австрийский же ответ не заставил себя долго ждать. 26 апреля монархия Габсбургов фактически перечеркнула Гаштейнскую конвенцию, заявив о намерении передать вопрос будущего северных герцогств в сферу компетенции Германского союза. Наполеон, предложивший 24 мая созвать европейский конгресс по данной проблеме и сумевший привлечь на свою сторону Лондон и Петербург, получил категорический отказ с австрийской стороны. Попытка братьев Габленц, один из которых находился на прусской, а второй на австрийской службе, выступить в роли посредников также провалилась. Компромисс был более невозможен. 12 июня был заключен тайный франко-австрийский договор, согласно которому Австрия в любом случае соглашалась уступить Венецию в обмен на нейтралитет Парижа, не возражала против создания на западе Германии зависимого от Франции государства и получала свободу компенсировать себя за счет Пруссии. Наполеон вел двойную игру, ободряя обоих противников и надеясь стать в их конфликте «третьим радующимся». Потребовалось все военное искусство прусской армии и дипломатическое искусство главы прусского правительства для того, чтобы этого в конечном итоге не произошло.
В этот период Бисмарку вновь пришлось столкнуться с массированным давлением как «справа», так и «слева». Э. Кольб даже полагает, что «весна 1866 года была самым трудным временем, которое когда-либо переживал закаленный в политических баталиях министр-президент»[290]. Ему вторит и Лотар Галл, говорящий о том, что «в 1866 году он, несмотря на все умные расчеты, несмотря на все искусство и способность выжидать, рисковал всем, поставил все на карту в игре, в которой помимо искусства и умелого использования правил в решающий момент определяющую роль играли случай и удача»[291].
Действительно, если внимательно посмотреть на развитие событий, то становится очевидным, что Бисмарк форсировал столкновение, не добившись одной из своих главных целей. Он не смог изобразить Австрию агрессором, более того, именно Пруссия выступила в роли возмутителя спокойствия, внеся на рассмотрение бундестага явно провокационное предложение. Это создало министру-президенту немалые сложности. Почему Бисмарк не стал терпеливо дожидаться более благоприятного момента, чтобы спровоцировать своего противника на агрессивные действия, как это произойдет в случае с Францией четыре года спустя? Он испытывал полную уверенность в успехе? Стремился побыстрее завершить внутренний конфликт? Скорее всего, главную роль сыграли все же военные соображения. План Мольтке был рассчитан в первую очередь на то, чтобы использовать преимущество Пруссии в скорости мобилизации и развертывания армии. Для этого ни в коем случае нельзя было предоставить австрийцам инициативу и дать им время на подготовку. Именно поэтому глава правительства вел дело к войне, не обращая внимания на возникающие побочные эффекты. В конечном счете все должны были решить пушки.
А побочные эффекты действительно имелись. Предстоящий конфликт с Австрией был непопулярен в германском обществе, тем более что на стороне дунайской монархии собирались выступить многие малые и средние государства Германского союза. Война между немецкими государствами рассматривалась многими как гражданская, наносящая серьезный ущерб общему делу. Как писал в своих воспоминаниях Дельбрюк, «вся страна была против войны. Либеральная партия обвиняла глубоко ненавидимое ею правительство в том, что оно без необходимости ведет дело к кровопролитию»[292]. Хотя сессия ландтага была закрыта еще 22 февраля и парламент не мог вмешаться в происходившее, были вещи более опасные, чем депутатская критика. 7 мая 1866 года, когда Бисмарк шел по берлинской улице Унтер-ден-Линден, возвращаясь из королевского дворца в министерство иностранных дел, в него в упор выстрелил из револьвера студент Фердинанд Кохен-Блинд. Из пяти выстрелов лишь один слегка задел главу правительства, который не растерялся и смог собственноручно разо ружить покушавшегося. Инцидент вызвал неоднозначную реакцию общественности; во многих местах, особенно на юге Германии, открыто сожалели о том, что покушение провалилось. Одна из вюртембергских газет прославляла Кохен-Блинда как человека, «который посвятил свою жизнь тому, чтобы освободить Отечество от чудовища»[293]. Сам Бисмарк воспринял промах студента, по свидетельству сотрудников главы правительства, как некое свидетельство своего божественного предназначения. Кроме того, он использовал покушение для того, чтобы изобразить себя жертвой революционеров, страдающей за свои консервативные убеждения. Именно в таком тоне он сообщил о произошедшем в Петербург.
Для Бисмарка представить себя мишенью республиканцев было важно еще и потому, что в это время участились упреки в его адрес из консервативного лагеря. На страницах «Крестовой газеты» Людвиг фон Герлах, окончательно разошедшийся в это время со своим прежним питомцем в политических взглядах, горько упрекал Бисмарка в том, что он проводит революционную политику, разрушая старинную дружбу между двумя великими державами: «Нужно беречься от чудовищного заблуждения, что заповеди Господни не охватывают сферы политики, дипломатии и войны, что в этих сферах нет высшего закона кроме патриотического эгоизма»[294]. Бисмарк, всегда весьма чувствительно относившийся к критике в свой адрес, воспринял это очень остро и заявил Герлаху, что эта статья ранила его сильнее, чем Блинд. Герлах попытался спасти хотя бы личную дружбу между ними, однако во время встречи бывший ученик даже отказался пожать ему руку.
Однако упреки Герлаха нельзя назвать совершенно необоснованными. Министр-президент, следуя своей привычке использовать все имеющиеся под рукой инструменты, призвал себе в союзники не только немецкое, но и венгерское национальное движение. В борьбе против Австрии оно должно было сыграть роль своеобразной «пятой колонны». «Я со спокойной совестью преследую ту цель, которая кажется мне правильной для моего государства и для Германии. Что касается средств, то я использую те, которые имею в распоряжении при отсутствии иных», – говорил глава правительства позднее в беседе с журналистом[295]. 9 и 10 июня Бисмарк встретился с лидерами венгерских националистов и обсудил с ними план создания «мадьярского легиона» и организации восстания в тылу австрийских сил. Одновременно планировалась высадка Гарибальди в Далмации с целью поднять на мятеж южных славян. Бисмарка совершенно не пугало то обстоятельство, что реализация подобных замыслов могла положить конец существованию Австрийской империи. Естественно, что все эти планы держались в глубокой тайне как от общественности, так и от короля, который пришел бы в ужас, если бы узнал, какие инструменты не гнушается использовать его верный паладин.
О «братоубийственной войне», которая ввергнет страну в пучину бедствий, много говорила и придворная группировка во главе с Аугустой и кронпринцем. Здесь мечтали о том, чтобы сместить Бисмарка и сделать его преемником прусского посла в Париже фон дер Гольца, который являлся давним соперником главы правительства, заявляя, что нынешняя политика подвергает страну большим опасностям без серьезных надежд на успех. О «безумной политике Бисмарка» говорил и посол в Лондоне Бернсторф, вопрошая: «Как мы должны вести большую войну на уничтожение, не заключив мир в собственной стране, против воли подавляющего большинства народа?»[296]. B апреле Бисмарк даже заявил итальянскому послу графу Барралю, что все прусские дипломаты работают против его проектов.