Страница 53 из 129
Бисмарк прекрасно понимал это. Ему тоже необходим был громкий и убедительный успех, который окончательно привлек бы общественное мнение на его сторону и вынудил бы либералов в парламенте пойти на уступки или оказаться в изоляции. Он видел, что Австрия не смирится с утратой своей доминирующей роли в Германии, а без этого – как и без разрушения Германского союза – прусская политика не могла добиться своих целей. Следовательно, оставалась война. Как справедливо полагает Лотар Галл, «после падения Рехберга Бисмарк (…) вряд ли видел шанс на то, чтобы при имеющихся условиях прийти к хотя бы временному компромиссу с Австрией»[277].
Однако просто развязать войну Бисмарк не мог. Необходима была, во-первых, благоприятная международная ситуация, чтобы никто не лишил Пруссию плодов победы. Во-вторых, нужен был повод к войне, причем такой, который выглядел бы убедительно в глазах немецкой общественности. Бисмарк понимал, что политика «железа и крови», пока ее не увенчает успех, будет не слишком популярна и многие выступят против «братоубийственной войны». Следовательно, желательно было выставить агрессором Австрию. Помимо всего прочего, глава прусского правительства прекрасно представлял себе, какую сложную задачу ему предстоит выполнить и как велик в данном случае риск не удержать ситуацию под контролем. Это в гораздо большей степени, чем стремление сохранить мир, объясняет его довольно умеренный курс в течение следующего года.
В октябре 1864 года австрийским министром иностранных дел стал граф Александр фон Менсдорф-Пульи, его ближайшим помощником по вопросам германской политики – Людвиг фон Бигелебен, выступавший за союз с Францией против Пруссии. Зимой этот дуэт сделал первый ход, вытащив из небытия идею создания на севере Германии нового государства под скипетром Аугустенбурга. Реакция Бисмарка была предсказуемой – в феврале 1865 года он ответил согласием, однако обставил его такими условиями, которые превращали бы новую монархию в сателлита Пруссии. «Я согласился бы скорее выращивать картошку, чем стать правителем такого государства», – раздраженно отреагировал Бигелебен[278]. Впрочем, на прусское согласие в Вене особенно и не рассчитывали. Инициатива носила скорее характер пробного шара, первого хода в очередной шахматной партии.
Со своей инициативой Австрия в апреле обратилась к малым и средним германским государствам, которые не замедлили поддержать ее. Пруссия оказалась в изоляции, однако Бисмарк вполне резонно заявил, что судьба герцогств не касается Германского союза. Кроме того, весной 1865 года в Киле была явочным порядком размещена прусская военно-морская база. На протест Австрии прусская дипломатия дала издевательский ответ, что не возражает против организации австрийской военно-морской базы на Балтике. Градус конфронтации нарастал.
Важной вехой на пути к войне стал коронный совет в Берлине, состоявшийся 29 мая 1865 года. Коронный совет собирался для обсуждения наиболее важных проблем, его состав не был постоянным. В любом случае в него входили король, наследник престола и глава правительства. Другие лица привлекались в зависимости от повестки дня. На сей раз обсуждать предстояло проблему герцогств и австро-прусские отношения. Практически все участники совета выступали за аннексию герцогств. Единственным исключением стал кронпринц, рискнувший поддержать Аугустенбурга. Его главным оппонентом выступил Бисмарк, доказывавший, что реальных альтернатив аннексии не существует и война с Австрией все равно неизбежна, поскольку Вена вновь вступила на путь конфронтации. Сейчас для такой войны достаточно благоприятный момент, так как Австрия находится в международной изоляции да к тому же имеет латентного противника в лице Италии. Бисмарк наметил три пути к аннексии. Первый – в случае создания независимого государства Шлезвиг-Гольштейн провоцировать различные связанные с ним конфликты, что в конечном счете сделает аннексию необходимой. Второй – умиротворить Австрию компенсацией и присоединить герцогства на законных основаниях. Третий – «придерживаться существующих условий и ожидать момента для военного конфликта с Австрией»[279]. В поддержку этой точки зрения высказался и шеф прусского Генерального штаба Гельмут фон Мольтке, заявивший, что «выигрыш столь велик, что стоит войны», хотя пути примирения с Австрией необходимо держать открытыми.
Однако аннексия герцогств сама по себе не могла быть целью войны. Она не приносила ни кардинального изменения ситуации внутри Германии, ни достаточной мобилизации общественного мнения в пользу правительства. Благоприятного момента для начала конфликта еще предстояло дождаться. Поэтому Бисмарк предпочитал тянуть время.
Летом 1865 года австрийцы предложили Пруссии уступить ей права на герцогства в обмен на территориальные компенсации. Однако Вильгельм заявил, что не отдаст ни клочка прусской земли. В августе 1865 года Бисмарк встретился на курорте Гаштейн с австрийском послом графом Бломе и за карточной игрой предложил ему решить проблему герцогств, разделив их между Австрией и Пруссией: первой доставался Гольштейн, второй – Шлезвиг. На то, что дунайской монархии удастся эффективно удержать под своим контролем территорию на севере Германии, Бисмарк не рассчитывал. Не рассчитывали на это и в Вене, где предпочли говорить не о раздельном владении, а о раздельном управлении герцогствами. Это давало отсрочку, но не приносило окончательного решения проблемы. 14 августа была подписана Гаштейнская конвенция, по которой каждая из сторон получала под свое управление одно из герцогств, кроме того, в Киле на территории Гольштейна оставалась прусская военно-морская база, и оба герцогства включались в Таможенный союз.
Гаштейнская конвенция окончательно вывела из игры Аугустенбурга и давала Бисмарку возможность в любой момент спровоцировать конфликт вокруг герцогств, создав в то же время видимость сближения двух великих немецких держав. В малых германских государствах она вызвала бурю возмущения, направленного главным образом против Австрии. Монархия Габсбургов выступала в роли циничного хищника, поправшего общегерманские интересы. Пруссия, разумеется, выглядела не лучше, однако от нее ничего иного и не ожидали. Конвенция была однозначной победой прусской дипломатии – Бисмарк иронично заявлял, что даже не мечтал найти австрийского политика, который подписал бы ему этот документ. Помимо всего прочего, глава прусского правительства смог вывести из игры одного из своих соперников, главу военного кабинета короля Эдвина фон Мантойфеля. Этот влиятельный генерал, пользовавшийся доверием Вильгельма, возглавлял ультраконсервативную группировку при дворе, мечтавшую о государственном перевороте и ликвидации парламентской системы как таковой. К Бисмарку Мантойфель относился с высокомерным недоверием, заявляя, что он никогда не будет подчиняться штатскому. «Министр граф Бисмарк может производить только машины или политических противников; я не хочу становиться ни первым, ни вторым», – заявлял он[280]. Мантойфель сам мечтал однажды оказаться в кресле главы правительства. После подписания Гаштейнской конвенции он был назначен генерал-губернатором Шлезвига, тем самым был удален от центра принятия решений в Берлине.
Бисмарк изначально рассматривал Гаштейнскую конвенцию в качестве временной меры. «Большой вопрос решен на время, решающее столкновение с Австрией отсрочено», – писал он фон дер Гольцу в Париж[281]. «Ход наших финансовых и материальных приготовлений, (…) а также неизвестность, в которой мы находимся относительно позиции Франции и Италии, делают желательным не доводить преждевременно до разрыва», – разъяснял глава прусского правительства состояние дел послу в Италии графу Узедому 16 августа[282]. В это время прусский министр-президент занимался дипломатической подготовкой кампании. Он установил контакты с Италией, выступив с идеей совместных действий двух королевств против Австрии. На первых порах итальянцы встретили прусское предложение настороженно, к тому же информация о нем просочилась в Вену, что стало для австрийцев дополнительным стимулом готовиться к вооруженному конфликту.