Подари себе рай

— Все верно, — подтвердила слова сына Сильвия. — В Москву привезены трофейные автомобили из Германии. Десятки тысяч. Их продают на специальных площадках по особым разрешениям. Вот Сергей как-то и повез мальчиков на такую площадку.

— Потрясно было! Мы с Алешей перепробовали сто машин! У него, как и у дяди Сережи, было разрешение. Он сказал — от папы осталось. Мы с ним выбрали гоночный «хорьх». Не с ветерком — с ураганом промчались. Вот бы мне такого брата!

Элис посмотрела вопросительно на Сильвию. Та мигнула — потом все объясню. И после недолгих препирательств: «Мам, еще рано. Что я, маленький? Все мои школьные друзья до одиннадцати не ложатся!» — отправила сына спать.

— Столько времени, как я здесь, в Москве, а все никак не можем не спеша поговорить, — заметила она, усаживаясь на оттоманке, изящно поджав под себя ноги.

«Бог мой, какая она хрупкая, тонкая, нежная, — подумала Элис. — Какой же надо обладать внутренней силой, мужеством, чтобы выдержать все тяготы Сопротивления, допросы в гестапо. Ведь она чудом осталась жива, ее полумертвую отбил у немцев отряд отчаянных партизан».

Вслух сказала:

— Твой приятель, военный атташе — просто душка. По-отечески вас с Ивом приютил. Жаль только, что старый холостяк.

— Он написал мне, что встретил Ивана, и предложил приехать. А что касается «по-отечески», «старый холостяк»… — Она задумчиво посмотрела на рюмку с ликером, легонько провела по ее ободку пальцем. Улыбнулась уголками губ: — Морис во время войны спас мне жизнь и по сей день любит меня. Увы, безответно. Предлагает Ива усыновить, а меня… Нет, не «удочерить». — Она усмехнулась. — Не настолько он стар. Меня милый, смешной Морис клянется на руках носить.

— Он богат? — спросила Элис.

— Богат? — задумчиво повторила Сильвия. И, возвращаясь мыслями из своего далека, равнодушно ответила: — Да, очень, насколько мне известно. Огромные владения в Алжире, Новой Каледонии, Реюньоне, заводы под Парижем, в Лотарингии и многое другое. Ну и что с того? Элис, дорогая, мы с тобой не раз на эту тему рассуждали. И думаем мы с тобой очень похоже: на свете можно все купить, абсолютно все, кроме здоровья и любви. Не ласк — недаром к ним частенько добавляется эпитет «продажные», а любви.

— Ив не знает, что Алеша его сводный брат. Значит, он не знает и кто его отец? — переменила тему Элис.

— Он еще ребенок. В день его совершеннолетия, когда он сможет судить о жизни более зрело, я сама посвящу его в наши семейные тайны.

— Разумно, — согласилась Элис. И, помолчав, с внезапной тоской в голосе воскликнула: — Если бы ты только знала, как я хочу от Сережи ребенка! Если бы ты только знала!

— И в чем же дело? — тихо спросила Сильвия.

— У вас во Франции в этом плане проще. — Элис выговаривала давно наболевшее, думаное-передуманое. — Внебрачный ребенок, внебрачная связь. Мы же, американцы, — нация ханжей. Бастарды — на каждом шагу; адюльтер, и со стороны мужа, и жены, — пожалуйста; свопинг (когда пары обмениваются супругами на ночь) — моднейшая забава. Но только чтобы об этом никто не знал: ни родственники, ни соседи, ни начальство, ни — упаси Господи! — газеты, радио или набирающее силу телевидение.

— Помнится, у вас с Сержем были намерения или даже планы пожениться.

— Они и есть. — Элис внезапно зевнула, но не от желания спать, а от нервного возбуждения.

«А у нас с Ваней и планов не было, но я не жалею. — Эта мысль для Сильвии была привычной. — Я благодарна небесам, что пусть и ненадолго, но они подарили мне его, и я бесконечно счастлива, что смогла продолжить его бытие в нашем сыне».

— Планы! — с сарказмом продолжила Элис. — Железный занавес, он не только мощная преграда для идеологии: книг, пьес, кино, прессы, музыки. Этот занавес прежде всего разъединяет людей. В России брак с иностранцами — почти государственная измена.

— Официальное гонение на все иностранное… — осуждающе протянула Сильвия.

— Туше! — приветствовала замечание подруги Элис. — Ты попала в самое яблочко. На все иностранное, заимствованное из-за границы, кроме марксизма, наложено табу. На все! На брак — особенно. Сергей решил подавать официальное прошение на самый верх.

— Я помню, еще в Америке ты предлагала мне помочь соединиться с Ваней. Ты имела в виду свое знакомство со Сталиным? Только он, наверное, давно забыл то довоенное интервью?

— Двадцать четвертого июня девятьсот сорок пятого мы с Сережей были в Кремле на приеме в честь Победы. Сидим, пьем, смеемся, празднуем великий праздник с группой военных, приятелей Сережи. Тут Сталин пошел вдоль зала, с остановками у разных столов, локальными тостами, беседами. Подходит к нашему столу. Адмиралы, генералы. Он только с одним Сергеем за руку поздоровался. «Ваши материалы, — сказал он, — активно работали на победу». Хотел было дальше идти, но увидел меня, взял свежий бокал вина и сказал, обращаясь к свите: «Эта американская красавица (это он так определил, Сильвия) имеет дар смотреть в будущее. Как и великий американский президент Рузвельт. Почтим его память, он много сделал для нашей общей победы над фашизмом». Нет, он ничего не забыл. Но Сережа говорит, что сам решит этот вопрос. Я ему верю и жду.

— Сергей — цельная натура, — задумчиво проговорила Сильвия. — Конечно, при всех равных составляющих вопрос «быть или не быть браку» должен решать мужчина. Когда я получила письмо от Мориса и размышляла, ехать ли мне в Россию, то — Бог свидетель — и не думала, что мы с Ваней сможем быть вместе. Нет, я хотела увидеть свою любовь, отца моего сына, побывать там, где он родился, соприкоснуться с его народом, наконец, вдохнуть воздух великой страны. Францию и Россию так много связывает, что ни один Наполеон не в силах это разрушить. Какой же злой рок привел меня сюда именно за день до похорон Ивана? Пресвятая Мадонна, ужели грехи мои столь велики, что я не смогла, не успела еще один-единственный раз прижаться к нему и ощутить биение его сердца, взглянуть в его глаза, уловить его дыхание?

Сильвия вновь разрыдалась, закрыв лицо руками, вздрагивая всем телом. И как когда-то в Нью-Йорке, накануне отъезда Ивана, Элис обняла ее и заплакала вместе с ней.

— Я… я не пыта-лась по-позна-комиться с его же-ной… Машей, — сквозь рыдания всхлипывала Сильвия. — Только ви-дела на похоронах.

Элис знала об этом и ценила деликатность Сильвии. Знала она и о том, что Сергей тайно ото всех познакомил Алешу с Ивом. Алеше он сказал правду. Он был уверен, что Иван этого бы хотел. Тайно, потому что не желал осложнений в карьере Алеши, совершенно неизбежных в случае огласки сведений о его неожиданных родственниках за границей. Иву Сергей представил Алешу как своего племянника. Встретил мальчиков на своем трофейном «оппель-адмирале» у метро «Парк культуры» и в течение получаса уходил от «хвоста», виртуозно лавируя между машинами, чем приводил в восторг обоих пассажиров. Они принимали захватывающую дух гонку за демонстрацию обретенных лихим дядей Сережей в Америке навыков лихой езды. И Алеша, хорошо усвоивший правило: «если хочешь развязать язык, говори, не стесняясь ошибок», на своем слабеньком французском (это был его второй язык) прочитал Иву импровизированную лекцию о великом мастере русской прозы и о том, какой же русский не любит быстрой езды.

Маша о знакомстве мальчиков не знала. Алеша все понял и принял совет Сергея — нервы Маши и без того были на пределе.

Обнимая подругу, Элис думала о том, какой безжалостной может быть судьба. И как прекрасно и величественно на фоне жизненной трагедии выглядят чувства и этой француженки Сильвии, и этой русской Маши. Та и другая, без принуждения, по велению сердца, по зову инстинкта, выработанному миллионами поколений, — «Защити дитя свое!» — прошли через ужасы войны. И как факел, светящий при всех невзгодах, горестях, потерях, пронесли свою любовь к отцу своих детей — такую разную, такую трудную, такую горестно-счастливую. Элис закрыла глаза и внезапно ощутила, что ее окутала волна тепла и света: она увидела бескрайний летний цветущий луг, усеянный цветами. Здесь были и весенние, и летние, и осенние, и даже круглогодичные виды. Скрытные незабудки и застенчивые ландыши, страстные георгины и гордые розы, нежные орхидеи и незаметные лютики, заносчивые астры и строгие гладиолусы, шумливый ирис и ласковые анютины глазки, царственный лотос и смиренный подснежник — ковер был предельно пестрым и удивительно гармоничным. Миллионы запахов — пьянящих, сладостных, резко дурманящих, обволакивающих негой, сулящих неземную истому — переплетались, смешивались в воздухе. «Господи! — изумилась Элис. — Это же женская суть человечества. Прекрасная в своей извечной жертвенной готовности продолжения жизни и при всем нескончаемом личностном многообразии единая, как вселенская Великая Мать…»