Страница 12 из 119
«Социалистический строй предполагает, по крайней мере, два непременных условия: 1) высокую степень развития производительных сил (так называемой техники); 2) весьма высокий уровень сознательности в трудящемся населении страны».
Исходя из этого, Плеханов и считал, что «толковать об организации социалистического общества в нынешней России значит вдаваться в несомненную и притом крайне вредную утопию».
Он, Ленин, думал по-другому. Власть, используемая в интересах народа, может очень многое для народа сделать. Власти Ленин всегда придавал огромное значение, считая ее невероятно сильным инструментом преобразования действительности. Но огромный дом не строят без чертежа.
Больше всего Ленина волновал сам человек, этот самый строитель нового мира.
Медицинские книги подсказали, что признаки его болезни не очень укладываются в готовые формулы науки. Он требовал, чтобы ему еще приносили книги, и ему приносили. Ленин был весьма современный больной: он пытался хотя бы проконтролировать действие врача. Правда, иногда рациональный ход мыслей изменял ему, и тогда он соглашался на какое-нибудь бессмысленное лекарство, вроде препаратов мышьяка.
Но, может быть, у выдающихся людей все необычно — и жизнь, и болезнь? Она тоже течет такими же непредсказуемыми и невероятными для обычных смертных зигзагами?
Собственно, первые признаки болезни появились в середине 1921 года. С ним уже несколько раз это было: кружится голова, мутнеет сознание, на мгновение он оказывался в темноте — короткий обморок. Обморок для человека всегда похож на смерть и возвращение из небытия.
Головные боли и бессонница — это его старые знакомые. Врачи считали, что они — результат переутомления, огромных нагрузок и чрезмерных волнений. Это понятно — ему было отчего волноваться. Но сам он трезво, по крайней мере отчетливее, чем его лекари, расценивал эти обмороки как первый звонок.
Он заметно рефлектировал и именно тогда сказал одному из своих лечащих врачей: «Каждый революционер, достигший 50 лет, должен быть готовым выйти за фланг: продолжать работать по-прежнему он уже не может; не только вести какое-нибудь дело за двоих, но и работать за себя одного, отвечать за свое дело ему становится не под силу. Вот эта-то потеря трудоспособности, потеря роковая, подошла незаметно ко мне — я совсем стал не работник».
Он боялся, что тревожные признаки болезни грозят ему сумасшествием. И это понятно: высокий интеллект всегда трагичен и предвосхищает несчастья.
7 декабря 1921 года он написал записку членам Политбюро: «Уезжаю сегодня. Несмотря на увеличение мною порции отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась. Боюсь, не смогу докладывать ни на партконференции, ни на Съезде Советов».
Для всех это было неожиданностью: Ленин казался крепышом, а его здоровье виделось одним из несокрушимых устоев революции. Сам он привык следить и за своим здоровьем, и за здоровьем своих соратников. Это общественное, народное достояние. Всегда советовал лечиться только у лучших врачей. Когда в 1913 году Крупской потребовалась операция в связи с базедовой болезнью, Ленин добился, чтобы ее оперировал знаменитый швейцарский хирург, профессор Бернского университета Теодор Кохер. Именно Кохер, и никто другой. Ленин очень хорошо представлял себе, как физическое недомогание негативно действует на интеллектуальные возможности.
В собственной болезни его отчаянно беспокоило одно обстоятельство. По этому поводу он часто цитировал слова старого эмигранта, жизнь которого однажды пересеклась с его собственной: «Старики вымрут, а молодые сдадут». Его волновало Дело! Иногда он откровенничал публично: «Многие ли из нас знают, что такое Европа, что такое мировое рабочее движение? Пока мы с нашей революцией одни, международный опыт нашей партийной верхушки ничем не заменим».
Здесь стоит обратить внимание на то, что он еще надеялся на мировое рабочее движение, и поэтому поднимал проблему преемственности опыта. Следует отметить и словосочетание «партийная верхушка». Партийная верхушка, руководившая государством, последнее время его очень беспокоила. Он подолгу перебирал в памяти имена, анализировал характеры, теоретические возможности, административный и организаторский опыт людей верхнего партийного эшелона.
Они, товарищи, все как один говорили ему: не следует браться за все, надо отдать второстепенные вещи исполнителям, больше доверять младшим управленцам, надо экономить силы. Но почему же он тогда, по-прежнему никому не доверяя, пытается контролировать события и дела на всех уровнях?
Ему, человеку опытному и прозорливому, всегда казалось, что если, не дай Бог, он умрет, они, эти его партийные товарищи, тоже окажутся в сложном положении. Грубо и прямо выражаясь, пока он жив, все эти Зиновьевы, Каменевы, Бухарины, Троцкие, Томские и Сталины были как за каменной стеной. Все решал он, и все сбывалось по его воле и предвидению.
На тот раз все обошлось. Отдых довольно быстро восстанавливал силы. Тем не менее зима 1921/22 годов и последующая весна потребовали от него огромных усилий. Чего за это время только не произошло и чего не случилось! И все это представляет для любознательного читателя огромный интерес.
Перечислю лишь отдельные события.
Писать о Ленине — это писать еще и биографию гигантской страны. Для всех нас прошлое мелеет в дымке времен, в том числе и самое недавнее. Но согласимся, что в когтистых руках прошлого наше будущее. Написал бы Петр I другой указ о престолонаследии — и, может быть, не возникла бы чреда дворцовых переворотов XVIII века. Надо сказать, что и появление Сталина на авансцене русской истории — это все та же сопротивляющаяся воля Ленина.
Троцкий — второе лицо в событиях Октября семнадцатого года в России и, возможно, один из главных претендентов на роль первого лица после смерти Ленина. Троцкий, «всухую» обыгранный Сталиным в жестоком марафоне за власть и высланный из страны, написал в изгнании двухтомную монографию о бывшем partei-genosse. Главная мысль книги бывшего председателя Реввоенсовета Республики и члена Политбюро — это ничтожность нового вождя, вскарабкавшегося на оставшееся после Ленина властное место. Троцкий здесь приводит много разнообразных и порой ярких характеристик Сталина, и собственных, и современников: «вождь уездного масштаба» (Каменев), «гениальный дозировщик» (Бухарин) и прочие.
Троцкий — опытный писатель, порою превосходящий Ленина в яркости стиля. Но за его огнедышащей риторикой холод и алгебраический покой жизни. Это пафос отрицания, сомнений и уточнений. Здесь нет народной боли и пронзительной веры в лучшее будущее, которые звучат в каждом пассаже Ленина. Впрочем, это сугубо личное замечание.
В своем исследовании Троцкий анализирует сталинский путь, и особенно занимают его вопросы старта. Здесь есть определенная горечь: как же так, он, Троцкий, такой умник, а его обскакал недоучившийся семинарист. Надо, как уже было сказано, обязательно иметь в виду, что желтоглазый Сталин по всем статьям переиграл своего в высшей степени сильного соперника, и поэтому в интонациях исследования Троцкого клокочет естественная ярость. Тем не менее есть смысл прислушаться к его аргументации.
Сначала автор говорит о том — и это так! — что Ленин в начале века сосредоточил в своих руках всю фактическую организационную работу по партии. Это означало только одно: переписывался, переговаривался, знал лично, следил за судьбой своих товарищей. Сам Лев Давидович, в отличие от Ленина и Сталина, был организатором совсем другого масштаба. Он не любил черновой работы. Его стихия — лозунг, призыв, идея. Все остальное должны доделывать менее одаренные товарищи. Троцкий скорее мастер эскизов, нежели тщательной отделки и законченных работ.
Он слишком самоуверен, слишком начитан, он, как и в юности, когда учился в реальном училище в Одессе, всегда — «первый ученик». Он все знает, он все прочел, он видит себя человеком всемирной истории.
Он выбился из среды, где водились деньги, но не коллекционировали книг. Его отец — наполовину крестьянин, наполовину помещик. Сам Троцкий, вопреки своему интеллигентскому виду, хорошо знал сельский быт и жизнь городских низов.