Правило четырех

— Тара, ты ведь знаешь Тома?

Мы не знакомы, и Тара вежливо извещает об этом Джила.

— Ах да, разные классы.

До меня не сразу доходит, что именно он имеет в виду.

— Том, познакомься с Тарой Пирсон из группы две тысячи один, — продолжает Джил, видя, что Чарли намеренно избегает нас. — Тара, это мой старый друг Том Салливан.

Представление только усиливает ощущение неловкости. Едва Джил заканчивает, как Тара кивает в сторону Чарли.

— Мне очень, очень жаль, что так получилось, — торопливо говорит она. — Я же не знала, кто вы такие…

И далее в таком же духе. Смысл ее пространных объяснений сводится к тому, что мы заслуживаем лучшего, чем остальные ничтожества, отношения по той лишь причине, что чистим зубы, глядясь в одно с Джилом зеркало. Чем дольше она распространяется, тем больше я теряюсь в догадках, пытаясь найти ответ на вопрос: почему ее до сих пор терпят в «Плюще»? Ходят слухи, что некоторые второкурсницы, которые не имеют других достоинств, кроме очевидных, проходят особую процедуру отбора на третьем этаже клуба, во время которой они должны продемонстрировать наличие неких специфических способностей. Деталей я не знаю, а Джил, разумеется, все отрицает. По-моему, в данном случае действует магия мифа: чем меньше о чем-то говоришь, тем более значительным оно представляется непосвященным.

Должно быть, догадавшись, о чем я думаю, или просто заметив, что ее никто не слушает, Тара извиняется и, воспользовавшись каким-то благовидным предлогом, уходит в пургу. Я облегченно вздыхаю, видя, как она пробирается к другой палатке.

А вот и Кэти. Стоит у палатки на противоположной стороне двора. В руке чашка с дымящимся шоколадом, на шее фотоаппарат. Взгляд устремлен в сторону. Еще пару месяцев назад я бы заподозрил худшее и стал искать того счастливчика, того «другого мужчину в ее жизни», который помогает ей коротать вечера, пока я сражаюсь с «Гипнеротомахией». Теперь я знаю Кэти лучше. Ее внимание привлекла часовня, черная скала на краю белого моря, мечта каждого фотографа.

Странная штука — влечение. Я только сейчас начинаю это понимать. Увидев Кэти в первый раз, я подумал, что из-за таких вот и случаются пробки на дороге. Не все со мной согласились (Чарли, например, предпочитающий женщин, как говорится, в теле, на первое место в Кэти ставит не ее внешность, а решительность), но я был сражен наповал. Поначалу мы старались произвести друг на друга впечатление — самая модная одежда, самые изысканные манеры, самые интересные истории, — но потом я подумал, что, возможно, обязан своей удачей всего лишь факту дружбы с президентом ее клуба и более высокому статусу выпускника. Стоило представить, как я дотрагиваюсь до ее руки или вдыхаю запах ее волос, и меня бросало в холодный пот. Каждый из нас был трофеем, призом другого, и каждая встреча превращалась в восхождение на пьедестал.

Прошло время, и я снял ее с полки. Кэти сделала то же самое со мной. Мы ругаемся из-за того, что в моей комнате слишком тепло, а она спит с открытым окном; ей не нравится, что я никогда не отказываюсь от второго десерта, — рано или поздно, говорит Кэти, даже мужчинам приходится рассчитываться за мелкие прегрешения. Джилу нравится отпускать шуточки насчет того, что меня одомашнили, — как будто когда-то я был диким! На самом деле все проще. Я включаю обогреватель не потому, что мне холодно, и съедаю второй десерт, не потому что голоден, а потому что в каждом упреке, в каждом укоре Кэти мне слышится намек на то, что в будущем она этого не потерпит. Значит, это будущее возможно. Фантазии, рожденные разницей потенциалов двух незнакомцев, утратили прежнюю силу. Кэти больше нравится мне такой, какая она сейчас, во дворе, с фотоаппаратом-амулетом на шее.

Взгляд ее напряжен — знак того, что долгий день близится к завершению. Волосы распущены, и ветер играет падающими на плечи колечками. Мне бы вполне хватило даже этого: просто стоять и смотреть, любоваться ею издали. Но когда я делаю шаг вперед, чтобы чуть сократить дистанцию, Кэти замечает меня и машет рукой.

— Что они не поделили? Кто это был?

— Ричард Кэрри.

— Кэрри? — Она берет меня за руку. — У Пола все в порядке?

— Думаю, да.

Мы молчим. Парни снимают куртки, чтобы набросить их на плечи замерзающих подружек. Тара, встретившая теплый прием в другой палатке, уже ухитрилась подтолкнуть на такой же шаг какого-то незнакомца.

Кэти кивает в сторону лекционного зала:

— И как тебе это понравилось?

— Ты имеешь в виду лекцию?

— Да.

Она начинает собирать волосы в пучок.

— Чересчур кроваво.

Уж от меня-то Тафт комплиментов не дождется.

— Но зато интереснее, чем обычно. — Кэти протягивает чашку. — Подержишь?

Она достает из кармана две длинные шпильки и закалывает узел волос на затылке. Ловкость, с которой у нее получается делать то, что она не видит, вызывает в памяти маму, которая легко справлялась с отцовскими галстуками, стоя у него за спиной.

— В чем дело? Что-то не так?

— Ни в чем. Просто думаю о Поле.

— Он успеет?

Речь идет о «Гипнеротомахии». Кэти не забывает о ней даже сейчас. Что ж, завтра вечером ей уже не придется беспокоиться по поводу моей старой подружки.

— Надеюсь.

Мы снова молчим, но на этот раз в молчании ощущается напряжение. Пытаюсь придумать, как сменить тему — может быть, упомянуть о дне рождения, о подарке, который дожидается ее в комнате, — и в этот момент злая судьба наносит удар, направляя к нам Чарли. Обойдя стол никак не менее десяти раз, он все же решает подойти.

— Я опоздал. Что… э… новенького?

Странного в Чарли много, но самое странное то, что в присутствии женщин этот бесстрашный гладиатор превращается в жалкого лепечущего остолопа.

— Новенького? — удивленно спрашивает Кэти.

Чарли проглатывает птифур, отправляет вслед за ним второй и шарит взглядом по толпе.

— Ну да. Как занятия? Кто с кем встречается? Чем ты собираешься заняться в следующем году? Все такое.

Кэти улыбается.

— Занятия идут как обычно. Мы с Томом еще встречаемся. — Она укоризненно качает головой. — И в следующем году я все еще буду здесь. На третьем курсе.

— А, — говорит Чарли, и в его руке вдруг появляется пирожное.

Он постоянно забывает, что Кэти младше нас, и сейчас отчаянно ищет вариант продолжения разговора. В результате выбор приходится на едва ли не худший — Чарли решает дать совет.

— Третий год, по-моему, самый трудный. Курсовые. Экзамены. И разлука с Томом. — Он облизывает губы, пробуя на вкус все, что на них попало, и качает головой. — Нет, я тебе не завидую.

Чудеса все же случаются. Вот и Чарли понадобилось всего десятка два слов, чтобы все испортить.

— Жалеешь, что не пробежала?

Кэти вопросительно смотрит на него, вероятно, все еще надеясь услышать что-нибудь приятное. Мне устройство его мозгов и ход мыслей знакомы лучше.

— Олимпиада Голых, — объясняет Чарли, совершенно игнорируя мои выразительные предупреждения. — Жалеешь, что не смогла пробежать со всеми?

Вот это настоящий удар мастера. Я знал, что Чарли готовится его нанести, но не смог ничего предпринять. Желая продемонстрировать свою осведомленность, показать, что он знает, не только на каком она курсе, но и в каком общежитии живет, Чарли спрашивает мою девушку, не сильно ли она расстроилась из-за того, что не пробежала голая по двору на глазах у всего кампуса. Вопрос не так прост, как может показаться кому-то на первый взгляд. Скрытый комплимент, как мне представляется, заключен в том, что женщина с такими физическими достоинствами, как у Кэти, должна умирать от желания похвастать ими. О том, какими потенциальными опасностями чревато его замечание, Чарли даже не догадывается.

Я вижу, как напрягается лицо Кэти, но не представляю, о чем она сейчас думает, — вариантов слишком много.

— А что? Есть о чем жалеть?

— У меня много знакомых второкурсников, но среди них нет никого, кто упустил бы такую возможность.