Кубок орла

А тебе, бабе Катерине, что ты о последнем её робенке, как она, Марья, родила и удавила, видела; и по её прошению, что доподлинно слышал соглядатай, в подполье сидевший у Гамантовой в горнице, оного робёнка с мужем своим мёртвого отбросила, а о том не доносила, в чём учинилась ты с нею сообщница же, – вместо смертной казни учинить наказание: бить кнутом и сослать на прядильный двор, на десять лет».

Марья Даниловна слушала и безмятежно улыбалась. Толпа глядела на неё с затаённым ужасом, как на лишившуюся рассудка. Но дёрнувшаяся вдруг голова государя заставила осуждённую съёжиться: слишком хорошо научилась она по внешним приметам угадывать душевные настроения государя.

– Пощадите меня! – умоляюще протянула она руки к царю. – Даруйте жизнь!

Пётр отвернулся.

– Без нарушения божественных и государственных законов не могу я спасти тебя, Марья Даниловна, от смерти…

Сверкнул топор. Не дрогнув ни одним мускулом, государь поднял отрубленную голову, поцеловал ещё тёплые губы. Затем, поманив к себе вельмож и придворных дам, он принялся объяснять им строение артерий и горла.

К вечеру того же дня Орлов был выпущен из крепости и пожалован поручиком гвардии.

Глава 21

ИМПЕРАТОР ПЁТР ВЕЛИКИЙ

Петру доложили, что в Балтийском море крейсирует сильная английская флотилия. Царь только усмехнулся в ответ:

– Пугнуть нас хотят… Не станет Англия встревать в наши споры со шведами.

Но чтобы проверить свои предположения, он отдал приказ бригадиру фон Монгдену двинуться в бой. Отряд напал на шведские берега, углубился на пять миль в глубь страны и смёл с лица земли два города и несколько деревень. Окрылённый удачей царь преисполнился жаждой «задать такую катавасию шведам, чтобы они без портков прибегли пардону выпрашивать».

Вскоре в Санкт-Питербурх явился шведский генерал-адъютант фон Виртенберг с сообщением о возведении на освободившийся после смерти Карла XII престол мужа королевы Ульрики-Элеоноры принца Фридриха[339].

Пётр встретил гостя как старого закадычного друга.

– Старый друг лучше новых двух! – обнял он генерала. – А не у нас ли со Швецией старая дружба?

Когда речь зашла о мире, царь сделал вид, что готов заплакать.

– Так и скажите брату моему, королю Фридриху: завсегда рад мириться, ежели… Европа в сие дело носа совать не будет. Так и скажите. Без Европы воевали, без неё и орлёными кубками чокнемся.

По уши обласканный, Виртенберг уехал домой. «Будет мир или не будет, – рассуждал он не без удовольствия, – а боёв ждать пока нечего. Наконец-то можно передохнуть и собраться с мыслями и с силами». Но не успел генерал прибыть ко двору, как его догнала жестокая новость: князь Михайло Михайлович Голицын наголову разбил шведскую эскадру при острове Гренгаме[340].

Через месяц после этого события в Стокгольм как ни в чём не бывало прикатил генерал-адъютант Александр Румянцев поздравить нового короля с восшествием на престол.

Пока Румянцев гостил у врагов, русские, собрав последние силы, опустошали шведские берега.

Румянцев держался почтительно и очень скромно, однако от всяких бесед о перемирии упорно уклонялся.

– Не перемирие нужно нам, ваше королевское величество, но мир. Надо сразу кончить все свары.

И конгресс был назначен. В городок Ништадт съехались: Брюс, барон Остерман, граф Лилиенштедт, барон Штремфельдт. Начался торг. Чем неподатливее были шведы, тем чаще приходили к ним донесения о победах русской армии и флота. Генералу Ласси[341] был отдан приказ высадиться на шведские берега и опустошить их. Вместе с приказом генерал получил по одному ефимку на каждого солдата своей пятнадцатитысячной армии, сто бочонков вина и обоз провианта.

В Ништадте вскоре узнали, что русские сожгли три городка, семьдесят девять мыз[342], девятнадцать приходов и пятьсот шесть деревень. Шведы сразу стали сговорчивей. Они отстаивали уже один только Выборг, а в Лифляндии требовали лишь Пернау и остров Эзель.

– Выкиньте из головы! – резко отвечал на это Брюс. – Пернау принадлежит к Лифляндии, где нам соседа иметь вовсе не нужно. А про Выборг и думать забудьте. Самим нужен.

Наконец в Выборг, на Лисий Нос, куда недавно приехал царь, явился гонец с донесением от Брюса и Остермана.

Пётр дрожащими руками схватил цидулу, хотел распечатать её и вдруг пошатнулся. Робко, отойдя в сторонку, он сорвал печать. Ему стало вдруг нестерпимо холодно. Он забегал из угла в угол, потом кинулся к двери, задержался на мгновение и выскочил в сенцы.

Только здесь, убедившись, что вокруг никого нет, он поднёс к глазам донесение.

Мир!

Не помня себя, Пётр выскочил на крыльцо:

– Слышишь ли, море? Мир! Слышишь ли, зазнобушка моя? С сего дни ты – русское море! Российское! Здравствуй довеку, зазнобушка моя синеокая!

Послы сообщали:

«Итак, ваше величество, с тридцатого августа 1721 года Россия стала полной хозяйкой Эстляндии, Лифляндии, Ингерманландии и части Карелии с Выборгом».

Давно уже так не ликовала страна, как в те развесёлые дни. Знакомые и незнакомые люди останавливались на улицах, обнимали друг друга, плясали.

– Слава Богу, брани конец!

– Шутка ли, двадцать один год воевали…

Государь приплыл в «парадиз» на бригантине, собственноручно стреляя из пушек. У Троицкой площади ревели толпы. Впереди всех с поднятыми иконами, хоругвями, дарами и кропилами стояло все санкт-питербурхское духовенство. По приказу коменданта на улицу выкатывали бочки с вином.

Петра понесли с бригантины на руках. Он собрался что-то сказать, уже поднял для этого руку, но спазма сдавила горло. Вместо слов из груди вырвался какой-то булькающий всхлип, по щекам потекли слёзы…

Двадцать второго октября после обедни мирный договор был оглашён всенародно. Отец Феофан Прокопович[343], осенив себя крестом, низко поклонился на все четыре стороны, взял из рук протопресвитера Евстигнея бумагу и приступил к подробному перечислению всех дел царя, «кои сами вопиют о том, чтобы возвести Петра Алексеевича на вышние вершины славы».

После отца Феофана к государю обратился канцлер Головкин:

– Вашего царского величества славные и мужественные воинские и политические дела, через которые токмо единые вашими неусыпными трудами и руковождением мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света, и тако рещи, из небытия в бытие произведены: в общество политичных народов присовокуплены; и того ради, како мы возможем за то и за настоящее исходатайствование толь славного и полезного мира по достоинству возблагодарити? Однако же да не явимся тщи в зазор всему свету: дерзаем мы именем всего Всероссийского государства подданных вашего величества всех чинов народа всеподданнейше молити, да благоволите от нас, в знак малого нашего признания толиких отческих нам и всему нашему отечеству показанных благодеяний, титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского приняти.

Из собора под пушечным и трубным ливнем вельможи с императором во главе отправились в город.

У ворот собора на санях красовались кораблики. Среди них особенно выделялся воспроизведённый в малых размерах недавно спущенный на воду величайший корабль русского флота «Миротворец». На нём несколько мальчиков-юнг, по команде Петра, долго проделывали всевозможные «эволюции». В заключение император взобрался на корабль и дал салют.

А утром, едва проснувшись и увидев перед собою Толстого, государь вдруг лукаво подмигнул ему:

– Что ж… А ведь не плохо бы теперь Персию к нам малость придвинуть?.. Чтобы за шёлком не так далече купцам нашим ездить… Так мы с тобою ранее говорили?

339

После смерти Карла XII на престол вступила его сестра Ульрика Элеонора (1688 – 1744), по воцарении вынужденная под давлением аристократии подписать новую конституцию, ограничивающую монархическую власть в пользу Сената. Не процарствовав и двух лет, передала в 1720 г . престол своему мужу Фридриху.

340

Сражение при острове Гренгаме у Аландских островов произошло 27 июля 1720 г .

341

Ласси Пётр Петрович (1678 – 1751) – родом ирландец, поступив в начале 1700-х гг. на русскую службу, стал рижским генерал-губернатором, а затем получил звание генерал-фельдмаршала.

342

Мыза – ферма или арендованная крестьянкам у прибалтийских помещиков земля.

343

Прокопович Феофан (1681 – 1736) – архиепископ новгородский, был связан с иезуитами, вследствие чего многократно обвинялся в «латинизме». Вице-президент Святейшего Синода, писатель.