Бунтарь. Мамура

Он долго, пространно доказывал Софье, что для «дружбы с Еуропой» нужна война с Крымом и Турцией и что весь христианский мир с большой готовностью поддержит Москву в брани с мусульманами.

– А ежели все же одолеют нас супостаты? – тяжело уставилась царевна на князя.

– Не одолеют! Честь моя порукой тому. Не устоять Maгомету противу Христа.

Софья спрятала в руки лицо и глубоко задумалась.

– Ты веришь в победу, Василий? – простонала она наконец.

– Да. Верю. Покуда не верил, сам был супротивником брани.

Не допускающая и тени сомнения вера Голицына в победу невольно передавалась и правительнице.

– Так слушай же, свет мой! – встала она и положила руку на плечо князя. – Коли положено Богом воевать, не властна я судьбу остановить! Что в моей власти, то сотворю! – И с нарочитой напыщенностью объявила: – Повелеваю я тебе быть главным воеводой над всеми полками!

Не ожидавший такой милости князь упал в ноги правительнице. Она приказала ему подняться, поцеловала в губы и трижды перекрестила.

– А обернёшься с победою на Москву – памятуй: Авдотью твою на послух, тебя ж – в церковь венцом брачным венчаться со мной!

На Москву прискакали гонцы от гетмана Самойловича с тревожною вестью о коннице Селим-Гирея, топчущей Украину.

Улицы закипели возбуждёнными толпами. Попы, высоко поднимая крест, полные обиды и гнева, рассказывали «пасомым» об ужасах, чинимых басурманами «над меньшой православной дщерью государей – Малою Русью».

– Нивы сожжены. Храмы разрушены. Кровью христианской насквозь пропиталась земля.

Сняв шапки, слушали убогие людишки безрадостные вести, верили им и глубоко страдали.

Правду знали лишь немногие. Ещё когда царевна только надумала воевать, Иван Михайлович отправил цедулу гетману:

«Ты верой служишь государям, а посему и слово государей к первому тебе. Поеже народу неведомы государственные хитросплетения, гоже, чтобы оный народ на брань шёл охочей, прислать на Москву гонцов, кои государей бы известили, что крымские-де татары вторглись в Малую Русь и чинят великое жестокосердие…»

Самойлович точно выполнил по цедуле и, не задерживаясь, отправил на Москву верных людей.

За Петром приехал в Измайлово Василий Васильевич.

– Великий государь! – отвесил он земной поклон. – Старшой твой брат, а наш великий государь тож кличет тебя.

Он также почтительно поклонился и Наталье Кирилловне.

– И тебя, царица. – И обратился к ближним: – И вас, бояре.

Наталья Кирилловна, едва сдерживая злорадство, покорно сложила на груди руки.

– Поелику глаголы идут о чести Русии, несть места распрям серед нас. Прибудем в Кремль.

С того дня, как неизбежность войны стала очевидной, Наталья Кирилловна преобразилась.

– Конец! Вот когда конец подходит бесчинствам Софьи!

– А ты, государыня, не гомони, – запросто похлопывал Стрешнев царицу по бёдрам. – Чать, знаешь, что подслухов у нас, как клопов в постелях.

Пётр очень огорчился предстоящей поездкой в Кремль, у него было столько неотложных дел, что не только об отлучках, но и о сне не всегда можно было подумать.

Пока в хороминах шли суетливые приготовления в дорогу, царь отправился с Тиммерманом и Измайловской челядью на Льняной двор.

– Что сие? – спросил он, указывая на погнувшийся от времени амбар.

Хромой старик-дворовый коснулся рукою земли.

– Пустое дело, государь. То от добра князя Никиты Ивановича Романова, – упокой, Господи, душу царских кровей, хлам всякий застался.

Царь любопытно заглянул в дверь. На него пахнуло запахом гниющего дерева и прелью. Пётр шагнул в глубину и вдруг остановился с открытым ртом перед невиданной им никогда до того диковиной.

– Может, биль лодка, может, биль барка, – туманно объяснил Тиммерман: Однако, подумав, вспомнил: – А имя носиль: английска бот.

Затаив дыханье и так осторожно переступая на носках, как будто боялся, что может развеять видение, государь обошёл вокруг бота.

– Эка штучка чудесная! И ходит? Так-таки ходит, как наши челны?

Тиммерман пожал плечами.

– Бог его знайт. Не понимай я, гозудар, по корабельный дела. Вот из Немецкий слобод голландец Карштен Брант[106], тот всё знай. Он при батюшка твой, при cap Алекзей Михайлович, бил строил корабль «Орёл».

– Корабль?

– Корабль, мой cap. Атаманом Степан Разин делал его пожар этот корабль.

Пётр приказал немедленно доставить Бранта в Измайлово, но едва вышел из сарая, как его перехватили Борис Алексеевич и Стрешнев.

– Матушка дожидается: молебен служить и в дорогу.

Одна за другой из царской усадьбы выехали кареты и колымаги.

Царскую семью и ближних провожали далеко за околицу конные роты преображенцев и семёновцев.

Прощаясь с государем, потешные трижды выпалили из пистолей и, прокричав «ура», помчались назад.

На пути Пётр выпрыгнул вдруг из кареты и, расставив широко руки, побежал навстречу какому-то немцу.

– Фридрих! – дружески облобызался он со знакомым жителем Немецкой слободы. – Не ко мне ли путь держишь с какой диковинкой?

Бояре, чтобы не видеть, как государь «поганится богопротивным духом», отвернулись. Раздражённая царица резко окликнула сына.

Печальная, с красными от слез глазами, встретила Софья гостей.

– Вот и испытание послал нам Господь! – болезненно покривилась она и, по монастырскому чину, метнула поклон брату и мачехе.

Салтыков сочувственно поглядел на царевну. Ему пришлось по мысли, что Софья в минуту, когда стране угрожает напасть, позабыла о сварах и встретила врагов с «Христовым смирением».

Наталья Кирилловна выругалась про себя: «Лиса! Вздумала ласкою обойти, покель в бранях будет Русь пребывать. Страшишься, распутная, чтоб не сковтнули тебя Нарышкины! Ан не обманешь, лукавая!» И низко поклонилась:

– По здорову ль, царевнушка?

– По здорову, царица. На добром слове спаси тебя Бог.

В палате, на сидении Милославский передал Емельяну Украинцеву для прочтения ответ Селим-Гирея.

– Читай!

Дьяк перекрестился, загнусавил быстро, так что никто почти ничего не понял, и лишь под конец, как на ектений, оглушил всех раскатистым басом:

«Воля ваша, от нас задоров вам не было; мир нарушили вы; а мы к дружбе и недружбе готовы».

Бояре с омерзением сплюнули и засучили рукава.

– Бесчестье! Некрещёный татарин отписывать государям дерзает, что к недружбе готов! Неужто смолчим мы?!

Стрешнев и Салтыков пали на колени перед царями.

– Не попустите! Повелите ратью идти на дерзновенных!

Иоанн потёр глаза и распустил лицо в добродушнейшую улыбку.

– Ратью идти… да на конечках скакать… Всяко можно некрещёных карать. – Он приподнялся и ткнул пальцем перед собой. – Тук – тук – тук! Копытцами – тук!

Пётр трусливо отодвинулся от брата и воззрился на коленопреклонённых бояр.

– А воевать так воевать, – просто, как будто решая вопрос о прогулке, объявил он. – Так ли я сказываю, матушка?

– Так, сын мой и государь!

– Так! – хором повторила палата.

Глава 41

«ЭХ, КАБЫ НА ЦАРСТВО ВЕНЧАТЬСЯ!»

Когда исправленный ботик Никиты Романова был спущен на Яузу, Пётр недоверчиво покачал головой.

– Не может того быть, чтобы диковина сия и по ветру и противу ветру пошла.

Брант поднял паруса и поплыл вниз по реке. На повороте он резко повернул против ветра и, лавируя, пошёл к потешной крепости.

Государь очумело забегал по берегу.

– На меня! – скомандовал он неожиданно и, как был в одежде и сапогах, бросился в воду.

– Зело любо! Отменно, Брант! – Так обнял он голландца, что у того помутилось в глазах. – Таково чудесно да любо, что и сказать не можно!..

Пётр не успокоился до тех пор, пока не научился сам править рулём и парусом. Ни одна потеха не могла сравниться с речными его прогулками. Едва проснувшись, он мчался к берегу, с благоговейной любовью осматривал бот, если нужно было – сам чинил его и уходил на полдня «в плавание».

106

Брант Карштен (Карстен) (? – 1693) – приехал в Россию из Голландии в 1669 г в качестве подмастерья на строившийся корабль «Орёл». Построил ряд кораблей для Петра I.