Страница 59 из 148
Нездоймынога вдруг горестно покачал головой.
– А не зря, ей-ей, не зря болтают люди, что сколь петух ни шкодь, а быть ему в котелке, рядом с курой, безголосу да мокру.
Голос его зазвучал сочувствием.
– Шкодил, шкодил, да и дошкодился. Так-то. Жил по соседству с тем казаком помещик пан Фалибовский. А жену имел, ну, прямо сказать… – он приподнялся, пристально поглядел на Софью, – ну, прямо сказать, ещё бы ей херувимский твой норов да очи ясные твои, государыня… а либо ваши, царевны преславные, – торопливо прибавил он, заметив, что царевны обиженно надулись, – и быть бы ей первой во всём свете кралей. А по такой пригоде не диво, что заприметил панну тот шкодливый казак. Дни и ночи не спит, от всякого дела отбился. Долго ли, коротко ли, а только и панночка не деревянная: пожалела парубка. И таково уж миловались голубки – небу радостно было. И коли б не прежний её полюбовник, всё было бы байдуже: ловко так все пообставили, что сто лет пан не прознал бы про ту измену. Почуял полюбовник, поганый лях, что пообстыла к нему коханочка, и поставил дозоры за ней…
– Поймал? – в один голос крикнули взволнованные царевны.
– Эге ж! – тяжело поднялся на локтях регент и сел. – Прознал бисов сын, где милуются голубки, да и пошёл к Фалибовскому доносить…
– Подслух треклятый! – зло топнула ногой Екатерина.
– Пожаловал бы ужо к нам на Москву, – подхватила с угрозой Марфа, – проведал бы он на дыбе, как языком чесать! Иуда!
Софья резко остановила сестёр и вся обратилась в слух.
– …Как прознал про лихо своё Фалибовский, – сгорбился черкас, – так на другой же день и подстерёг с хлопами своими беднягу…
– Ну, и…
– Ну и стащил молодца с коняки, раздел догола. «Здрав ли ты, казак удалой?» А парубок, известно, кровь горячая, не стерпел издёвы, замахнулся на пана. «Так ты вот как, варнак! – взбеленился пан Фалибовский. – Вяжите его к коняке!» И привязали казака ничком к жеребцу, обратив ликом к хвосту, к самому что ни на есть краю, скрутили руки и ноги под брюхом так, что не можно стало молодцу ни вздохнуть, ни охнуть. «А теперь лети!» – стегнул пан коняку нагайкою и выстрелил. Ну, известно, злякался конь, понёс – да прямо в лес. Утром нашли издохшего жеребца под самым домом казака. А на казаке и места живого нет – всего сучьями поизодрало.
Нездоймынога замолчал. В светлице воцарилась напряжённая тишина. Софья, переваливаясь, подошла к иконе, вздула огонёк, но, раздумав, погасила его и уселась в кресло.
– Но-очь… – баском протянула она.
– Ночь, – тоскливым эхом отозвались царевны.
Черкас привстал на колено.
– Досказывать, а либо умаял я вас, преславные?
– Нешто не всё? – оживилась правительница. – А не всё – сказывай до остатнего.
– Не все ещё, хоть любви тут конец. А только, как очухался казак, не стерпел сорому великого, тайным чином убёг из Варшавы и словно бы в воду канул…
– Пропал?! – всплеснула руками Марфа.
– Ну, не на того напали! – гордо тряхнул головою регент. – Не бывало ещё такого, чтобы вольный казак сгинул из-за басурманской спидницы! – И подмигнул в темноту. – Годов через двенадцать объявилась пропажа на Заднепровской Украине, под знамёнами ворога ляхов и Москвы, гетмана чигиринского, пана Дорошенки[97]. Учуял Дорошенко, что спослал ему Бог великой хитрости казака, примолвил его да и послал с важным делом в Крым.
– Вот то с головою гетман! – облизнулась правительница. – Вот бы нам такого на службу в Посольский приказ.
– С головой, да не дюже, – поправил черкас. – Серко, кошевой атаман, захватил казака в полон да и отправил его к нашему гетману, к пану Самойловичу. Померекал наш гетман, подумал, покалякал с казаком, – видит, человек он великого ума и сноровки. Да к тому же из слов выходит, будто особливо противу Москвы зла не держит в себе. Мало ли чего не бывает: ну, был у Дорошенки, ну, служил ему малое время – что из того? И взял Самойлович-пан на службу к себе того казака, да так полюбил, что вскорости поставил его первым после себя человеком на Украине.
– Да кто ж такой человек? – удивилась Софья.
– Да генеральный есаул Мазепа[98], преславная моя государыня.
Наскоро помолясь перед сном, царевна устало бросилась в постель. Заснуть, однако, она не могла. Из ума не шёл рассказ черкаса. В первый приезд генерального есаула, в 1682 году, Софья, поглощённая борьбой с Нарышкиными, не обратила на него никакого внимания. Теперь же она охотно встретилась бы с ним, познакомилась ближе с человеком, у которого такое гораздое приключениями прошлое. «Не инако вызвать надобно на Москву», – подумала она и сладко потянулась.
Кто-то уверенно постучался в потайную дверь. Царевна сползла с кровати.
– Кто?
– Я, государыня! – раздался смелый голос Федора Леонтьевича.
Софья, не раздумывая, открыла дверь.
В углу подземелья, под лесенкой, ведущей в светлицу, стоял уничтоженный Василий Васильевич.
Наконец-то он доподлинно убедился, что царевна бесповоротно променяла его на дьяка. В первую минуту он готов был ринуться за Шакловитым, разделаться с соперником и раз навсегда выяснить своё положение. Но здравый смысл победил. А что если Софья, освирепев, прогонит его, лишит чинов и сошлёт из Москвы?
Он, крадучись, выбрался из Кремля и всю ночь пробродил по столице, пока не очутился случайно у монастыря, в котором «спасался» Сильвестр Медведев.
Вратарь знал князя в лицо и немедленно пропустил его на двор.
В келье Медведева светился огонь. «Не спит, – раздражённо подумалось Василию Васильевичу. – Все книжным премудростям навычается. А что толку в премудрости той, коли ум она исцеляет, а над сердцами человеков не властвует!» Сильвестр с первых слов понял, какая кручина изводит Голицына, хотя князь ни звуком не обмолвился о Софье, а говорил только о Федоре Леонтьевиче.
– Ты бы к поляку-перекресту Силину Митьке пожаловал, – предложил монах. – По чародейному делу – великий волхв сей человек. – И, не дожидаясь согласия, увёл князя в соседнюю келью.
Едва взошло солнце, Силин приступил к волхвованию. Он долго глядел на восток, щупал затылок и живот Голицына, беспрестанно что-то нашёптывал, вымазал сажей лицо своё и, наконец, разлил по полу топлёный воск.
– Эге, князюшка! – нахмурился вдруг Митька. – Чужбинку любишь!
Он ещё раз поглядел на солнце.
– Сдаётся, на деревню склоняется.
У Василия Васильевича упало сердце. «Так и есть, – заморгал он, – на деревенщину склоняется: на мужика на Федьку». И, проникаясь верой в волхва, умоляюще поглядел на него:
– Отведи беду!
Силин достал из коробка бумагу, что-то строго высчитывал и вдруг весело объявил:
– Выходит тебе слава великая через далёкий путь.
– Какой путь? – не сообразил Голицын.
– Дальний… В степи широкие, к солнцу палящему, к морю глубокому.
– Крым! – встрепенулся князь. – Не инако, сам Бог указует на татарву бранью идти!
Исписав ещё лист бумаги, волхв приложил палец к губам.
– А ещё помехой тебе венец. Не зачаруешь ты сердца зазнобы, покель не будет на послухе жена твоя, князь.
Угрюмый вернулся домой Василий Васильевич. Ему было и горько и стыдно за самого себя, цивилизованного европейца, в тяжёлую минуту вернувшегося снова в тьму азиатчины и прибегнувшего к содействию чародеев.
Он пытался вытравить в себе веру в пророчества Силина, нарочито зло издевался над словами волхва, но в то же время чувствовал, что поступит именно так, как советовал ему Митька.
– Спаси! – вскочив с постели, опустился князь на колени перед киотом. – Не дай утонуть разуму просвещённому моему в омуте суеверия!
Но страстная молитва не принесла успокоения.
Глава 37
«ГАДИНА, ГАДИНА, СКОЛЬ ТЕБЕ ДАДЕНО?»
Из Киева вернулся состоявший на русской службе шотландец – генерал Патрик Гордон[99].
97
Дорошенко Пётр (1627 – 1687) – гетман Правобережной Украины с 1666 г ., опираясь на помощь Турции, вёл борьбу с Польшей и иногда с Россией. Затем примирился с последней и в конце жизни был воеводой в Вятке.
98
Мазепа Иван Степанович (1644 – 1709) – генеральный есаул, а с 1687 г . гетман Левобережной Украины. Вступил в сговор со шведами и после поражения последних под Полтавой бежал в турецкую крепость Бендеры, где и умер.
99
Гордон Патрик (1635 – 1699) – родом шотландец, на русской службе с 1661 г . в чине майора, затем полный генерал и контр-адмирал.