Страница 17 из 17
— Ты тут разговорчики не разводи. — Комар вскочил, широкими хозяйскими шагами зашагал по комнате, пытаясь выплеснуть в атмосферу как можно больше самогонного перегара. Слепак наблюдал за помощником, и его разбирала злость. Видимо, на обоих.
— Командиры… Накомандовались, — продолжала Лариса. — Хуже татар, честное слово. Своих соседей грабите, в лес загнали, под арест сажаете.
— Будем слушать эту барскую подстилку? — Филька плюхнулся на скрипучую и старую кровать. — А может, ее вдвоем обыщем, для начала?
— Семен, — недрогнувшим голосом продолжала Лариса, — одумайтесь. Бог простит, да и люди — забудут. Пока не поздно.
— Ты нам грозишь?! — вскочил с кровати Комар. — Нам?!
— Все! — крикнул Слепак. — Хватит, пошли.
— Да я ей сейчас…
— Комар, пошли отсюда, — твердость в голосе предкомбеда охладила Фильку.
— Ладно, Ларенька, — все-таки Комаров не мог уйти просто так, ничего не сказав напоследок, — договорим после. Ты вместо чтоб про нас переживать, за старого хрыча и каргу помолись, которые тебя укрывали. Коли в Бога своего так веруешь.
— Помолюсь, — сказала Лариса. — И за тебя помолюсь. Я за любую Божью тварь помолиться готова.
— Пойдем, Филька, твою мать, быстро, — Слепак чувствовал приступ дурноты. Он хотел избавиться от нее поскорей и знал, как это сделать — выпить.
Наконец Комар соизволил выйти из комнаты.
— В подвал ее перевести надо, — пробурчал он, запирая замок. — А то сбежит через окно. Или разобьется, дура. Ни себе, ни людям.
«Вот сволочь, — подумал Слепак. — А ну как он к ней ночью заявится? Ключик-то от подвала у него».
— Хорошо, запрем, — сказал Сенька. — Но не в подвал. Кому она будет нужна, коль пару дней на мокром посидит? Я ее в башню переведу, на самую верхотуру. И часового приставлю. Который сам не попользуется и от разных кобелей устережет. Нашего идейного дурака Лешку.
Слепак думал, что Филька тотчас ему возразит, но тот согласился:
— Ну ладно, решили с нашей голубушкой, а сами пошли выпьем.
Федор присел на пенек. Усадьба темнела поблизости, до нее рукой подать. Оттуда доносились невнятные голоса и граммофонные хрипы. Под этот аккомпанемент Федор принялся неторопливо сворачивать самокрутку. Последний перекур перед боем.
От сигарет образца начала третьего тысячелетия он давно отвык. Как отвык и от всего прочего, оставшегося в будущем. Все это — дело привычки, и не более того. Сама жизнь — это тоже, в конце концов, всего лишь одна большая привычка.
Вообще его свыкание с новой жизнью, начавшейся в 15-м году, прошло быстро и легко. Конечно же, благодаря войне. На войне как-то не до умствований, не до рефлексии, не до нравственных и прочих терзаний. Выжить — вот что главное на войне.
Однако война закончилась, и Федор стал задумываться о том, что делать дальше. Ведь его угораздило попасть не куда-нибудь, а на самое что ни на есть перепутье истории, истории его страны. Здравый житейский смысл нашептывал в одно ухо: «Тебе же известно, касатик, что будет дальше, какие вихри враждебные пронесутся по расейским просторам. Не лучше ли забиться в глухой покойный уголок, а хотя бы и в заграничный уголок, и там в сытости, в спокойствии жить-поживать и добра наживать. А добра можно нажить немало, касатик, ежели, к примеру, использовать всякие познания в том да в этом, до которых еще только предстоит додуматься людишкам этой эпохи».
А в другом ухе раздавался иного рода шепот: «А вдруг ты избранный, вдруг ты мессия. Ты можешь изменить ход истории. Ты знаешь ключевые события и ключевые фигуры ближайшего будущего, так используй же это! Ты можешь спасти Николая Второго и его невинно убиенную семью, можешь уничтожить Сталина, пока он еще не вознесся над страной, можешь стать соратником Ленина и на пару с ним командовать Империей, а в двадцать четвертом году занять его место и стать Вождем. А там и не допустить Вторую мировую. Или наоборот — напасть на Гитлера первым, уничтожить его и расширить границы Империи до краев материка. Смотря что тебе надо».
И с тех пор эти противоречивые мысли не давали ему покоя. Истина — она, конечно, как всегда, лежала где-то посередине, но все никак не удавалось эту середину нащупать.
Однако с тем, куда направиться сразу после фронта, вопросов не возникало. Летней ночью 15-го года он дал обещание человеку, который умер у него на руках, и он должен это обещание выполнить.
Также не было вопросов и по сегодняшнему дню. Он должен идти в Усадьбу, вызволить оттуда Ларису и поучить этих комбедовских выродков уму-разуму…
Захлопнулся люк, скрипнул засов. Лариса сразу же закашлялась — в башне было так же пыльно, как и темно. Единственное окошко, в которое можно было с трудом просунуть голову, со стеклом, изнутри измазанным какой-то краской, дозволяло проникать внутрь лишь нескольким худосочным лучикам света. Девушка стояла бездвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. В башне, превращенной в скопище разного хлама, какой обычно встречается на чердаках, легко можно было споткнуться обо что-нибудь, упасть, удариться.
Стали проступать очертания предметов, в разное время заключенных сюда — а вдруг еще пригодятся. Лариса осторожно переступила через сломанные настенные часы, отодвинула детскую лошадку-качалку и опустилась на перевязанную бечевкой кипу журналов. Здесь, среди паутины, трухи и рухляди, вдыхая пыль, слушая мышиную возню, лишаясь с наступлением вечерних сумерек последнего света, она и будет ждать. А чего — сама не знает. Просто ждать. Она к этому привыкла.
Перед ее глазами вставали воспоминания.
Мать умерла при родах. Спасти удалось только ребенка, Ларису. Так трагически окончилось странное замужество. Авдотья, мать Ларисы, спешно была выдана замуж за барского конюха Матвея, поселилась с ним в Усадьбе, а через восемь месяцев появилась на свет девочка.
По селу поползли слухи, что отец ребенка вовсе не конюх, а сам барин. Сплетни подтверждало и поведение Матвея, вовсе не интересовавшегося судьбой девочки, и участие в судьбе Ларисы помещика. Владимир Иванович поселил девочку в Усадьбе. Там она и жила безвылазно, лишь изредка гуляла по окрестностям. Хотя Владимир Иванович не выказывал особого отношения к девочке, потерявшей мать, сельской молве оказалось достаточно и того, что было.
Уж слишком непонятной оказалась эта девица, жившая в барском доме, питавшаяся от барского стола и окруженная барским почетом, но к барской родне не относящаяся. Зиминский народ так и не понял, как же ему следует обращаться с этой жительницей Усадьбы. На сельскую девку, которую можно при случае ущипнуть за задницу, она не походила. А почитать ее как барыню — тоже было бы странно. Поэтому с ней здоровались почтительно, но, не дав отойти и на три шага, тут же начинали шушукаться за спиной. Называли ее «Барынькой». Говорили всякое, в том числе и то, что барин, наразвлекавшись в свое время с ее матерью, ждет, когда же дочка войдет в самый сок, и хочет вдоволь повеселиться под старость. Кто-то жалел Барыньку, кто-то, наоборот, ее ненавидел: мол, место ей в хлеву или на кухне, как любой девке, урожденной от барской любви.
А она почти все дни проводила за книжками, взятыми из барской библиотеки. Что еще делать? Иногда поместье посещали племянники Владимира Ивановича. Когда они были в малолетстве, играли во что ни попадя. Когда повзрослели, Ларисе пришлось быть поосторожней в играх. Гимназисты старших классов уже прочли «Санина», но Лариса прочла «Воскресение» и понимала, чем может кончиться общение с подобными гостями. Деревенские же парни, хоть и говорили гадости за ее спиной, заигрывать с ней не осмеливались.
Лишь однажды Сенька Слепак, только что вернувшийся из города, прогуливаясь с лучшим дружком Филькой Комаром, вздумал познакомиться с ней поближе. Лариса тогда чуть не померла со страху. До Усадьбы было бы не докричаться. Да выручил ее посторонний парень, гостивший тогда в этом селе.
Уже потом Лариса узнала, кто это был. Звали ее спасителя Федором Назаровым. Но вчера, похоже, Назаров ее и погубил. Из-за него избу добрых людей, ставших ее пристанищем на несколько месяцев, посетил комбедовский патруль. Теперь Назаров, судя по всему, далеко. А она во власти тех, кого больше всех ненавидела и боялась.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.