Джентльмен что надо

Теперь горизонт был чист, и стало прохладнее. Он позвал людей, чтобы они отнесли его вниз, в каюту. Долгое пребывание в Тауэре научило его по меньшей мере терпению. Ралей частенько вспоминал потом этот месяц ожидания. Он должен был закончиться известием, хорошим или плохим, и все. Остальное пребывало в неизвестности. Ралей вел записи в своем судовом журнале; следил, чтобы на кораблях, которые, как и он, ждали и надеялись на добрые вести от ушедших на поиски золота, все было в полной готовности к отплытию; а в те дни, когда болезнь ненадолго отпускала его, он высаживался на берег, собирал травы и получал новые сведения об острове.

Иногда бывало и так, что он забывал о том, что он — сэр Уолтер Ралей, несчастный и почти что сломленный человек, жизнь которого целиком зависит от результатов экспедиции; случалось, что при виде чего-то нового на этом незнакомом ему тропическом острове он приходил в восторг от удивительного этого мира и оттого, что при всей недолговечности бытия он смог стать свидетелем и участником этой многовековой драмы. Но стоило ему вспомнить, что он — всего лишь хромой, уставший от ожидания командующий той части флота, которая ушла без него и от которой все не было вестей, как радость угасала в его душе.

Четырнадцатого февраля на горизонте пустынного моря возникла черная точка. С запада подходил корабль. С момента его появления до того мгновения, когда человек с письмом в руке поднялся на борт «Судьбы», прошло времени больше, чем за все его годы в Тауэре, за всю его жизнь. Что там случилось? Уж не единственный ли это корабль, уцелевший после какого-то невообразимого сражения? Пришел ли на этом корабле Кеймис или Уолтер? И золото. Как с ним обстоят дела? Но вот наконец он держал в своей руке письмо.

Дрожащими пальцами он распечатал его и пробежал глазами, схватывая смысл одним взглядом. Нет, этого не могло быть. Его глаза обманывали его. Он слишком быстро прочитал письмо. Как будто ушибленный, он снова, по складам, как начинающий, стал перечитывать письмо, каждое слово в отдельности, очень медленно.

«Испанцы напали на нас при Сан-Томе». К этому он был готов. «Мы дали отпор». Да, в это тоже можно было поверить, это понятно. Но затем… «Уолтер Ралей и капитан Космор были убиты». Так и написано. Это не галлюцинация. Уолтер мертв. Его сильный, юный сын, который пожал ему руку, поцеловал его и ушел в поход, пообещав выполнить за него его работу. Тот маленький кудрявый мальчуган, который вынудил его в холле Шерборна сделать то, что привело его теперь к такому концу. Уолтер, который провел свои детские годы в мрачных застенках Тауэра, лишь изредка позволяя себе невинные, грошовые развлечения, в то время как другие дети проводят их в радости и забавах. Его сын, которому он так долго не уделял должного внимания, ответил на его пренебрежение обожанием и преданностью. И вот он мертв. Его золотая голова лежит теперь в чужой земле. Гвиана навеки смежила его светлые очи.

Ралей закрыл лицо руками и застонал. Как он ругал себя, что позволил Уолтеру пойти в эту экспедицию! Хотя это было желание самого Уолтера. Он горько оплакивал свое отцовство: будто умерло что-то в нем самом.

Долго сидел он, держа в бесчувственной руке письмо. Сначала мучила затянувшаяся болезнь, теперь этот удар. От подобных вещей погибли Дрейк и Хоукинс. Наступает час, когда у человека не остается сил на сопротивление, когда кажется, что лечь и умереть куда предпочтительнее и естественнее, чем продолжать жить без всякой надежды и твердости духа. Теперь он мог уйти из жизни. Стоило только, как говорится в Библии, повернуться лицом к стене и опуститься в пустоту и умиротворение могилы, и тогда смерть будет легкой. Но еще оставалась Лиз. Он обещал ей по возвращении спокойную жизнь. И теперь он должен был вернуться к ней со словами успокоения. Но откуда взять такие слова при таких страшных обстоятельствах? Уолтер был так молод — погиб в расцвете сил. Он не страдал никакой болезнью. Он никогда не знал, как теряют надежду. Не испытал он и превратностей любви. Старческие болячки и немощь никогда не коснутся его. Он умер внезапно, незапятнанной смертью бойца в жаркой схватке, в той роли, которую он сам себе избрал — командиром копьеносцев, он погиб от рук врагов. Ралей припомнил, каким был он сам в возрасте Уолтера. Тогда он участвовал в военных действиях в Нидерландах, и для него риск погибнуть в бою был не меньшим. Допустим, он погиб бы там. Много ли он от этого потерял бы? Так ли все, что последовало за той войной, было хорошо, мило его сердцу? Любовь Лиз, ночи украдкой у ее окна. Теперь он за них расплачивается; выходит, ужасная новость, которую он должен ей сообщить, всего лишь плод их любви. Короткая, быстротечная слава, порадовавшая его в свое время, теперь ушла, оставив после себя мрак и бессилие. Уолтера, может быть, надо не жалеть, ему надо завидовать. Может быть.

Ралей наконец поднял письмо с пола, куда незаметно для себя уронил его, и прочитал ту его часть, где говорилось о прииске. Кеймис определил его местонахождение и засел в засаде неподалеку от него. В то время, когда он писал письмо, он надеялся молниеносным набегом подобраться к прииску и вернуться с таким количеством золота, что оно должно было оправдать всю их экспедицию.

И опять — не оставалось ничего другого, как ждать.

Прошло шестнадцать невыносимо жарких, заполненных припадками лихорадки дней, которые завершились возвращением Кеймиса с пустыми руками.

Они смотрели друг на друга, и только узкое пространство каюты разделяло их. Верный Кеймис, большой и загорелый до черноты, который в течение трех месяцев каждый день глядел смерти в лицо, отстаивая интересы, совершенно чуждые ему. Он стыдился своего провала, он, заикаясь, пытался оправдать себя в глазах этого убитого горем человека и при этом понимал, что тот потерпел окончательное фиаско.

Ралей в полном отчаянии старался соблюдать спокойствие.

— Ты говоришь, что вы нашли его. Но как же так? Я не понимаю тебя, Кеймис.

— О да, мы его нашли. Вы не понимаете, почему мы не пошли добывать золото. Говорю вам — испанцы со всех сторон окружили нас, они только ждали, чтобы мы приблизились к прииску, показали его им, и тогда они накинулись бы на нас. Что мы могли поделать против половины всего состава испанской армии — мы, горсточка людей, отрезанных от наших кораблей, где находилась вся наша еда?

— Так что, когда мы меняли наши планы, мы думали о еде и о том, что предпримут испанцы?

— Вы не хотите понять, — уже невольно раздражаясь, сказал Кеймис, — что нас было слишком мало. С самого начала мы были обречены. Король предал нас. Испанцы вились вокруг нас, словно пчелы в улье, они знали все: сколько у нас людей, сколько кораблей, сколько продовольствия и амуниции. Единственное, что им было неизвестно, это где находится прииск. Так что, я должен был показать им его?

— Такое впечатление, Кеймис, что ты подумал обо всем, кроме того, что мы благодаря твоей необычайной осторожности вернемся в Англию разгромленные и с пустыми руками. Они намеревались разделаться с нами? Если бы я был там и остался бы один в живых, я и тогда, хоть ползком, на животе, продолжил бы дело.

Ралей откинулся на спинку кресла, глядя страдальческими глазами на Кеймиса, а тот, с трудом подыскивая слова, виновато проговорил:

— Это еще не все. Когда я покидал вас, вы были больны, так больны… вы так выглядели… что казалось, что вы не собираетесь… что вы долго не протянете. А король все еще не простил вас. Для него я не хотел открывать прииск. То есть, я хочу сказать, раз уж все равно от этого вам не стало бы лучше…

Кеймис оцепенел под взглядом сэра Уолтера. Ралей заговорил медленно, не обратив внимания на всю сердечность и преданность Кеймиса, выразившиеся в его последних словах.

— Ты хочешь сказать, что настолько рассчитывал на мою смерть, что готов был убить меня? Что ж, тебе это удалось, Кеймис.

Моряк бросил на своего адмирала последний взгляд: он понял, что ему никогда не удастся убедить этого сумасшедшего, разочарованного человека, повернулся и вышел из каюты.