Цветущая, как роза

— Я ведь говорил, что бывал и раньше в этих краях. И предупреждал, что земля красивая и с виду богатая. Но тот парень, с которым я путешествовал, сказал еще тогда: «Местность кишит индейцами, и еще лет пятьдесят здесь будет очень опасно». Мне б послушать его, и не поддаваться на ваши уговоры.

— У тебя будет предостаточно возможностей попрактиковаться в искусстве вышивки по коже, — заметил я шутливо, что совершенно не соответствовало моему настроению.

Мы собрали членов совета, и Джофри изложил им ситуацию так же подробно, как и мне. Пикл и Крейн повергли меня в величайшее изумление, сразу же заявив, что не намереваются ни на кого нападать первыми. Если им нанесут удар, они будут защищаться, но ни за что не станут атаковать.

— Но это только дело времени, — горячо возмутился Джофри. — Они разорили Диксонвиль и вскоре примутся за вас.

— Уж если говорить о длани, оскверненной первым ударом, обратимся к примеру Каина и Авеля, — серьезно возразил Крейн. — Мы скорбим по Диксонвилю, по вашим разоренным жилищам и погибшим друзьям и близким. Но это не оправдывает агрессии.

Тут мне вспомнилось, как он смертельно побледнел при одном только упоминании о страшной эпидемии в Форте Аутпосте, и все же присоединился к нам, как только мы спустились в селение. Он не был трусом и малодушным человеком. Просто руководствовался своими принципами, и сколь бы неразумными они нам ни казались, их можно и нужно было уважать. Джофри дал волю своим чувствам, полушепотом выпалив выражение, которое никогда еще не смущало благородного слуха собравшихся, но тут же спохватился и, быстро овладев собой, спросил:

— А ваши сыновья?

— Они уже совершеннолетние и могут сами за себя отвечать, — так же невозмутимо и спокойно ответил Пикл.

— Слава Богу хоть за это.

Мистер Томас повысил свой заунывный голос:

— Ну, должен же кто-то в конце концов остаться с женщинами и детьми. И мы с мистером Пиклом и мистером Крейном возьмем это на себя. Я тоже человек миролюбивый и не сторонник войны.

Он был весь какого-то землистого цвета, и хотя я испытывал не меньший испуг, чем он, это никак не смягчало моей неприязни к нему.

— Ладно, — резко бросил Джофри, — ждите, но без меня. Я не хочу больше оказаться в ловушке. Теперь, когда они прохлаждаются, одурманенные алкоголем, ничего не подозревая, мы можем сломить их, как соломинку, и спать спокойно. Если вы предпочитаете еще недельку провести в тревожном ожидании неизбежного — наслаждайтесь этой видимостью покоя.

Эли заговорил внезапно, впервые на моей памяти выражая точку зрения, противоположную мнению мистера Томаса.

— Нигде не написано, — начал он своим мягким глубоким и одновременно внушительным голосом, — что всевышний предписывает ожидание. Помните, как направлял он в путь Гидеона? Его войско было малочисленным, но все равно малодушных отправили домой, затем избавились от беспечных. И маленький, но отважный отряд справился с врагами Мидиана. И рука его при этом не дрогнула. Я на вашей стороне, Филипп и Майк. Ну, Ломакс, что вы молчите? Вы с кем?

— Нужно ли спрашивать? — отвечал Ломакс с холодной улыбкой на устах. — Хэрри Райт был моим другом, и я никому не прощу своей убитой собаки Адам.

— Тогда пусть мужчины собираются и готовятся выступить, — скомандовал Джофри. — Я пойду к Проходу.

Весь остаток этого прекрасного воскресного дня мы провели в суете и беготне по селению и округе, то натыкаясь на Марка Пикла, бродившего по холмам, нерешительно пытаясь кончиками пальцев дотронуться до руки Зиллы Камбоди, то на Эдварда, более решительного в своих сердечных делах с Мэри. Ральф прискакал с мельницы с Ханной и со всеми ее вещами.

Казалось, что женщины и дети будут в большей безопасности под общей крышей, а не в разбросанных по долине уединенных домах. Но в этих хлопотах мы постарались заглушить мысль о видимости этой защищенности. Как песчинки, бросались мы в бурлящий поток. Если нам не удастся устоять, если нам суждено быть унесенными в пучину, то эта жалкая ненадежная крепость будет разнесена в щепки, и нет никакой надежды на помощь извне. Наши ближайшие соседи — обитатели Форта Аутпост — слишком далеко и вряд ли узнают о постигшей нас судьбе, хотя, вероятно, им придется рано или поздно разделить ее.

Я отмахнулся от этих печальных раздумий, так как, кроме подготовки к походу, должен был уладить кое-какие личные дела. Мне хотелось написать Линде письмо на тот случай, если мы одержим победу и селение будет спасено, а я погибну от стрелы индейца. Прощаясь с ней, я думал излить свои чувства на бумаге, открыть ей, что любил ее всю жизнь. Но написав в таком духе послание, я безжалостно разорвал его на клочки. Когда она прочтет эти строки, меня не будет в живых, так в чем же смысл выдавать свою тайну после смерти? Если я не погибну и Зион будет существовать, я сам ей во всем признаюсь. Иначе пусть все это уйдет со мной в могилу. Вот что я в конце концов написал:

«Дорогая Линда, оставляю тебе мой дом и все свое имущество. Ты можешь поселиться в нем. Пожалуйста, будь добра к Энди, и, если он согласится, пусть останется в доме и помогает тебе по хозяйству, а у Майка есть ремесло, которое обеспечит ему друзей и средства к существованию. Если Голубка моя останется жива, я хочу чтобы она принадлежала тебе. И еще я хочу, чтобы Джудит осталась в доме, если ей некуда будет идти. Когда она выйдет замуж, дай ей корову и пару телят и мою лучшую кровать, чтобы девушка не ушла бесприданницей.

Желаю тебе жить долго и счастливо.»

Редко мне доводилось писать, и никогда не приходилось читать таких сухих слов, но именно так и получается, когда запрещаешь себе писать то, что хочешь. И зная, что лучше уже не получится, что можно только все испортить, я подписался: «Твой искренний друг Филипп Оленшоу» и аккуратно сложил листок.

Затем я пошел проведать Диксона, который, несмотря на свои протесты, должен был оставаться в поселке. С его стороны было нелепо даже и помышлять об участии в походе. Он еще не мог спускаться во двор, и рана на груди полностью не затянулась. Диксон взял у меня листок, который я ему вручил с подробными указаниями, кому и в каком случае отдать его, и сказал:

— Но, разумеется, я рассчитываю, что верну его лично вам, когда вы вернетесь живым и невредимым домой.

И я с жаром подтвердил:

— И я тоже.

Покончив с этим делом, я направился в свою комнату, где хранил пару пистолетов, принадлежавших ранее Натаниэлю. Ружья Натаниэля я уже давно подарил Майку и Энди. Теперь, достав пистолеты, я оглядел их, проверил и зарядил, Затем снял с себя выходной костюм и натянул залатанные и вылинявшие рабочие вещи. Приличная одежда была ценностью, и ее не так легко было раздобыть. Если мне суждено выжить, то она мне еще пригодится. И я повесил костюм в шкаф, плотно прикрыв дверцу.

Наступили сумерки, а мы должны были выступить на рассвете. Я оглядел пустую комнату. Проем окна серым пятном выделялся на густом черном фоне стены. Мое громоздкое ложе с шерстяным матрасом и суровыми белыми простынями светилось белизной покрывала, гладко обтягивавшего нетронутую поверхность подушки. Я внезапно испытал истинное наслаждение при мысли о том, что могу лечь, прикоснуться щекой к прохладной ткани и отдаться в «объятия Морфея». Мне не удалось прожить жизнь, полную приключений, но и у меня были свои маленькие радости. И сон был одной из них. Странно было даже подумать, что мне придется лишиться и ее. И все еще глядя на постель — поскольку мысли эти промелькнули с быстротой молнии — я вспомнил ту единственную ночь, когда опустился на это ложе не для того, чтобы заснуть. Воспоминания эти я запрятал поглубже, в те тайники моего сознания, где хранилось все, что мною было обречено на забвение: казнь Шеда, зловоние пораженного эпидемией жилища… Думаю, мне было стыдно за ту ночь, я презирал Джудит, потому что она не была Линдой, и все равно проявила столько доброты, любви и терпения ко мне. И теперь это оказалось самым живым впечатлением моей жизни, которого уже больше не суждено испытать… Я спустился в кухню, где Джудит заваривала кофе и пекла блины с медом. Джофри, Энди, Майк и Ральф стояли вокруг стола, ели, пили и смеялись над какой-то пустяковой историей Джофри. И меня снова пронзило старое чувство собственной неполноценности, причиной которого на сей раз была вовсе не моя увечная нога. Все они: и седой Майк, и колченогий Энди, и беспечно хохочущий Джофри были намного мужественнее меня, и далеко не столь эгоистичны. Пока я хныкал и готовился навсегда проститься с жизнью, они набивали себе желудки и разрабатывали легкие. А ведь каждому из них предстояло рисковать жизнью! Надеясь, что бледность не выдаст мою скорбь по самому себе, я подошел к столу и взял кофе и печенье, которое услужливо протянула мне Джудит.