Страница 7 из 14
– Верно, учат… – Василиса хитро улыбнулась. – А я думала, врать мне начнешь, что непобедимый баатур.
– Я врать не приучен, – смутившись, буркнул Никита.
– Ты гляди! Я привыкла, что все вокруг врут и выгадывают. А ты как белая ворона. Не боишься прогадать?
– Я по жизни не выгадываю.
– И за обозом франкским просто так поехал…
– Кто тебе такую глупость сказал?
– А что, за награду?
– Я… Я не про то. – Парень аж заикаться начал от возмущения.
– А про что?
– Кто тебе сказал, что я за каким-то там обозом еду?
– Сорока на хвосте принесла.
– Дурная у тебя сорока!
– Ну конечно, наши, смоленские сороки дурные. Все как есть. Это тверские или московские сороки – умные… Страсть!
Никита, чтобы не наговорить злых и обидных слов, с силой стиснул зубы. Вот, кажется, и отгадка, зачем она их из поруба вызволяла, зачем вместе ехать напросилась. Ничего удивительного не будет, если позади, в половине дня езды, следует Илья Приснославич с верными дружинниками. Следопытов у него в отряде хватает: тот же Твердила или братья Вершиничи – Мокроус и Куденя. Не отстанут, будут висеть, как репей на хвосте у собаки. И ждать.
– Эй, ты чего замолчал? – удивленно вскинула бровь Василиса.
Парень тряхнул головой, выказывая нежелание отвечать.
– За сорок, что ли, обиделся?
Он только отмахнулся, внимательно вглядываясь в ельник. Показалось, или ветви качнулись, стряхивая несколько снежинок? Может быть, белка балует… А может…
Из лесу неслышно вышел Мал. Приложил палец к губам, а после скорым шагом, ступая по своим следам, выбрался на дорогу.
– Что? – шепотом спросила Василиса.
– Грабят, – хмуро проговорил старик. – Купца потрошат.
– Ну я им! – Девушка схватилась за саблю.
– Стой! Ты куда! – Мал решительно заступил ей дорогу.
– Может, дружков своих подождете? – едко поинтересовался Никита.
– Ты чего? Каких дружков? Замерз, что ли?
Старый дружинник тоже поглядел на парня как на умалишенного.
– Дайте мне лук со стрелами! – задорно воскликнул Улан-мэрген.
– А пряник медовый тебе не дать? – даже не удостоил его взгляда Мал. Твердо сказал, обращаясь к Василисе: – Не вздумай в драку кинуться. Себя не жалеешь, так хоть мою седую голову пожалей. Случись с тобой что, я жить не буду.
– Так что ж нам, смотреть, как лихие люди проезжих обирают? – Девушка сжала губы так, что они побелели. – И не вмешиваться? Это все-таки еще смоленская земля!
– Витебский князь пускай ее и защищает! Его удел! – решительно ответил старик. – А если Ярославу Васильевичу не до своих подданных, то нам какое дело?
– А такое! Несправедливость в княжестве творить не позволю!
«Ишь ты какая! – подумал Никита, невольно поддаваясь порыву Василисы и в глубине души восхищаясь ее словами, пускай произнесенными в запале. – За державу радеешь. Может, когда не только девчонки, но и князья не о выгоде, а о благе державном думать начнут, на Руси порядок и благодать установятся?»
– И как мы этому воспрепятствуем? – набычился Мал. – Двое вьюношей, девица и…
– Бывший дружинник, – хитро улыбнувшись, подсказала Василиса.
– Дружинников бывших не бывает! – отрезал старик.
Оскорбленно вздернул подбородок, расправил плечи и сверкнул… Нет, не глазами, а именно очами. Прямо как в старину: «под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены…»[24] Принялся одергивать перевязь с мечом, расправлять зипун.
– Дай лук Улану. Он прикроет, – сказал Никита, толкая пятками коня.
Василиса и Мал провожали его недоуменными взглядами.
– Эй, парень, ты куда собрался?! – спохватился старик, когда ученик Горазда отъехал уже на порядочное расстояние – арканом не добросишь.
– Стой! – воскликнула девушка. – Ты куда с голыми руками?
Никита неторопливо обернулся, едва сдерживаясь, чтобы не показать язык.
– Княжество здесь не мое. И не дружинник я. Но смотреть, как русских людей режут и обирают, я не могу. Заставлять вас в драку ввязываться я тоже не могу. Поеду посмотрю, может, помогу чем-то людям…
Мал засуетился, отвел глаза, потом схватился за ножны с мечом:
– Ты хоть оружие-то возьми!
– Я уже устал вас просить дать мне меч.
С этими словами парень вновь стукнул коня пятками. Серый черногривый жеребец легонько взбрыкнул и перешел на тряскую рысцу.
– Ай, баатур! Ай, молодец! – долетел восторженный голос Улан-мэргена, сменившийся требовательным: – Лук давай, старый байгуш[25]!
И ворчливое Мала:
– Молодой еще… Сам справлюсь…
– Я – мэрген. Я лису в глаз бью!
– А я – дружинник князя смоленского!
Дальнейшую перепалку Никита уже не слушал. Он высвободил ноги из стремян, пошевелил стопами, разминая их. Повел плечами, будто сбрасывал расстегнутый плащ.
Горазд очень любил повторять выражения одного чиньского мудреца: «Достойный муж предъявляет требования к себе, низкий человек – к другим» и «Легче зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту»[26]. Пускай они там выясняют, кто из князей должен защищать купцов на этой дороге: Александр Глебович или Ярослав Васильевич. А он тем временем пойдет и зажжет свечу. Маленькую, но свою.
Свернув за поворот – дорога здесь огибала оплывший, растекшийся холм, – Никита сразу увидел и купеческий обоз, и разбойников. Несколько саней, вокруг которых суетились люди в разношерстной одежке. У некоторых в руках поблескивало оружие. В стороне топтались выпряженные кони. Почуяв собратьев, черногривый заржал.
Парень и до того не собирался скрываться, теперь и вовсе понял, что обнаружен. Он приветливо помахал рукой и направился к последним саням. Конь сам по себе перешел с рыси на шаг, чему Никита, так и не вернувший ноги в стремена, только обрадовался – меньше трясет.
Он ехал прямиком к ватажникам, бросившим на время перебирать содержимое саней. На ходу показывал им раскрытые ладони и улыбался. Хотя, если честно признаться, поджилки тряслись. А ну как не станут дожидаться и разговоры разговаривать, а всадят стрелу из лука или самострела? Это только в сказках богатыри мечом или саблей на лету стрелы отбрасывают, в жизни оно тяжелее приходится. Тем паче что никакого оружия у Никиты и не было. Хочешь, голой ладонью отбивай, а хочешь, уворачивайся.
Попутно парень разглядывал лесных молодцев и обобранных ими купцов. Пересчитал сани – маловато что-то, всего пять. Из них одни – болок[27], украшенный затейливой резьбой. Видно, важную птицу везли – обычный купец не станет так роскошествовать. Кто же это такой?
Ага! Вот он где!
На снегу сидел немолодой мужчина. Смуглый, скуластый, нос крючком. Но на ордынца он похож не был, как не был похож и на южного гостя, виденного Никитой на московском торжище. Однако что-то неуловимо восточное в его внешности присутствовало. Даже покрой темного дорожного полукафтанья…
– Эй, добрый молодец! – Громкий, уверенный голос отвлек парня от созерцания ограбленного купца. – Ты кто такой будешь?
– Я-то? – Никита посмотрел на говорившего. Им оказался плечистый мужчина саженного роста. Всклоченная русая борода и нечесаные кудри. Богатая, с бобровой оторочкой, мурмолка лихо заломлена на затылок. Полушубок нараспашку, а под ним – бахтерец[28]. Ну уж этот точно русский. – Я – человек мирный, проезжал тут… Глядь, добрые люди на дороге остановились. Я думал, чем помочь, может…
Сгрудившиеся вокруг здоровяка разбойники заржали так, что черногривый прижал уши и шарахнулся в сторону. Парень успокоил его, похлопав по шее.
– Ну ты и смешной! – покачал головой щуплый мужичок с кривым, видно, сломанным когда-то носом. – Чем же ты нам помочь можешь?
– А я не вам хотел помочь… – Никита, пользуясь тем, что грабители веселятся, толкают друг дружку локтями и тычут в него грязными пальцами, продолжал осматривать дорогу и обочины.
24
«Слово о полку Игореве». Перевод Д. С. Лихачева.
25
Байгуш – сова, сыч.
26
Высказывания принадлежат Конфуцию.
27
Болок – зимняя повозка, крытые сани с будкой или кибитка.
28
Бахтерец – доспех, заменявший латы или кольчугу; он набирался из продолговатых плоских полуколец и блях, которые нашивались на суконное полукафтанье.