Маленький Бобеш

— А куда ты летишь, Силушка?

— Да вот паук за мной гонится, поэтому я и побежала к тебе, мой маленький ушастенький зайчик.

— Я совсем не зайчик.

— Как же так — не зайчик?

Бобеш схватился за голову и действительно нащупал заячьи уши, длинные бархатные уши.

— Силушка, а ты видела этого змея?

— Какого змея?

— Там, внизу.

— Внизу ничего нет.

— Есть.

— А я тебе говорю — нет!

— Есть, — твердил Бобеш.

Он глянул вниз. Но внизу не было никакого змея, там была уже река, широкая река, на реке плот, а на плоту Брихта с детьми. Они махали ему, кричали, смеялись, звали, но Бобеш не понимал.

— Что они кричат? — спросил Бобеш у мушки.

— Не знаю, зайчик.

Вдруг над плотом поднялся бумажный змей. У него были огромные глаза, и они были не нарисованные. У него был огромный рот, но и рот тоже был не нарисованным. И глаза и рот были настоящими. Змей таращил глаза и открывал рот.

— Зайчик, зайчик!

— Что ты, мушка?

— Он меня съест, ах, он меня съест!

— Не бойся, мушка, — улыбнулся Бобеш, — он не настоящий!

Но Бобеш перестал смеяться, когда змей превратился в страшного паука, у которого вместо глаз были большие лампы с желтым, противно желтым светом. Паук открывал гигантский рот, и в нем светился ряд зубов, черных и блестящих зубов, как огромная пила. Изо рта вырывались желтые огненные кольца. Паук был все ближе и ближе… Бобеш закрыл глаза — он не мог перенести такого сильного света.

— Ах, если бы я был ветерком, — шептал Бобеш, — я влетел бы ему прямо в рот, и ничего бы со мной не случилось! Мушка, мушка! — звал он в отчаянии, но никто не отзывался.

А когда он открыл глаза, вокруг была тьма, кромешная тьма. Он протянул руку и наткнулся на что-то холодное. Нет, это не земля. Это вода — да, холодная вода, всюду одна вода. Над головой тоже вода. Ах, ведь он же в воде! Он чувствует, как вода бьет ему в глаза, лезет в рот, гудит в ушах. Бобеш в отчаянии закричал:

— Мама, мама, мама! — Он кричал изо всех сил — Мама, я тону!

И вдруг с облегчением почувствовал, как какая-то сила поднимает его; он уже над водой, уже снова может дышать, открывает глаза… но снова видит желтые глаза этого противного паука, который приближается к нему.

Что ему делать? Он должен или ослепнуть, или умереть, потому что когда он закрывает глаза, то опускается в воду и тонет; а когда открывает глаза, гибнет от света.

— Уходи! Уходи! — кричит Бобеш. — Иди от меня!

— Бобеш, что с тобой, что ты кричишь?

— Это ты, мушка?

— Бобеш, маленький!

Бобеш сел на постель и видит: на столе светит лампа, у постели сидит мама, в руках у нее белый платок.

— Бобеш, мальчик мой, ведь у тебя жар! Подожди-ка, я снова сделаю тебе компресс.

Бобеш дотронулся до головы и нащупал мокрый платок, который мама положила ему на голову, когда он кричал во сне.

— Мама, мне холодно, мне очень холодно!

— Какая у тебя голова горячая, Бобеш! У тебя жар, я снова сделаю тебе компресс.

— Унеси, пожалуйста, лампу отсюда. Я боюсь!

Мать заслонила свет бумагой и поставила лампу так, чтобы Бобеш не видел.

— И грудь у тебя как в огне, — сказала сочувственно мать. — Как бы ты не разболелся… Прислонись ко мне, мама сделает тебе холодный компресс.

— Не хочу, холодно!

— Не будет, Бобеш, холодно. Потерпи одну минутку, а потом тебе снова будет хорошо.

Мать положила на постель большое мокрое полотенце, взяла Бобеша на руки, задрала рубашонку и положила его спинкой на холодное мокрое полотенце.

— Ой, ой, ой! — вырвалось у Бобеша. — Холодно, очень холодно! — И он расплакался.

— Не плачь, маленький, это пройдет, пройдет…

Через минутку он действительно почувствовал, как ему стало чуть-чуть полегче. Теперь компресс не казался больше противным. Веки у Бобеша были такие тяжелые, что не хватало сил держать их открытыми, и он сразу же их закрывал. Но он не спал. Он слышал, как мать говорит с отцом, бабушкой и дедушкой.

— Мне кажется, что нужно все-таки позвать врача, — говорил отцу дедушка.

— Может, еще так пройдет, — отвечал отец.

— Не знаю, не знаю… Он кричал в бреду… Наверняка простыл — вода теперь такая холодная.

— Хорошо, подождем до утра. Если и утром будет жар, ничего не поделаешь, придется звать.

— Хуже будет, если не достанем на врача денег, — вздыхала мать.

— Беда, прямо беда…

— Не нужно было покупать Бобешу новый костюм, ты же знала, что я без работы, — сказал отец, как будто бы немного сердясь.

— Я так и думала, что ты будешь меня упрекать, — сказала мать. — Ну что хорошего, если бы у него был один костюм и на праздники и на будни?

— Боже мой, во всем городе мальчишку никто и не заметит! — ответил отец.

«Вот оно что! — подумал Бобеш. — Отец теперь сердится, что у меня новый костюм. А когда я его надевал, он хвалил, говорил: „Какой хороший, как тебе идет!“ Я-то думал, что он на самом деле рад».

Но здесь вмешался дедушка:

— Бросьте эти разговоры, как-нибудь обойдемся. Так долго, конечно, мы не протянем… Я, пожалуй, — обратился он к отцу, поищу себе какой-нибудь заработок.

— Как же ты будешь работать, когда тебе трудно и с места подняться?

— Ну, знаешь, парень, когда заедает нищета, силы находятся.

— Начнешь работать, разболеешься, и у нас здесь будет целый лазарет, — возражала мать.

— После воскресенья я пойду за реку, на картонажную фабрику, — сказал отец. — Мне пообещали там дать с ноября работу. Платить, конечно, будут мало, ну да хоть что-нибудь.

— Скорей бы уж весна! Я себе работу как-нибудь достану, — сказал дедушка. — Здесь, в городе, каменщики всегда требуются.

— Не думала я, не гадала увидеть детей своих в нищете! — причитала бабушка.

— Ну ладно, ладно. Не так уж все страшно, — сказала мать. — Ведь осталось еще немного денег от дома.

— Что такое сто золотых? Ничто. Надо их беречь на черный день.

Бобеш сначала слушал разговор, а потом уснул и не узнал, как решили поступить отец с матерью.

А они договорились, что на деньги, оставшиеся у них от продажи деревенского дома, мать купит швейную машинку и будет шить белье на продажу. Отец снова пойдет на фабрику, а дедушка весной попробует найти какую-нибудь работенку полегче. Бабушка будет присматривать за маленьким Франтишеком, чтобы мать могла заработать. Когда все на этом порешили, легли спать. Только мать осталась сидеть у постели Бобеша, у которого был сильный жар. Каждые полчаса она меняла ему холодные компрессы. Уснула совсем ненадолго, да и то только под утро, когда ей показалось, что и Бобеш спокойно спит.

Но Бобешу было все хуже и хуже.

Позвали доктора. Доктор оказался совсем не таким, каким представлял себе Бобеш. Он хорошо помнил деревенского доктора, приходившего к отцу. Этот же был совсем молодым, безусым. И мальчику сначала даже не хотелось верить, что это тоже доктор.

Высокая температура все еще держалась, и Бобеша мучили кошмары. Он не мог без боли глотать, даже слюну проглотить не мог. Когда он глотал, и в ушах у него отдавало И в голове шумело. Что-то кололо в груди, особенно когда он кашлял.

Однажды ночью с Бобешем было очень плохо. Мать говорила, что он распалился, как плита. Кричал во сне, метался… Она обкладывала его мокрыми компрессами. Бобеш плакал, но потом, казалось, заснул — во всяком случае, затих. Мать тогда пошла успокоить маленького Франтишека, проснувшегося от плача Бобеша и теперь кричавшего, будто его резали.

— Ну, ну, ну, что такое? Кто трогает нашего мальчика? Кто трогает нашу детку? Вот тебе, вот тебе, вот тебе! Уйдите все от нас, плохие люди! Вот вам! Ну, ну, ну! — Так мать разговаривала с маленьким Франтишеком.

Она качала его на руках, мурлыкала ему какую-то песенку, похлопывала по одеялу, в которое он был завернут, но тот все не унимался, и мать начала уже беспокоиться:

— Боже, что за мученье с тобой, маленький! Что с тобой случилось? Наверное, и у тебя что-нибудь болит — не станешь же ты зря плакать.