Страница 81 из 96
Но это еще не всё. Даваре отказался от прекрасного состояния во Франции, часть которого он мог бы получить и в настоящее время. Я не в силах и, может быть, никогда не буду иметь возможность вознаградить его. Не могу ли я обратиться к Государю, на дружбу которого имею право рассчитывать, и просить его обеспечить нуждающегося и больного друга моего? Приверженцы брата моего обеспечены Английским королем; неужели я не в состоянии буду оказать помощи моим приближенным лишь потому, что нахожусь в России? Я попросил бы Императора дать графу Даваре небольшую аренду. Много было таких примеров.
Коль скоро Его Императорское Величество исполнит мою просьбу, вы согласитесь, любезный граф, что, если и забыть просто заслуги и нужды, мое собственное достоинство требует, чтобы с другом моим не обращались как с обыкновенным эмигрантом.
В настоящую минуту я не боюсь показаться нескромным, распространяясь о герцоге Граммоне; достаточно того, что я высказал выше. Ему предстояло получить большое состояние по наследству, и он всего лишился, служа моему несчастному брату и мне. Авось когда-нибудь вознагражу я его.
Что касается архиепископа Реймского, его нельзя вознаградить повышением звания, но, согласно с благим законом Петра Великого, состоящие на пенсии у Императора имеют право на его покровительство. Я попросил бы пожаловать достоуважаемому прелату пенсию, подобную той, которую император Павел назначил архиепископу Альбийскому, обеспечив его старость. Император успокоил бы меня насчет его будущности.
Прошу Вас, любезный граф, ежели вы можете оказать эту услугу, то, прочитав приложенную при сем копию, подайте Императрице письмо мое, равно и копию письма императора Павла Даваре, которую передаст вам граф Блака. Если представить это лестное письмо Ее Императорскому Величеству, оно непременно возбудит в ней участие к другу моему. Наконец, излишним считаю сказать вам, сколько благодарен я вам за участие, которое вы принимаете в храбром и преданном Мутье. Мне тем дороже будет успех в настоящем деле, ежели я добуду его через ваше посредничество.
Прощайте, любезный граф, вам известна дружба моя к вам.
Людовик
Приложение V
Посреди болезни, изнурен будучи в силах и внезапно вызван к служению о войне и мире в таких политических обстоятельствах, где крайне трудно отличить черту решительную, я готов исполнить Монаршую волю и объяснить мнение мое по сему предмету: но предварительно испрашиваю к себе милостивого снисхождения.
Известно самому Государю Императору, как в двух случаях, вопреки господствовавшего тогда мнения, домогался я и просил, чтоб на пользу других государств не выводить Россию из того мирного благоденствия, на котором находилась она под благотворною державою своего Государя. Тогда я упоминал, что войну можно начать всегда, но для окончания оной не одна миролюбивая воля надобна: тут, в виде посредников, предстанут выгоды народа и достоинство государства.
Будучи тверд в правилах, я обязываюсь и при нынешнем случае сказать, что если утверждал, что не было пользы скоропостижно выставлять военные ополчения, то и ныне в скоропостижных исканиях мира пользы я не предвижу.
В мирном договоре, между императором римским и начальником французской нации заключенном, вопреки многих примеров ни слова не упомянуто ни о союзных войсках, действовавших за Австрию, ни о размене их пленных. Таковое молчание не обнаруживает ли род пренебрежения к России, которая могуществом своим стоит на первой степени в Европе! И сим самым не вызывает ли ее Бонапарте пред целым светом домогаться его снисхождения!
Принадлежа отечеству, я из сердца извлекаю воспитанное со мною чувство, что если мы и при Петре Великом и при Екатерине II умели сносить раны минутных неудач военных: унижения — никогда и нигде сносить мы не умели.
И так почитаю я, что для сохранения достоинства Империи и принимая не военные, а мирные расположения ко всем за твердое себе правило, мы должны на сей раз точно удержаться отправлять особенного чиновника к Бонапарте, поскольку он в хитрости своей даст таковой мере открытый вид искательства его расположений, чего ни с духом российского народа, ни с приверженностью его к своему Государю и отечеству согласить я не могу.
Ясно, что все наши союзы прерываются и что, потеряв Венский Двор, вскоре потеряем мы союзника и в прусском короле: но надолго ли Бонапарте может согласить противоположные их интересы? И если мы хладнокровно будем смотреть на сии обстоятельства, не обратится ли к нам одна из двух держав сих? А тогда не естественно ли, что к союзу двух сильных царств пристанут и 2-й степени государства?
Выжидая такой сбыточной перемены, следует, по моему мнению, к ней готовиться тем, что отвечать Венскому Двору, что Государь, вошед в войну за других, кой час они не в войне, сам себя почитает в мире; что в сообщенном Государю трактате, поскольку об России ничего не упомянуто, то Государь и участия в нем принимать не может; сожалеет, что потерял союзника такого, с которым, лично познакомясь, дружески к нему расположился; что польза союзов утверждается долгим временем и что поскольку российский Государь в расположении его к Венскому Двору иного предмета не имел, как его же благосостояние, то ему же и предоставляет искать его тою стезею, которую он предпочел российскому союзу.
Что же касается до курфюрстов баварского и вюртембергского, Государь Император, имея с некоторого времени причины быть недовольным поступками их, не находит и надобности входить в рассуждение о тех достоинствах, которыми они между собой и союзниками своими себя величают.
На сей раз более движения кажется не нужно. Теперь да не позволено мне будет отыскивать в самом трактате той цели, с которою заключен оный.
Предварительно скажу, что сколько ни казалось вероятным, что виды Бонапарте клонились на восстановление Польши, но по объяснении обстоятельств, кажется, опасаться сего нет причины, поскольку Галиция осталась неприкосновенна, разве существует в тайне какая-либо конвенция между ними по сему предмету, о чем всемерно разведать должно. Что же касается до трактата, надобно было ожидать, что весь разум оного будет состоять в мщении побежденному неприятелю: но я не токмо не нахожу того, но ясно вижу, что во всем договоре крайне сбережены интересы Австрийского Дома. Бережливость сия изменяется тем:
1) Что 10 статьею трактата Сальцбург, отнятый у курфюрста, приобщается к массе австрийских владений, для коих приобретение сие по географическому положению и по внутреннему и необработанному богатству земли сей должно почитаться весьма важным.
2) Что о статье 12 из владений Ордена Тевтонического делается наследственное владение по выбору императора в пользу одного из эрцгерцогов и потомства его.
3) Что в трактате ни слова не упомянуто о бывшем Бамбергском епископстве, и следовательно оно как будто остается по-прежнему частию владений курфюрста баварскаго. Но ему кажется быть невозможно, поскольку у него взято бывшее епископство Вирцбургское и сделано особым владением в пользу того эрцгерцога, который был курфюрстом сальцбургским?
Таким образом Бамбергское епископство, будучи отсечено от владения баварского, с одной стороны, прилегает к владениям короля прусского, а с другой — к новой принадлежности одного из эрцгерцогов. Не можно ли заключить, что курфюрст баварский княжеством сим поступился втайне и что оно с другими землями составит возмездие гибкости Прусского Двора; а ежели нет, то составит новое владение в пользу эрцгерцога Фердинанда, которому предварительно назначается удел по 12 статье трактата.
На какой же конец все сии обстоятельства так устроены? Не обязался ли Австрийский Дом особым тайным соглашением содействовать Бонапарте против Турок и нас? А буде сими снисхождениями награждена потеря Тироля и мелких владений в Швабии, то сепаратною статьею не сделано ли замены и за Венецию, и не в том ли она состоять может, чтоб император ныне же ввел войска свои в Молдавию и Валахию, которые бы, овладев сим краем, составили бы нам препону к вспомоществованию Порте? И почему трактат состоялся в Пресбурге? Нет ли особенного с Венгрией) о присоединении к оной владений турецких?