Страница 44 из 76
…Сейчас он увидит этот дом. Вот за тем подъемом.
«Волга» взвыла, преодолевая крутой рубеж, и замерла на гребне. Полковник вышел и в первую минуту подумал, что обознался. Мост был, лачуга, напоминавшая дедову, была, а дома под острой крышей, похожей на распустившиеся створки раковины, не было. Вот полковник и подумал, что обознался.
Ему навстречу поднималась закутанная в платок женщина. Голова от платка — как голубой шар, ни рта, ни носа, одни глаза. Спросил, как называется деревня внизу. Закутанная ответила. Деревня была та самая. Полковник сел на дорожный столбик и задумался. Вспомнилось сказанное там, внизу: «За Красной Армией не пропадет». Неужели пропало? Как он корил себя! Сто раз, бывая в Москве, мог завернуть сюда. Закутанная, заметив, как побледнел полковник, подошла, вопросительно посмотрела. Он улыбнулся, встал, прогоняя слабость, спросил, не здешняя ли?
«Здешняя». — ответила закутанная. Полковник, указав на лачугу, спросил: «Кто в том тереме живет?»
Глаза у закутанной загорелись любопытством.
«Раньше дедушка Авдеев жил. Сейчас бабушка Ларионова доживает. А что?»
Полковник не ответил. Молча кивнул и направился к машине. Закутанная дернула плечами — «странный какой-то» — и пошла своей дорогой.
В сельском Совете полковник узнал то же самое. Председатель, бывший партизан, курил, пряча цигарку в кулаке, по обычаю лесных мстителей, и рассказывал. Ларионова? Как же, проживает. Одинокая. Сын — тот под Прагой погиб, дочь — в здешних лесах. Партизанкой была. Здесь и похоронена. В братской могиле… Бабушка Ларионова у них герой. Детский сад на общественных началах… Матери — в поле, детвору — к ней. Раньше она в своем доме жила, а потом, когда ее дом по военной нужде конфисковали, по людям мыкалась. Ну а когда дедушка Авдеев умер, бабушка Ларионова вместо него поселилась.
Полковник угрюмо молчал: конфисковали… Вот как обернулось дело.
«А я слышал, — сказал он, — будто она сама… добровольно тот дом…»
Председатель вдруг оживился, будто ждал этого вопроса, и считал своим долгом немедленно опровергнуть легенду. У него просто в голове не укладывалось, что не где-то (где-то все возможно), а именно в его селе совершен легендарный подвиг. И кем? Простой русской крестьянкой. В ее несознательности он, председатель, бывший сельский активист-комсомолец сколько раз убеждался: ее на собрание зовут, а она в поле ковыряется, картошку, видишь, его комсомолки нечисто убрали; дочку в комсомол принимают, и она тут, послушать, видишь, пришла, чему ее дочку учить будут, не дурному ли? Комсомолу не доверяет…
«Нет, — сказал председатель, — не могла она. Свой дом? Сама? Нет, не той закалки человек. Да и кто бы у нее спрашивать стал? Война…»
Полковник с сожалением посмотрел на председателя. Русский, а в русских не верит. Пусть не во всех, а надо во всех верить, в каждом героя видеть.
Усмехнулся:
«А сами говорите, она у вас детский сад на общественных началах?»
Председатель понял — разубедить полковника не удалось, и бросился в новую атаку:
«А чем она тут жертвует? Временем? Так времени у нее все равно что у вечности… Ладно, за эту службу спасибо ей. А вот за то, что армию нашу на позор выставляет, не спасибо, нет».
«Как… выставляет?» — спросил полковник.
«А вот так, — сказал он. — Слухи всякие пускает. Будто армия наша долг ей вернет и новый дом поставит. Да если нашей армии долги возвращать…»
«Помолчите! — Голос у полковника был строг и сух. — Именно для того я сюда и прибыл…»
Председатель опешил.
Полковник встал и вышел. Сел в машину, уехал.
Все последующие действия полковника Чмутова были хоть и стремительны, но строго спланированы. Он помнил, что интендант Митрофанов москвич. Обратился в справочное бюро и узнал адрес. Дома Митрофанова не оказалось. Он был на даче. Полковник узнал адрес — Перловская, поехал. И не удивился, увидев дом под острой, похожей на распустившиеся створки раковины крышей. Он уже знал, что увидит его.
От дома к калитке, в которой стоял Чмутов, по красной, утрамбованной кирпичной крошкой дорожке шел тучный человек с лейкой. С лейкой в одной руке, с малой саперной лопатой в другой. Сейчас он увидит Чмутова. А это равносильно тому, как если бы он увидел привидение. Увидел! Узнал! Глаза расширились, подбородок отвис, и тучный осел, как подтаявший сугроб, выронив лейку и малую саперную лопату.
Чмутов ушел, ни разу не оглянувшись. Вернулся в Москву и вместо санатория, куда его гнали раны, поехал в Кировскую область. Там, в леспромхозе, купил сборный дом и, пока его доставляли в Москву, слетал в часть. Из части в столицу он вернулся с двумя десятками солдат из строительного батальона. Дом перевезли в деревню, и не прошло недели, как полковник, остановившийся в Москве, в гостинице на площади Коммуны, узнал: можно приезжать на новоселье. Он поехал возбужденный и радостный и очень удивился встрече: возле построенного солдатами дома сдержанно рыдал похоронный оркестр. Сердце у полковника оборвалось. Совсем нехорошо ему стало, когда он узнал, что бабушке Ларионовой даже не успели сообщить о новоселье. Дом до последнего дня держали в тайне. Увы, тайна так и не открылась бабушке Ларионовой. Она умерла в день новоселья.
Вернувшись домой, полковник объявил потрясенной семье, что выходит в отставку, и тут же выехал в округ.
Командующий, боевой товарищ, был строг и официален. Получив из рук полковника рапорт об отставке, он достал из стола другой документ, полученный ранее, и, пощелкав по нему пальцем, спросил:
«Бежите от ответственности?»
«Бегу? — удивился полковник Чмутов. — Не бегу, а прошу… по собственному желанию… И не от ответственности я бегу. За вверенную мне часть ответственности никогда не боялся».
«Я не об этом», — нахмурился командующий.
«О чем же еще?» — пожал плечами полковник Чмутов.
«Читай», — командующий протянул Чмутову бумагу.
Чмутов прочитал и побагровел. В бумаге, черным по белому, сообщалось о том, как он, полковник Чмутов, в корыстных целях использовал солдат саперного батальона. Дальше раскрывалась эта цель: строительство семейной дачи под Москвой. Чмутову захотелось тут же возмутиться, взорваться, но он сдержал себя и лишь голос выдал волнение.
«Да, — сказал он, имея в виду рапорт об отставке, — в частности и поэтому».
«Я так и думал, — сказал командующий. — Стараешься опередить события. Ну что ж, не будем выносить сор из избы, старый боевой товарищ. — Последние слова он произнес с издевкой, а потом прежним серьезным тоном добавил: — Рапорт пойдет по инстанции. Можете быть свободны».
Через месяц полковник Чмутов, теперь уже полковник в отставке, с семьей приехал в родное село.
— Папа наказал сам себя, — сказал Илья, закончив рассказ. — Наказал за то, что не мог сдержать слово. Я с папой согласен, а мама нет. Они все время ссорятся, и мама плачет.
— Теперь уж чего плакать, — запыхтел Анатолий. — Теперь вам назад ходу нет… — И ехидно добавил: — В полковники…
— Как это нет? — вспылил Валентин и забегал глазами, будто искал, за что ухватиться перед дракой. — Да я бы на месте Тимофея Ивановича… Я бы письмо… в Москву… маршалу…
— Папа не станет писать, — тихо сказал Илья. — До свидания. — Он отошел, остановился, обернулся и добавил: — Папа так и сказал маме — никаких писем, никуда.
Письмо в Москву ушло в ту же ночь. Начиналось оно так: «Маршалу Советского Союза от пионера Валентина Фивинцева…» В нем подробно на пяти листах ученической тетради излагалась история полковника Чмутова.
Прошел месяц, и вдруг учитель Чмутов прямо с уроков был вызван в область. Вызов не особенно удивил школу. Бывший полковник… Могли по военным делам вызвать, как это уже бывало не однажды. Смущало только, что прямо с уроков. И то, что машину за бывшим полковником прислал сам секретарь обкома.
Вернулся Чмутов взволнованный, но зачем вызывали, не сказал.
И еще прошел месяц. Наступила зима. Правда, еще не настоящая — маломорозная, совсем бесснежная, но зима, от которой уже надо было прятать нос и уши. Наконец выпал первый снег. И вот по нему, по первому снегу, оставляя за собой черный след, примчался в поселок мотоцикл с коляской. Остановился возле дома Чмутовых. Из коляски вылез офицер и вошел в дом. Побыл недолго и вышел. Сел в коляску, поехал и — кто видел, у того глаза на лоб — остановился возле дома Фивинцевых. Офицер вылез и вошел в дом. Побыл недолго и вышел обратно. Сел в коляску и укатил.