Страница 40 из 76
— Пли!
Гремят восемь выстрелов, и… восемь пуль «летят в соседний колхоз за молоком»…
— Пли! — И «журавли» поражают сразу две цели, «цапли» — ни одной.
Последняя попытка (их всего три).
«Журавли», фасоня, оставляют на огневом рубеже только двух стрелков. Это командир Спартак и комиссар Нина. Я мысленно грожу Спартаку кулаком и иронизирую: «Задавака, зазнайка, воображала, не мог оставить всех четверых. А вдруг промах?..»
Орел тоже волнуется. Он так и сросся с биноклем и не спускает глаз с Юлькиных стрелков во главе с Юлькой.
Залп — и вздох облегчения вырывается у нас из груди. Ни на одной мачте ни одного шара.
— Ура? — тихонько спрашивает Орел, снимает фуражку и ладонью вытирает вспотевшую лысину.
— Ура! — тихонько отвечаю я, с легкой печалью глядя на Орла. Вот и окончились наши заботы. А с тем, к чему привык, всегда грустно расставаться.
Над Безымянной высотой на мачтах вспыхивают в лучах полуденного солнца два вымпела с «гербами» — позывными «журавлей» и «цапель». И в ту же минуту в небе загорается дюжина красных ракет — прощальный салют посредников военно-спортивной игры «Зарница». Завтра мы с ними подсчитаем очки и по очкам определим победителя. Потом состоится торжественное собрание личного состава двух батальонов — «журавлей» и «цапель», и командующий Орел вручит победителю «Зарницы» модель крейсера «Наташин», который плавает где-то в северных морях. Модель — подарок юным наташинцам от моряков — шефов города. Жаль, что я не буду на этом торжестве. Послезавтра я уезжаю. Работа зовет меня в Москву. Прощай, задорная, боевая, озорная, веселая «Зарница», прощай, Наташин…
Здравствуй, Наташин. Сколько времени прошло, как мы не виделись? Месяц с небольшим, и вот я снова твой гость. На этот раз недолгий.
Осень… И лес вдали в короне лучей заходящего солнца. И Десна, дремлющая в желтых берегах и сладко, как дитя, причмокивающая в полусне. И Тютчев в голове — мой великий земляк, заученный с детства:
Ветра нет, но в душе у меня буря, буря чувств, которую никто не в силах унять. Ни участливый взгляд мамы — она сама волнуется не меньше моего, ни мужественное рукопожатие отчима, переживающего за маму, ни прямодушно-солдатские кивки Орла, призывающие к спокойствию. Мы все — я, отчим, мама, Орел — в полной парадной форме стоим возле братской могилы, близ дуба — «памятника природы» и не сводим глаз с обелиска, затянутого белым как снег покрывалом. Справа и слева от нас — местное начальство: из Наташина, Стародуба, окрестных сел и городов. А перед всеми нами — побатальонно — стоят юнармейцы, мои дорогие «журавли» и «цапли».
Тихонько грустит оркестр: «Шумел сурово Брянский лес…». Но вот песня сыграна.
— Смирно! — командует командир Спартак.
— Смирно! — командует командир Юлька.
И по очереди Орлу:
— Товарищ командующий, батальон по вашему приказанию построен…
— Памятник героям-подпольщикам открыть! — приказывает им Орел.
Гремят барабаны.
Поют горны.
Белое как снег полотнище падает на землю, и бронзовый, похожий на меня, Морозов устремляет на меня и на всех, кто со мной, строгий отчий взгляд. Он бронзовый, с гранатой в руках, я живой, с платком, который сунул мне зачем-то чувствительный отчим, — мы стоим друг против друга, ищем себя друг в друге и неслышно для других разговариваем друг с другом.
«Ты какой?» — спрашивает отец.
«Такой, как ты», — отвечаю я.
«Знаю и верю», — говорит отец.
Как мне хочется, чтобы произошло чудо и он оказался среди нас, живых…
— Батальоны, — командует Орел, — к торжественной перекличке будьте готовы!
— Всегда готовы! — отвечают «журавли» и «цапли».
И перекличка начинается.
— Алексей Морозов! — вызывает Орел.
— Народный мститель Алексей Морозов пал смертью храбрых в борьбе за советскую Родину, — отвечает правофланговый юнармеец.
— Тимофей Пасынок! — вызывает Орел.
Так же отвечает другой юнармеец.
— Андрей Князев!..
— Алексей Балалаев!..
— Ирина Горохова!..
— Октябрина Некипелова!
— Николай Сова!
Перекличка окончена.
— Напра-во, — командует Орел, — шагом марш! — и спешит занять место во главе колонны рядом с командирами Юлькой и Спартаком.
Они идут по городу, по улице, которая носит партизанское имя моего отца — улице Мазая, бывшей Садовой, — и все окна нараспашку, все улыбки и аплодисменты им, «журавлям» и «цаплям», юнармейцам, идущим дорогой отцов.
Мы идем следом. Мы провожаем их на вечер встречи нового учебного года в Дом культуры кирпичного завода, и сами весь вечер будем с ними — встречать такой важный для всех, такой нужный всем — детям и взрослым — новый учебный год Родины. Новый год труда и борьбы. «Наша жизнь есть борьба», — вспоминаю я слова Юльки Цаплиной, которые она сказала на открытии памятника героям-подпольщикам Наташина. И еще вспоминаю, как седая грустная женщина — от роно, — приласкав Юльку, сказала:
— Они боролись за то, чтобы вы были всегда счастливы.
Юлька ласки не приняла и возразила:
— Нет, они боролись за то, чтобы мы тоже могли бороться. — Подумала и добавила: — За лучшую жизнь для всех.
…Ночью мы уезжали — я, мама и отчим. Перрон, обычно пустынный, едва вместил провожающих. Веселый и шумный, как гроза, примчался скорый и удивленно выпучил глаза-окна: такого многолюдства он здесь никогда не видел. Перрон, как газон, цвел алыми и синими маками. Это в пилотках, держа равнение на середину — на нас, отъезжающих, — в две шеренги стояли юнармейцы.
Мы вошли в вагон и оглянулись. «Журавли» и «цапли» прощально, как крыльями, махали снятыми с шеи пионерскими галстуками. Маленький Орел, то улыбаясь, то хмурясь, парадно отдавал честь.
Поезд тронулся, и в ту же минуту — «Счастливый путь!» — загремели барабаны и запели горны.
Прощай, Наташин. На этот раз надолго.
В раннюю пору утра на уступе скалы, торчавшей из моря и дальше ракетой уходившей ввысь, сидели мальчик и девочка. Одинаково одетые в защитного цвета шорты, гимнастерки, пилотки и вооруженные морскими биноклями, они пристально всматривались в серую мглу моря. Позади них, за скалой-ракетой, под кипарисами, дремал пионерский лагерь. Море, лениво мурлыча, ласково терлось о подножье скалы.
На востоке засветлело. Из-за горы, бурой медведицей лежащей у самого моря, выплыл спелый апельсин солнца и брызнул во все стороны струями ярких лучей. Лучи упали в море, и волны моря заиграли всеми цветами радуги.
Девочка опустила на грудь бинокль и радостно всплеснула руками. Она ведь впервые видела чудо рождения морского утра. Мальчик, правда, тоже видел его впервые, но он был старшим в пограничном наряде, и долг старшинства велел ему сдерживать свои чувства. Поэтому на восторженные слова девочки он лишь буркнул: «Угу» и, не отрывая глаз от бинокля, продолжал всматриваться в морскую даль. Девочка, виновато поджав губы, последовала его примеру и стала смотреть туда же. Что искали они в морском просторе?
Рыбацкий баркас протарахтел… Катерок, чуть касаясь воды, пронесся… Самолет в вышине прошел… Труба из-за горизонта вынырнула, помаячила и вновь провалилась куда-то. Это, не объявляясь взору, по другой стороне моря теплоход прошел, оставив, как и все прочее — баркас, катерок, самолет, — письменный след в дневнике-книжке юных пограничников. Сменятся дозорные с поста и обо всем увиденном и услышанном доложат отряду на утренней линейке. Доложат и, кто знает! — может, лишний балл за наблюдательность получат. А там, глядишь, в конце лагерной смены и медаль вручат «ЮДП» — «Юные друзья пограничников». Ею тех награждают, кто больше других разных объектов «заметит и отметит». Вот лагерный наряд и охотится за этими объектами — баркасами, катерами, самолетами, теплоходами…