Страница 11 из 25
— Бог Саваоф.
В зале прошелестел хохоток. Суматоха перекрестилась: «Антихристы…» — но с места не сошла. Удержало любопытство.
— Год рождения? — спросила Валентина.
— Незапамятные времена, — ответил Юра Валенкин.
— Место рождения?
— Бог — подкидыш. Народы все время подкидывали его друг другу. Так что установить настоящее место рождения бога до сих пор не удалось.
В зале снова хихикнули. Валентина встала и сказала:
— Бог Саваоф, или как там его еще, обвиняется в том, что мешает жить хорошему человеку Феде Пустошкину.
Федина бабка, сидевшая рядом с Суматохой, беспокойно заерзала в кресле, отыскивая глазами внука. Но не отыскала.
Предъявив богу обвинения, Валентина пожелала узнать, признает он себя виновным или нет.
— Нет, — ответил Юра Валенкин от имени бога. — Бог Саваоф не может признать себя виновным до тех пор, пока не узнает, в чем конкретно его обвиняют.
Валентина не полезла в карман за словом.
— В том, — сказала она, — что бог Саваоф не разрешает Феде носить пионерский галстук, ходить в кино, петь песни.
— Бог Саваоф не может принять неподтвержденных обвинений, — возразил Юра Валенкин.
Долгий, как на уроке, поднял руку.
— Слово предоставляется прокурору, — объявила Валентина.
— Прошу вызвать пострадавшего Федю Пустошкина, — сказал Долгий.
— Федя Пустошкин! — крикнула Валентина.
— Я тут, — сказал Федя, выходя на сцену.
— Скажи нам, Федя, — начал Долгий, — почему ты не хочешь быть пионером?
— Я хочу… — Федя застенчиво улыбнулся, — Это бабка не хочет, чтобы я хотел.
— Почему?
— Бог не велит.
— А в кино ходить?
— И в кино не велит.
— У меня вопросов больше нет, — сказал прокурор Долгий и подмигнул Феде: — Что скажет защитник?
Юра Валенкин церемонно поклонился прокурору.
— Защитник скажет, что бог действовал в интересах самого Феди Пустошкина.
— Как так? — опешил Долгий.
— Неужели не ясно? — Юра Валенкин пожал плечами и, молитвенно сложив руки, изрек: — Отроку, решившему вкусить сладость райской жизни, негоже предаваться соблазнам жизни земной.
— Я и не предаюсь! — крикнул Федя Пустошкин. — Я в кино хочу, а она не пускает.
Смех волной прокатился по залу. Федина бабка поджала губы и забилась, как улитка, под черную шаль.
— Есть вопрос! — Долгий снова поднял руку.
— Пожалуйста, — сказала Валентина.
— Имею вопрос к защитнику, — сказал Долгий, — Можно ли слышать, не имея ушей?
— Нельзя, — подумав, согласился Юра Валенкин.
— Можно ли видеть, не имея глаз?
— Нет как будто, — последовал ответ.
— Можно ли мыслить, не имея головы?
— Странный вопрос…
— Можно ли существовать, если тебя не будет?
— Честно говоря, сомневаюсь, — чистосердечно признался Юра Валенкин. — А что?
Долгий вприщур посмотрел на защитника:
— А то, что на кой Феде Пустошкину загробная жизнь, если его самого не будет?
— Сдаюсь! — крикнул Юра Валенкин, подняв руки. — Сдаюсь и прошу вынести моему подзащитному оправдательный приговор.
В зале наступила мертвая тишина.
— Это на каком же основании? — спросил прокурор Долгий.
— На основании поговорки: «На нет и суда нет», — сказал Юра Валенкин.
Прокурор потребовал, чтобы защитник выразил свою мысль в более доходчивой форме.
— Пожалуйста, — сказал Юра и снял с клетки покрывало. Клетка была пуста. Зал, вытянув шеи, замер. Валентина, воспользовавшись тишиной, предоставила слово Долгому.
— Кто мешает интересно жить хорошему человеку Феде Пустошкину? Бог, которого нет, или бабка, которая верит в несуществующего бога?
— Бабка! — грохнул зал.
Суматоха не выдержала. Черным смерчем взвилась над креслом, схватила Федину бабку за руку и понеслась к выходу. Следом, чертыхаясь и украдкой отплевываясь, бросилась секта.
Зал аплодировал, преследуя беглецов песней:
Что касается суда, то он, в нарушение всех правил, не удалился на совещание, а спустился в полном составе в зал и присоединился к поющим. Собственно говоря, и без суда все было ясно.
Пропавшая буква
Ночь. Вспыхивают и гаснут над Зарецком молнии.
Когда вспыхивают, город освещается холодным белым светом. Когда гаснут — кажется, что над головой смыкается черная бездна. Дождя нет, и это на руку отряду имени Гагарина.
Крылечко, на котором стоит Воронок, похоже на капитанский мостик. Сам Воронок — на капитана, ведущего корабль по взбаламученному морю. Сверкают молнии, грохочет гром… А где матросы? Матросы тут. Один, два, три, четыре… Пять, шесть, семь, восемь… Несколько вспышек, и Воронок успевает сосчитать всех. Сорок два!
Но почему сорок два? Разве в классе прибавилось учеников, а в отряде пионеров? Нет, состав отряда и класса не менялся с 1 сентября. Откуда же еще двое? Это Ленька и Федя Пустошкин. На груди у Феди галстук.
Воронок вспоминает, как Федю Пустошкина принимали в пионеры. В общем, принимали его, как всех: перед строем дружины, развернувшей ради этого красное знамя… Как и всех: и в то же время не как всех, потому что за Федю-пионера пришлось выдержать крепкий бой…
Однажды отряд имени Юрия Гагарина пришел в класс, где учился Федя, и сразу заполнил собой все: пустующие кое-где места на партах, подоконники, ряды между партами, пространство возле доски. Отряду позарез нужна была помощь, и он пришел за ней к пятиклассникам.
— Представляете, — сказал Воронок, — лопаточки для детского садика сделали, а черенков нет.
— И у нас нет, — встала и развела руками бойкая Нина Приходько.
— У вас нет, но вы можете нам помочь, — сказал Воронок. — В парке старый тополь упал. Можно веток для черенков нарезать.
— Конечно, нарежем, — сказала Нина и смутилась, поймав на себе строгий взгляд классной руководительницы. — Если Зинаида Петровна разрешит.
— Здесь нужны добровольцы, — сказал Воронок.
Ребята даже дышать перестали: их зовут в добровольцы. Но ведь добровольцев посылают только на опасные и трудные дела. А какая опасность ломать ветки?
Им нужна была опасность. Воронок понял это и сказал:
— Можно голову сломать. Тополь большой, еще придавит…
Ах, придавит? Лес рук вырос над партами.
— Я…
— Я…
— И я…
— А ты? — спросил Воронок у Феди Пустошкина.
Ага, это он от нетерпения надулся. Ждал, когда спросят. А сам сказать не решался.
— И я! — крикнул Федя.
Все удивились. Раньше Федя никогда не кричал.
— Ему нельзя, — сказала Нина. — Его бабушка заругает.
— Не заругает. — Федя испугался, что не возьмут, и даже встал: — Я ей не скажу.
— Добровольцы не трусят, — вставил слово Мишка-толстый. — Кто трусит, тот не доброволец.
— Я доброволец, — гордо сказал Федя, — и я не трушу.
— Он скажет бабушке, что пойдет со всеми, — заметил Воронок.
— Я скажу, — пообещал Федя.
Он, наверно, сказал, потому что бабушка приходила в школу и ругалась: «Эксплуатируют ребенка». Но запретить Феде выполнить поручение не посмела. Вообще после суда над богом бабка редко прибегала к насилию над внуком. Старалась действовать исподтишка, уговорами, помня, что вода камень долбит, а слово — душу. Но юные атеисты отряда имени Юрия Гагарина не дремали. Их слово было крепче бабкиного.
Как-то Воронок с Федей шли с речки домой.
— Вот люди говорят, что дерево — это бог, — сказал Воронок.
— Кто говорит? — заинтересовался Федя.
— Дикари. С острова Гаити. Ты еще не проходил. Банан или еще какой фрукт богу сунешь — и получай, что хочешь.
— Куда сунешь? — полюбопытствовал Федя.
— В дупло, — ответил Воронок.