Страница 32 из 33
С приходом хозяина все разговоры стихли. Хозяин сел за стол и уткнулся в поданные ему конторщиком книги.
Кондрашов и Савелий обождали, пока все пришедшие пройдут перед хозяйским столом (хозяин слушал их, не отрываясь от книг) и подошли к столу последними. Конторщик уже шепнул хозяину о цели их прихода, и тот поднял на них бесцветные, с красными жилками глаза-буравчики. Тут же вновь упер их в книгу, буркнув племяннику:
— Зачисли, отведи на кузницу и поставь на довольствие.
Ерёменко был прав: кузнец был нужен хозяину до зарезу. Но он, разумеется, и виду не показал. Конторщик принял документы новых работников и положил их в ящик стола: «Потом оформится. А пока нечего время терять!»
Кузница, в какую он их привел, была лучше многих: просторная даже, почти светлая; горн в порядке, инструмента вдоволь. Но, разумеется, нет такой кузницы, что пришлась бы по руке новому работнику. Каждый новый кузнец обязательно по-своему переложит инструмент и материалы в своем собственном, привычном ему порядке, чтобы не глядя хватать его в нужный момент: когда раскаленный кусок металла шипит и брызжет искрами — тут не время искать где что лежит.
На эту перекладку и на добавление полок и затычек на стенах ушел первый день, а затем началась работа, такая же как и на прежних шахтах: в кузнице и в подполье. Такая и, однако, уже не такая. Русско-японская война, позорная для царского самодержавия и губительная для России, многое перевернула в сознании народа. Иными стали и шахтеры. Теперь уже подпольщикам социал-демократам удавалось поднимать их на большие дела, чем борьба за собственный заработок.
Хозяйская коммерция
Много хозяев узнал Савелий за пять с лишним лет своей работы на шахтах, но такого, как новый, еще не встречал. Владел он четырьмя шахтами, но по доброй воле никогда туда не спускался. Разве уж нужда заставит: потолок обвалился, водой залило, авария в стволе получились с человеческими жертвами, — надо следы заметать, чтобы под суд не попасть.
Целые дни проводил хозяин в конторе, уткнувшись в расчетные книги. Искал, какие статьи расхода можно еще срезать, чтобы увеличить приход. А люди, трудом которых он жил? Они только ярлычки к цифрам. Не интересовался он и состоянием шахт. Работают — и работают: была бы прибыль.
И вот однажды (месяца три с лишком успели до того поработать на шахте Кондрашов с Савкой) хозяин обнаружил, что на одной из шахт снизился приход.
Он засопел. Проверил еще раз: точно, уменьшился. Хозяин крякнул, побагровел весь. Конторщик взглянул в его лицо и встрепенулся: может, удар? Тогда — он наследник!
Но радовался он преждевременно. Дядя поднял над столом свое грузное тело и, наклонившись к племяннику, ударил его по щеке.
— Ты что же, щенок, не докладываешь? В книгах не разбираешься? Так за что ж я тебя, мозгляка, кормлю, наследником сделал? Дядю разор ожидает, а он помалкивает!
— Да помилуйте, дяденька, какой же разор? Самая малость меньше! — залепетал перепуганный племянник.
— Зови, мозгляк, десятника, подрядчика, управляющего!
Конторщик опрометью бросился за дверь. Подрядчика поймал по дороге и вернулся с ним тотчас же. Тот подтвердил:
— Малость уголька поубавилось. Пласт чуток победнел, а оборудование не соответствует. Вот подновить бы, и уголек опять потечет за милую душу!
В глазах хозяина зарябили цифры расхода.
— Закрыть! Не нужна мне эта негодная яма. Закрываю! Подготовь документы! — и плюхнулся на кресло! вопрос о закрытии шахты был решен.
Трое шахтеров, вошедших в контору при этих словах хозяина, испуганные его криком, попятились назад. Но смысл слов был так понятен и страшен, что они сначала остолбенели в дверях, а потом бросились на шахту, передавая всем встречным тяжкую весть.
Через час все стало известно всем.
Залетела весть и в кузницу…
В этот день кузницу посетило небывалое количество людей. Кондрашов за эти месяцы работы, разумеется, не терял даром времени. Его, как, впрочем, и Савелия, узнали уже многие. И сейчас страшный слух направлял всех в кузницу за советом и руководством.
На обреченной шахте работало двести шахтеров, Многие из них отдали работе на этой шахте лучшие годы, иные — десятки лет своей жизни. Навеки порвали они с крестьянским хозяйством, не владели никаким иным инструментом, кроме шахтерской кирки, не знали никакого другого мастерства. Голод и безработица ожидали их у самого выхода из шахты.
Но к Кондрашову бросились не они, а их товарищи с других шахт.
В ту же ночь Кондрашов был в комитете, доложил о происходящем, о настроении шахтеров поддержать всеми силами товарищей, не допустить закрытия шахты. Решили готовить забастовку немедленно и объявить, как только выйдет приказ закрыть шахту. Бастовать всем четырем шахтам. В комитете подсказали: устройте-ка забастовку лежачую — похлеще будет. И подсказали, как это устроить.
Кондрашову эта мысль очень понравилась. О Савке — и говорить нечего.
Много нужно умения, терпения, а главное — собственной убежденности, чтобы доказать сотням людей, что необходима забастовка для защиты увольняемых.
Спасение товарища — традиция шахты. Но одно дело мгновенная жертва: полезть за товарищем под рушащийся пласт или в воду. А другое дело — рисковать работой и жизнью близких, обрекая их и себя на голодовку. Это — пострашнее.
Однако к концу второго дня на ночном митинге в степи Кондрашов добился единодушного решения шахтеров: «В случае закрытия шахты — бастовать!» Понравилось всем и предложение бастовать лежа.
На третий день двумстам шахтерам было объявлено, что шахта закрывается и чтобы они на следующее утро приходили в контору за расчетом.
Лежачая забастовка
Наступило это утро…
Все проснулись, как обычно. Даже раньше обычного. Многие, может быть, и вовсе не спали. «Дед» (в каждом бараке есть свой дед, иногда 35—40-летний), избранный главой делегации, лежит на нарах, одетый в свой лучший костюм и вышитую рубаху, и курит. Лежат, празднично одетые, и все остальные.
В должное время гудка нет: сигнальщик не вышел на работу.
Но уже в следующую минуту гудок завыл…
Завыл свирепо, грозно… Кто-то, видать, поспешил на выручку хозяину — такие паршивые овцы в стаде всегда находятся.
Гудок ревет, а шахтеры лежат на нарах. Иные сели. Лежат и молча смотрят в противоположную стену и потолок. А кто — в окно: на пустынную, мертвую улицу. Бледные стряпухи стоят возле плит с готовым завтраком, но не подают его на стол.
Нелегко людям лежать, когда годами, а иные — десятилетиями вскакивали они по этому гудку и торопливо готовились к работе. Улежи-ка! Однако лежат, все лежат, во всех бараках.
Бегут минуты, а люди лежат…
Поревев, гудок смолк. В положенное время взвыл вторично…
Потом в третий раз… Долго. Несмолкаемо.
Но поселок пуст. Не течет по улице обычная людская волна. Только у хозяйского барака необычное оживление. Самого хозяина не видно, а прихвостни все налицо, все в движении: одни бегут в направлении шахты, другие к баракам.
Вот в Савкин барак, споткнувшись о порог, вбегает конторщик Дымарёв — парень молодой, но уже получивший гнусную известность. Потирая ушибленное колено, он обратился к стряпухе:
— У тебя, что ли, плита дымит? Ребята сказывали… Печника, что ли, прислать?
Говорит, а сам смотрит вытаращенными глазами на лежащих. С чего это они так по-господски разлеглись? Не дождавшись ответа, конторщик вылетел вон и, разумеется, — к хозяину. А там уже из всех бараков огорошили хозяина известием: на работу не вышли, лежат.
А время проклятое медленно, медленно ползет… Шахты не работают, денежки не накопляют. По всему видать, решили шахтеры драться всерьез. Пришлись хозяину самому через конторщиков вызывать к себе представителей всех шахт.
Выходят делегаты из всех бараков почти одновременно и направляются к конторе. Всего человек тридцать. За ними поодаль двинулись все и окружили контору.