Валдайские колокольцы

— Можно отнести Мишеньке конфету?

С этим вопросом к Славе каждый день приставал малыш из соседнего с нами подъезда. Слава сказал:

— Миша еще сосунок. Он только молоко пьет. И то разбавленное. Понятно?

Но малыш не унимался. На следующий день он опять стал донимать Славу тем же вопросом о конфете. Видимо, пареньку этому очень уж хотелось найти какой-нибудь предлог, чтобы пойти к медвежонку. Как только парень заговорил о конфете, Слава как отрезал:

— Сказано — нельзя. Все.

— А если «Мишку»?

— Что — Мишку? — спросил Слава. — Я же сказал: кормить Мишку нельзя.

— А «Мишку» можно? Только «Мишку».

— Вот непонятливый, — возмутился Слава. — Мишку и Мишку. Беда с этой малышней. Посмотреть хочешь Мишку?

— Нет.

— А что?

— Конфету.

— Я же сто раз тебе говорил: конфеты ему давать нельзя. Он еще маленький — соску сосет. Понятно?

— Понятно. Конфеты нельзя. А я хочу дать ему конфету «Мишка». Мне ее мама давала, даже когда у меня корь была.

— Ну, так бы сразу и говорил.

Слава минуту помолчал, как бы раздумывая, а потом решительно сказал:

— Нет, и «Мишку» нельзя. «Мишка» — это все равно конфета.

27

Да, разговоры о Мишке не умолкали у нас во дворе по целым дням. И я даже заметил, что на руках у малышей нашего двора появилось больше плюшевых мишек.

С особой силой эти разговоры вспыхивали, когда во дворе появлялся Слава. А потом тихо так в моих дверях звонок звякает: динь! Один только раз звякнет. Будто и не прозвонил, а просто кто-то проволочку только в звонке слегка тронул или чуть качнул валдайский колоколец.

Я этот короткий, робкий звонок знаю. Откроешь дверь, а там двое, трое или четверо. Мал мала меньше.

— У вас, дядя, Мишка?

— У меня.

Молчат.

— Что ж молчите? Пришли — заходите! Ведь посмотреть пришли?

— Посмотреть. Мы на минуточку. Мы, дядя, вам мешать не будем. Мы будем на него смотреть, а вы себе работайте…

Они и правда старались мне не мешать. Если Мишка спал (а спал он, как всякий малыш-сосунок, помногу), они стояли над ним как зачарованные и только перешептывались тихо-тихо, чтобы медвежонка не разбудить. Но я не помню случая, когда бы мои гости ушли, не дождавшись Мишкиного пробуждения. — То ли он чувствовал, что пришли дети, то ли их шепот напоминал ему шаги мамы-медведицы, но просыпался он обязательно. А как только проснется, сразу же самые храбрые брали его на руки.

— Ой, ребята, какой он большущий!

— Да, большущий! Это у него только голова большая, а сам он маленький… Дай подержать.

— А хвост! А хвост! Дай мне подержать Мишеньку. Я потихонечку… Тише, ребята, мы же мешаем. Дядя работает.

Наступала тишина.

Мишка тянется своим носиком в ребячью щеку или прямо в губы — он был ласков со всеми детьми, — а спустя несколько минут заурчит. Это значит, что ему надоело на руках сидеть, хочется побегать.

Мишка бегает, а ребята за ним. Случается — столкнутся друг о дружку или о Мишку споткнутся и упадут. И растет тогда мала куча.

А говорили ребята все больше шепотом, даже когда Мишка не спал. Это чтобы мне не мешать.

Вот так я жил при Мишке.

Разные посетители бывали. С мамами и без мам. В школьных фуражках и в шапках, в капорах и в платках. Из нашего двора и, как один раз выяснилось, совсем с противоположного конца города. Туда как-то слух дошел о Мишке, и одна мама своих детей привезла ко мне, как в зоопарк.

Мне работать надо, а у ребят, что пришли и у двери стоят, глаза большие, жадные — вот-вот слезами зальются. Что делать?

— Заходите.

А один раз слышу — в дверь кто-то вроде бы царапает. Иду в прихожую — тихо.

— Кто там?

Молчок.

Вернулся, сел за стол, и снова не то постукивают в дверь слегка-слегка, не то царапают. Вышел, открыл. Смотрю — стоит не то девочка, не то мальчик, разобрать нельзя. Фигура вся укутана башлыком. Годика три, три с половиной, не больше. Глаза в пол, щеки красные и тихо так, чуть слышно:

— Мисю.

— Что тебе, детка?

— Мисю.

— Что ж ты, малый, заходи.

Стоит.

— Ну, давай ручку. Заходи, покажу.

— Боюсь.

— Зачем же ты пришел, если боишься?

— Мисю.

Я взял малыша за руку, и он пошел со мной. Мишка спал на диване в своей обычной позе, положив голову на вытянутую вперед правую переднюю лапу.

Малыш смотрел на него, и казалось, что он не верит своим глазам. Я спросил:

— Как тебя зовут?

— Надя.

— Погладь Мишку, он не укусит.

— Боюсь.

— А мама знает, что ты пришла Мишку смотреть?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Значит, не знает?

— Не знает.

— Тогда, Наденька, надо тебе идти к маме.

— Надо.

Она ушла, но у двери остановилась и помахала Мишке рукой в варежке…

А через полчаса звякнул звонок.

28

С тех пор как у нас появился Мишка, не могло быть и речи о том, чтобы после обеда полчаса — час поспать или спокойно полежать с книжкой. Чтобы отдохнуть, мне надо было уходить из дома.

С Мишкой меня не оставляли в покое даже во дворе, когда я с приходом жены или дочери получал возможность отлучиться из дому. Ведь по всему нашему дому и прилегающим переулкам шла слава, что Мишка — чудо ума и сообразительности. Легенда о его талантах ширилась, как снежный ком, обрастая все новыми и новыми подробностями из Мишкиной жизни.

Однажды, как только я спустился во двор, оставив Мишку на попечении жены и дочки, ко мне подошел мальчик в меховой шубке и в такой же пушистой шапке. Он был похож на медвежонка, а может быть, все вокруг я в то время сравнивал с Мишкой. Мальчик тронул меня за рукав:

— Дядя, можно вас спросить?

— Что тебе, малыш?

— Скажите, дядя, а Миша ходит гулять?

— Нет, медвежонок еще совсем маленький. Его пока из дома не выпускают. А ты почему об этом спрашиваешь?

Он помолчал, уставившись в носки своих валенок, будто в них был ответ на вопрос. Потом тихо сказал:

— Я, дядя, Мишу жду. К нему домой мама меня не пускает. А я все хожу и хожу по двору и жду, когда его гулять выведут. Тогда я посмотрю на Мишу. А только собачек все выводят и выводят. И больших собак и маленьких. А что «собаки — их много, а Миша один, и я его никогда не видел… Дядя, а он скоро вырастет и тогда вы его будете выводить? Да, дядя?

— Вот что, — сказал я малышу, — скажи твоей маме, что Миша просил тебя к нему зайти.

— Правда?

— Ну не совсем. Скажи маме, что я, то есть тот человек, у которого медвежонок живет, разрешил тебе зайти.

— А когда, дядя, можно зайти?

— Когда хочешь. Хоть сейчас. Позвони в дверь или, если не достанешь, постучи — тебе откроют. Посмотришь, как Мишу будут купать. Да куда же ты? Ты знаешь номер квартиры?

Он только воскликнул: «Ой, дядя!» — и побежал со всех ног, должно быть, к своей маме за разрешением.

29

По вечерам Мишку купали. Не ежедневно, а через день.

Яркое пламя, которое подогревало воду для ванны, привлекало медвежонка. Мишка усаживался на задние лапы и с выражением сосредоточенного внимания смотрел на огонь. Я знал — его от этого зрелища не оторвать, он будет сидеть смирно, не мешать, и можно спокойно приготовить все, что нужно для купания. А говорят, что медведи боятся огня, ни за что не подойдут к костру. Может быть. Мой Мишка любил смотреть, как фиолетовые язычки газового пламени рвутся наверх и лижут дно бака. Может быть, именно газовое пламя приятно медвежьему глазу? Кто знает!

Купался Мишка как всякий ребенок. Он плескался, бил лапами по воде; иногда раскупается вовсю и не хочет вылезать из ванны. Собственно говоря, ванна была для Мишки слишком велика, и в нее ставили тазик, а Мишку — уже в этот тазик.

В первый раз, когда его купали, Славка воскликнул:

— Ой, вся пушистость прошла!

Это вода так выгладила и вылизала Мишку, что он стал как бы вдвое меньше. Но ненадолго. Когда его обтерли после купания, он опять стал пушистым. А купался он очень долго. Как-то мыло попало Мишке в глаза, он заплакал, по-своему конечно, по-медвежьи: «Ыр, ыр, ыр!» А потом заскулил так жалобно, что мы и не знали, как его успокоить. Его «ыр, ыр» никогда не звучало так печально.