Игорь-якорь

Наталия Ивановна не дошла до радиорубки. Радист бежал ей навстречу с голубым листком в руке:

— Товарищ Смирнова, а я к вам — вам телеграмма.

24. Спасатели

На море бывает, что сигнал SOS передают кораблю за тысячи километров с берега, а спасать-то надо судно, которое тут, в каких-нибудь ста — двухстах километрах от спасателя.

Так было с «Черноморском». Сообщение о нападении на наш мирный теплоход приняли в пароходстве, а в следующее мгновение рация «Черноморска» вышла из строя. Теперь пароходство с берега радировало нашим судам, которые были недалеко от «Черноморска», что теплоход этот терпит бедствие и надо идти ему на помощь.

И вот на двух советских теплоходах прозвучала команда:

— Штурман! Ложись на курс в точку бедствия «Черноморска».

С разных концов шли полным ходом наши корабли на выручку. С «Черноморска» было видно, как один за другим, идя в кормовой струе первого корабля с предельной скоростью, шли два наших теплохода. Две зеленовато-белые струи, которые разрезал и отбрасывал нос первого теплохода, образовали крутой изгиб. Корабли оставляли за собой длинный и широкий след белой пены.

Самым тягостным было неведение. Ведь связь с «Черноморском» прервалась, и на обоих кораблях-спасателях не знали, что ждёт их: пожар, взрыв, бомбёжки, мины, торпедные атаки? И увидят ли они, вообще говоря, «Черноморск», а может быть, его уже нет? Если это так, то успели ль там спустить шлюпки и можно ли будет спасти людей?

Всё это было загадкой, и потому на кораблях, которые шли к «Черноморску», готовили большие брезенты, корабельный пластырь и разматывали буксирные тросы. Для борьбы с огнём проверяли водяные пушки, готовили шлюпки и ботики для быстрого спуска на воду.

Но это ещё не всё. В лазаретах готовили хирургические столы, кипятили медицинские инструменты — делали всё, что нужно, для приёма раненых и обожжённых.

А в это время на «Черноморске» корабельная жизнь входила в нормальную колею, несмотря на то что судно было недвижимо и плыло только по воле волн и морских течений. Машина, руль и рация были повреждены.

Пиратских самолётов в небе не было. Но далеко ли они ушли? И не осталось ли на корабле бомбы замедленного действия? Вот Шапкин сбросил за борт одну «зажигалку», а не притаилась ли другая где-нибудь в шлюпке или какой-нибудь надстройке? Маленькая, её и не заметишь. А корабль большой — сразу весь не обыщешь. Вот и взорвётся вдруг такая бомбочка. Взорвётся в то время, когда уже убрано в рубке и на палубе, а вокруг тишина — в небе, на море и на корабле…

Игоря отнесли в лазарет и уложили на койку рядом со Степаном Шапкиным.

Смирнов уже очнулся и хотел встать.

— Лежи, лежи, — сказал Пончик. Он был в белом халате и белой шапочке, отчего показался Игорю ещё более толстым. — Будешь бунтовать, — грозно сказал лекпом, — привяжем.

— Так я же, товарищ Юра…

Толстячок не дал договорить. Он гаркнул так, что Игорь сразу осёкся.

— Кому сказано — лежать! И не шевелиться!

— Зачем же сердиться? Я же не симулянт.

— Симулянт?! Бывает симуляция и бывает десимуляция. Понятно?

В тот момент Игорь не понимал, что он потерял так много крови, что лежать-то лежал, а вот попытайся он встать и пойти, снова грохнется на пол.

К его койке поднесли нечто вроде торшера-лампы, которая высится на тонкой ножке от самого пола. Только это была не лампа. Вместо светильника на высокой металлической ножке была укреплена банка с тёмно-вишнёвой жидкостью. Игорю ввели куда-то в сгибе руки иглу, и кровь из банки капля за каплей потекла в вены раненого. От этого щёки его стали чуть розоветь, дыхание выровнялось.

Ему ещё переливали кровь, и он при этом должен был лежать недвижимо, как мумия, а наверху уже грохотала лебёдка, натягивался, как струна, буксирный трос и полным ходом шли ремонтные работы.

Фёдор Фёдорович с мостика не ушёл. Он, правда, какое-то время лежал на диване тут же, в рубке, но командование кораблём никому не передал. Когда же к нему в рубку пришёл старпом одного из теплоходов, Фёдор Фёдорович сказал ему:

— Знаете, в первые мгновения среди команды была некоторая растерянность. Ведь у нас в основном такие ребята, что войны и не нюхали. Но всё это быстро вошло в норму.

Капитану Кругу было не по себе. От ран он ослабел: его клонило ко сну, всё тело болело, разламывало голову. Но ведь у каждого больного бывает какой-то переломный момент, когда чувствуешь: болезнь отступает, силы организма берут перевес, всё вокруг радует и сердце бьётся так, словно ждёт, знает, уверено, что выздоровление близко.

Так было с Фёдором Фёдоровичем. Он видел вспученную и почерневшую краску на дверях рубки, видел вмятины и рваные дыры в фальшборте, но в то же время ему радостно было слышать стук молотков, визг пилы, шипение электросварки. Ему уже доложили, что машину смогут привести в порядок, что механик Шапкин рвётся на работу, что «Черноморск», возможно, пойдёт своим ходом, без буксира. И он верил, что «возможно» будет «обязательно», и море казалось ему красивым как никогда, и небо, и этот симпатичный старпом, который так вовремя пришёл на помощь и тоже сказал, что на «Черноморске» все вели себя как герои: корабль не оставили, пожар загасили и теперь с помощью подошедших судов станут совсем самостоятельными.

Капитану Кругу очень хотелось, чтобы всё было именно так.

25. Дома

Наталия Ивановна первая вернулась в родной город. У того же причала, где месяц назад её провожал Яков Петрович, теперь он её встречал. Сойдя с теплохода, она не поздоровалась, не поцеловалась с мужем, а прежде всего спросила:

— Как Игорь? Где он? Что с ним?

— Так он же, твой сын, якорь. Он же не просто Игорь, а Игорь-якорь… Ну, здравствуй, Наташа!

— Не шути! — строго сказала Наталия Ивановна.

— А я не шучу. Он шутит: дал телеграмму, что встретил моего соученика Дубровского. Ты помнишь Олега Дубровского? Не помнишь? Ну, и не вспоминай. Мы когда-то с ним подрались на бульваре… Да, если бы не подрались, не попал бы я тогда в белогвардейскую контрразведку и не встретился бы там в камере с одной девушкой.

— Снова шутишь! — оборвала мужа Наталия Ивановна. — Ты про Игоря скажи.

— Скажу. Игорь телеграфировал, что жив-здоров, а пираты его только чуть поцарапали. О тебе спрашивает, мать. Ну, поздороваемся как следует. Здравствуй же, здравствуй…

Наталия Ивановна верила мужу и не верила. Ей всегда, особенно в годы, когда Игорь был школьником, казалось, что с ним случилась беда. Так бывало, когда он вовремя не приходил из школы или когда падал и набивал себе шишку (впрочем, мало ли отчего у него бывали шишки). Но все волнения оказывались зряшными: Игорь являлся домой жив-здоров и даже из потасовок чаще всего выходил победителем. При этом он говорил отцу: «Папа Яша — взяла наша».

Но в этот раз, когда Игорь отправился за моря и океаны, когда его на безоружном корабле бомбили и засыпали «зажигалками», сердце матери не могло успокоиться.

— Нет, ты всё-таки скажи мне, почему, когда я спросила об Игоре, ты завёл разговор о каком-то Дубровском? Темнил, хотел оттянуть время, успокоить меня? Да?

— Да нет же, — возражал Яков Петрович, — ничего я не темнил. Просто это как-то странно: Дубровский, с которым я учился, бегал на соляные промыслы, а потом бил его, но жаль, не добил…

— Вспомнила, вспомнила! — воскликнула Наталия Ивановна. — Соляные промыслы. Тайна. И Дубровский. Он же убийца твой матери… Как могла я забыть всё это?!

В тот вечер — одинокий вечер родителей, которые ждали возвращения единственного сына, — Наталия Ивановна и Яков Петрович вспомнили давние времена.

26. Штык вместо пера

Это было во время гражданской войны, когда Якову Петровичу, который назывался тогда «Яша — взяла наша», надо было доучиваться в школе. Но судьба рассудила иначе. Вместо пера у него была теперь винтовка со штыком. Не зря прошли уроки бойца первых дней службы в армии, когда он колол соломенные чучела. Теперь, после того, что он увидел, вернувшись домой, ему хотелось без устали колоть штыком, рубить шашкой, стрелять из винтовки и швырять гранаты до тех пор, пока хоть один враг-беляк ходит по нашей земле. В каждом из этих врагов он видел убийцу мамы — Гориллу.