Черные кипарисы

Анатолий Мошковский

ЧЕРНЫЕ КИПАРИСЫ

Глава 1

МЕДУЗА

Хотелось плакать, и Дима заплакал бы, если бы был один.

Но во дворе была уйма народу: женщины с колясками, два старичка пенсионера на скамейке и босоногая мелюзга. Ну и, конечно, почти все их мальчишки… Где ж им быть еще в такой момент? Они галдели у врытого в землю зеленого стола для настольного тенниса. Вот-вот начнется турнир на первенство двора.

И на балконах уже заняли свои позиции Нанка, Нинка и Нонка: боятся упустить случай посмеяться над Аней…

У Димы сжало горло. Он моргнул.

Ну и пусть смеются, пусть! Жалеть ее? Нет уж.

Дима сидел в сторонке, у огромного мамонтова дерева, росшего у входа во двор, поправлял ремешок сандалии, слушал голоса мальчишек и Ани и не знал, что делать, как быть теперь, после всего, что случилось сегодня на пляже…

Кто ж мог подумать, что Феликс, их командир, выкинет такую штуку с ним? Его слово было законом для Димы, и он его любил, а теперь?

Хлопнула дверь одного из домов, и через двор с портфелем под мышкой прошел громадными шагами Евгений Петрович, директор их школы, отец Феликса, и гам во дворе примолк, потому что Евгения Петровича все заметили — его нельзя не заметить, такой он высокий и знаменитый: многие вокруг учились у него или будут учиться, даже младенцы вон в тех колясках.

Он ответил всем сразу на приветствия, улыбнулся, исчез со двора, и гам тут же усилился.

— Димка, ты играешь в турнире? — громко спросил Феликс.

— Там видно будет, — отозвался Дима.

— Отстань от него! — на весь двор прокричал Захарка. — Медуза — что она знает? — И вслед за тем послышался стремительный звук подзатыльника — Феликс дал.

Но Диме было не легче: а кто прозвал его так? Кто? Захарка?

Что-то напирало изнутри, подступало к глазам, и Дима еще ниже согнул голову, еще сильней задергал коричневый ремешок, который, между прочим, был в полном порядке — целехонек, и все дырочки на месте и даже не успели раздергаться от шпенька на пряжке.

Вдруг его руку, опущенную к сандалии, обожгла крупная слеза.

Дима зажмурился… Докатился! Они его презирают, и правильно делают. Это позор — плакать в его годы. Прошли те времена, когда он хлопался на траву, ревел и мама подбегала, чтобы поднять его и утереть платком лицо.

Теперь уж и мама не поможет, и ей даже говорить нельзя обо всем этом!

Дима услышал, как с костяным стуком запрыгал по столу маленький целлулоидный мяч, как задвигались игроки… Турнир начался!

Уйти надо отсюда. Уйти… Немедленно уйти!

Сейчас кто-нибудь из этих злюк — Нанка, Нинка или Нонка — прокричит что-то на его счет с балкона, и опять все услышат.

Но уйти он не мог. Не мог — и все!

Упрямство, обида, досада на себя пригвоздили его к месту. И Дима не ушел. Наоборот. Он привстал и подобрался поближе к игрокам. Пусть не думают… Он посмотрел на них совершенно сухими глазами — на Феликса и Семку, стоявших с ракетками по разным краям стола. Он даже глянул на Аню, сидевшую неподалеку на скамейке со своей подружкой Лидой.

Обманщица! Зачем было хитрить и прикидываться, что ей с ним интересно? Сказала б прямо. А то ведь не сказала, а улыбалась по-прежнему, и даже лучше прежнего. А сама, сама…

Глава 2

«ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ»

Феликс играл легко, небрежно, весело. Это для него была не игра, а разминка. Но Семка, шустрый и шумный парнишка, с трудом отбивал мячи.

— Ну Феликс! Ну легче! Прекрати избиение младенца!

Семка умоляюще смотрел на Феликса зелеными, прозрачными, как леденцы, глазами, и его подвижное лицо с торчащим, как у клоуна, носом и прыгающими бровями то и дело меняло выражение.

— Зрители с балконов, посодействуйте! — застонал Семка.

— Кривляка! — ответила с ближайшего балкона Нанка.

— Так тебе и надо! — вторила ей с другого балкона Нинка.

— Больше кричи — скорей научишься играть! — отозвалась с третьего балкона Нонка.

Феликс не любил их. Год назад были совсем другие. И имена у них почти одинаковые — может, потому и дружат? Или они сдружились и ополчились против ребят после того, как Артем поколотил Нанку, несмотря на то, что ее отец работал в отделении милиции? Впрочем, они храбрые только на балконах, а повстречаешь их внизу, на земле, — до чего же кроткие и вежливые! Ну пай-девочки.

Феликс срезал, и мяч по ту сторону сетки прыгнул от стола вверх и застрял в молодом кипарисе.

— Игра! — закричали мальчишки.

Семка состроил гримасу и положил на стол ракетку:

— Посмотрим, сколько вы продержитесь?

«А Семка ничего, — подумал Феликс, — дурашливый, веселый, с ним не заскучаешь».

— Кто еще? — спросил Феликс, когда Захарка, прозванный Адъютантом за свою беспримерную верность ему, палкой сбил с кипариса мяч.

Феликс скользнул глазами по Ане.

Она сидела, закинув нога на ногу, у столика, расшатанного неистовыми доминошниками, и в нетерпении покачивала золотистой босоножкой. Она улыбалась и смотрела на него. Глаза ее прямо-таки искрились от радости, и Феликс почувствовал, как медленно начинают раскаляться его щеки, уши и даже пальцы, сжимавшие ракетку. У него это началось совсем недавно, и никак нельзя было приказать щекам и ушам, чтобы они не раскалялись. И главное, этого не должны замечать мальчишки. И еще Феликс очень боялся, что Аня вскочит вот сейчас с места…

Как ее тогда обыгрывать? А он должен всех обыграть! Всех без исключения. И потому, что сегодня турнир, а он не для девчонок, и потому, что, если он поддастся и продует ей, все догадаются, что он нарочно, да и она может обидеться…

— Витька, становись, — быстро сказал Феликс.

Ракетку взял худой, неровно загоревший мальчишка с заросшим затылком и пузырящимися на коленях мятыми-перемятыми брюками, в майке с пятнами от мороженого. Он не мог отбить ни одного мяча. Он был близорук, постоянно щурился, не угадывал ударов, плохо поворачивался и зевал. А Феликс знал: тех, кто плохо поворачивается и зевает, — тех бьют.

Еще удар — и Витька будет готов.

— Сухая! — заорали мальчишки, и сквозь их веселый вопль пробился ликующий крик Захарки:

— На мыло! На мясо!

— Но-но, — Феликс замахнулся на него ракеткой. — Какой кровожадный!

Ох и Адъютант у него: месяц назад подрался из-за пустяка с Витькой, а до сих пор помнит… Волчонок! Он моложе всех — кончил шестой, и маленький — с первого класса почти не вырос — и где только помещается в нем столько злости?

— Кто еще? — Феликс снова скользнул глазами по Ане. — Может, ты, Аркаша?

Бледный паренек с тонкими, как у девочки, руками и необыкновенной живостью в глазах, с дальней скамьи поглядывавший на игру, пожал плечами:

— Зачем? Для счета в твою пользу?

«Тоже, как и Димка, обиделся на пляже, — подумал Феликс, — надо с ним помягче…»

— Ну что ты… Брось.

Проигрыш Аркаши не сопровождали крики. Он небрежно швырнул ракетку на стол и пошел к скамейке. Феликс положил ракетку рядом и, сгибая и разгибая в запястье руку, с равнодушным лицом зашагал к скамье, на которой сидели девчонки.

Аня пристально смотрела на Феликса, а он делал вид, что не замечает ее взгляда, и даже не покраснел. Удержался. Но под этим ее пристальным взглядом тело его само собой подобралось, стало упруже, легче; и узкие, грубые, простроченные светлой ниткой джинсы с пришитой фирменной этикеткой на заднем кармане еще плотней и туже сжимали его в поясе и сзади, и Феликс, — как говорится, чувствовал себя в отличной форме. Все было прекрасно в его жизни. Все! Он знал, что его любили во дворе и слушались. А добиться этого было непросто. Не только в глазах Адъютанта и Семки светилась восторженность…

Аня — она ведь самая красивая и храбрая девчонка во всем Скалистом, и у него теперь прибавится завистников…