Страница 24 из 47
ГЛАВА 6
ЯВЛЕНИЕ СВЕРХЧЕЛОВЕКА
Кормили в лечебнице хорошо: на обед давали густого борща сколько хочешь, на второе была каша, гречневая либо сарацинского пшена, к ней солонина в очередь с духовитой треской, на третье — компот, а то и сладкий овсяный кисель. Треску он не ел, отдавал соседу справа, потому сосед, обожженный на пожаре мужик, с нетерпением ждал рыбы — порция получалась солидная.
После обеда кто спал, кто тихо рассказывал бесконечные деревенские истории про урожай, ярмарки, конокрадов и силача–мужика из соседней волости, который в одиночку мог уговорить полведра водки… Больные кучковались по интересам: мужики с мужиками, мастеровые с мастеровыми.
Студентов здесь не было, да если бы и были, он не смог бы ни с кем водиться. Душа стала ровно злой и сухой, никаких чувств он уже ни к кому не испытывал, тем более добрых. Даже сестры милосердия из перевязочной, щебетавшие над ним один раз в два дня, не трогали в нем ни единой струнки.
Вся жизнь поделилась на две части — до последней встречи с Марией и после. Прежняя жизнь теперь казалась неинтересной и пустой, пропитанной глупой фанаберией и дешевыми выходками, недостойными его таланта. Как он мог разменять свое волшебное умение по пустякам, по бабам, по подвалам и аптекам? Он может такое, чего не может никто. Он прославит себя и свое имя, впишет его золотыми буквами в историю человечества. Он станет всесильным промышленным королем, настоящим хозяином жизни. Как только снимут повязки, он выйдет отсюда, зайдет в свою лабораторию…
В начале было злато, а не слово. Ему нужны деньги, деньги и еще раз деньги. Придется вернуться к старому, распродать запасы наготовленной взрывчатки, таясь и не всплывая на поверхность. С полицией теперь уже, увы, не посотрудничаешь: с таким рылом да в калашный ряд… Викентьев еще ни разу не заглядывал в зеркало, оттягивал момент встречи с тем, другим, который живет только в серебряной амальгаме.
Единственной радостью для него осталась бриаровая трубка да прекрасный датский «кавендиш», пахнущий сушеным черносливом. Прямую английскую трубку по его просьбе купил доктор. Лаская пальцами матовую поверхность бри–ара, уминая внутри чашечки чубука чуть влажный черный табак и затягиваясь первым сладким клубом дыма, он забывал на несколько минут все плохое, которое теперь будет с ним неотрывно. Но и хорошее он не собирался отдавать никому!
Никто не сможет теперь отнять у него весь мир. Он заработает денег, уедет из этой пошлой страны в Америку, там быстро станет миллионером и будет до конца своей долгой жизни путешествовать по миру. На своем корабле. Под парусами. Что может быть лучше?
В палату заглянул служитель, отставной солдат, хрипло крикнул:
— Андреев Яков! На перевязку, — и ушел, стуча сапогами, кричать весь список.
Викентьев продолжал грезить дальними странами, уставившись в беленый потолок единственным глазом. Сосед справа повернулся лицом к нему:
— Андреев! Яша… Слышь! На перевязку тебя!
Викентьев вздрогнул, вскочил с кровати и, не говоря ни слова, вышел из палаты.
Сосед слева протянул ему вслед:
— Бедолага…
У соседа слева взорвалась самогонная машина, сожгло всю кожу лица, но глаза остались целы.
— С лица не воду пить… Любит баба курицу не за лицо, а за яйцо! — говаривал он, смотрясь в маленький осколок зеркала. — Вот машинку жалко, знатная была машинка…
В перевязочной профессор, оперировавший Викентьева, приветствовал его нарочито бодрым тоном:
— А вот и наш герой–любовник!
По всей больнице рассказывалась легенда о том, как некая некрасивая старая дама влюбилась в красивого молодого студента, домогалась его повсюду и, когда он гордо отклонил ее притязания, с горя плеснула ему в лицо стакан кислоты: «Не доставайся никому!»
Сестры милосердия со всей лечебницы тихонько подсматривали во время перевязок из соседней комнаты и кляли злую ведьму, в мгновение ока превратившую половину лица принца в красный кусок мяса. Оставшаяся целой вторая половина, в особенности при таком контрасте, действительно поражала греческой правильностью черт. Так что две сестры даже влюбились в Викентьева и тайком ставили ему на тумбочку маленькие букетики цветов. Букетики он выбрасывал.
Осторожно прикасаясь к свежей молодой кожице, профессор снял последний слой бинта. Внимательно осмотрел прооперированную половину лица.
— Ну, голубчик, теперь вы у нас совершенно молодцом смотритесь. Давайте на этот глазик повязку…
И надел на место отсутствующего глаза черную кожаную нашлепку.
— Берегите оставшийся. Не напрягайтесь, не читайте в постели, примочки чайные каждый вечер. Все. Скажите спасибо случаю — могли ведь и без двух остаться.
— Спасибо, — глухо откликнулся Викентьев.
— Вот только не надо унывать! — воскликнул профессор–оптимист. — Уныние — смертный грех. Подойдите к зеркалу, не бойтесь! Да вы у нас просто красавчик! Герой войны. Дамам нравятся знаки мужской доблести! Сверхчеловек!
Викентьев глубоко вздохнул, подошел к большому трехстворчатому трюмо, осторожно заглянул в него. Изнутри на него смотрел одним глазом романтичный герой: изуродованная ожогом половина лица с черной повязкой на глазу и правильные черты целой половины, длинные волосы. Досаждавшая ему некоторая юношеская слащавость исчезла полностью.
— М–да… теперь точно сверхчеловек. — Викентьев отвернулся от зеркального героя.
— Присаживайтесь, голубчик! Сейчас я вас сниму на память.
Профессор захлопотал вокруг штатива с фотокамерой. Глухая тревога шевельнулась в душе Викентьева:
— Может, не стоит?
— Для науки! Для науки, коллега!
Вспышка магния осветила всю операционную.
Перед глазом на минуту заходили красные круги. «Если в динамит добавлять стружку магния, то уцелевшие городовые несколько минут будут слепыми и не смогут прицельно стрелять», — подумал Викентьев. Хорошая идея, надо будет поэкспериментировать. Скорее бы в лабораторию! Он энергично поднялся с кресла.
— Спасибо, профессор. Если вам понадобится квалифицированная помощь химика, к вашим услугам!
«А ваши химикаты — к моим», — добавил он мысленно.
* * *
Лейда Карловна сновала из столовой в кухню и обратно. Душа ее пела: все складывалось наилучшим образом. Подготовка к свадьбе шла полным ходом, княгиня Урусова с Путиловским не общалась даже по телефону. О подметном письме никто и не заикался, хотя Лейда Карловна понимала, что при серьезном расследовании она будет одной из главных подозреваемых — уж очень нелестны были ее высказывания о маленькой княгине.
Поэтому она даже начала поощрять вечерние визиты Франка, чтобы Павел Нестерович оставался дома и было меньше соблазнов вести холостяцкий образ жизни. Франк очень обрадовался перемене своей участи и зачастил к приятелю через день, оправдывая свои визиты перед Кларой тем, что готовит Пьеро к преподавательской деятельности.
Естественно, каждый Божий вечер разговор шел о самом животрепещущем — о судьбах России. Причем, как ни странно, Франк придерживался славянофильской традиции, а Путиловский вел чисто англофильскую пропаганду. Лейда Карловна поддерживала диспуты редкими прогерманскими вставными цитатами, а аппетиты спорщиков — чудным ростбифом, холодной птицей, пирожками с черемухой и кофе со сливками.
- …Первым это сказал Аристотель, — витийствовал с набитым ртом Франк. — Цитирую! Человек по природе своей есть животное общественное, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств, живет вне общества, — либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек… И далее: кто не способен вступить в общение или, считая себя существом самодостаточным, не чувствует потребности в нем, уже не составляет элемента общества, становясь либо зверем, либо божеством! Во как… Лейда Карловна, я вас люблю!
И Франк запил длинную цитату хорошим глотком сухого рейнвейна, на котором он был взращен как философ.