Страница 4 из 72
— Салаи! — закричал Леонардо, причем в его голосе невозможно было уловить даже слабых признаков гнева. По пути к выходу он приказал остальным ученикам: — Продолжайте работать.
Леонардо не успел разыскать провинившегося паренька. Другой ученик, кому в тот день поручили дежурить у входной двери и принимать посетителей, стремглав выскочил из-за угла коридора, едва не сбив маэстро с ног. К счастью, очень худенький ребенок ухитрился притормозить до столкновения.
— Да что же такое сегодня творится! — вскричал Божественный, возводя очи к небу.
— Прошу прощения, маэстро. Вам письмо.
Мальчик, сын известного в городе торговца, вручил наставнику сложенное и запечатанное послание. Леонардо взглянул на печать и удивился, не обнаружив ничего, кроме простого круга, оттиснутого на красном сургуче.
— Кто его принес?
— Слуга. Попросил передать вам и ушел, ничего больше не прибавив.
— Ладно, все ясно, возвращайся на свое место, — промолвил Леонардо рассеянно, размышляя, кто мог написать ему.
Несколько мгновений да Винчи просто смотрел на конверт, не срывая печать. Маэстро все еще переживал из-за потери скульптуры. Ему придется восполнить утрату, сделав новую или, лучше, написав портрет. Живопись нравилась ему больше ваяния, и, откровенно говоря, своим призванием он считал ее. Пусть высекает статуи, напыщенные и претенциозные и вместе с тем бесконечно совершенные, Микеланджело, тщеславный, неприветливый, злоречивый, дерзкий… гениальный художник, к которому Леонардо испытывал в равной мере ненависть и восхищение.
Однако не имело смысла отвлекаться от темы и гадать попусту. Леонардо удалился к себе в спальню и вскрыл послание, короткое и написанное знакомыми латинскими буквами, но будто на неведомом языке. В действительности автор зашифровал письмо, не желая, чтобы его содержание стало известно тому, кому оно не предназначалось. Для Божественного его тайнопись не представляла никакой сложности. Он знал шифр настолько хорошо, что прочитал письмо с листа свободно, только чуть медленнее, чем обычно. Ему не пришлось переносить текст на бумагу, буква за буквой, как любому другому человеку, кто был бы знаком с ключом и проявил любопытство.
Из письма следовало — дело не терпит отлагательства. Леонардо производил впечатление человека необщительного и холодного, искусно скрывая свои истинные чувства, но он не имел привычки бросать друзей в беде. Его замкнутость, по сути, являлась всего лишь защитной реакцией. Леонардо обладал обостренной чувствительностью, и как червь зарывается в землю, опасаясь быть раздавленным, так и он скрывал свое подлинное лицо под фальшивой маской. Его знакомство со Святой службой, состоявшееся более полувека назад, явилось ужасным опытом, которого ему не забыть никогда. Его обвиняли в содомии, преступлении, каравшемся смертью, и если бы вместе с ним не судили сына знатного человека, он мог бы закончить жизнь на виселице или на костре. Он предпочел отречься частично и от своих чувств, и самых интимных личных отношений, лишь бы вновь не подвергнуться смертельной опасности. Его жизнью было искусство, ради искусства стоило пожертвовать любовью и плотскими удовольствиями.
Из глубокой задумчивости его вывел робкий стук, прервавший ход мыслей. Сорванец Салаи, спрятавшись за косяком, стучал в открытую дверь:
— Маэстро, вы позволите?
Вспомнив о погибшей скульптуре, Леонардо просверлил ученика сверкающим взором, но быстро подавил в себе злость и сказал в обычной доброжелательной манере:
— Да, олух царя небесного, так уж и быть. Входи. Я не сержусь. Но ты никогда ничего не добьешься, если не научишься держать себя в руках. А мне все же хотелось бы сделать из тебя мало-мальски приличного художника.
— Я так раскаиваюсь, маэстро. Вы же знаете, я очень стараюсь.
— Знаю, дорогой мой, знаю…
Леонардо встал и похлопал мальчика, у которого в глазах прыгали чертики, по щеке, хоть он и просил прощения.
— А теперь мне пора собираться. Я еду в небольшое путешествие. Мне надо повидать друга, попавшего в трудное положение.
Салаи заметил: письмо маэстро осталось лежать на столе, рядом с книгой кулинарных рецептов, которую составлял учитель. Отрока ужалило любопытство. Едва Леонардо вышел из спальни, Салаи схватил письмо и попробовал прочитать. Он напрягался изо всех сил, пока в голове не зазвенело, но так ничего и не понял. Совсем ничего. Правда, Салаи это не слишком огорчило. Его неугомонный дух стремился к иным радостям и удовольствиям. Что значило для него какое-то письмо? Мальчик забыл о нем раньше, чем добежал до кухни, где взял толстый ломоть хлеба, еще толще — сыра, и вышел во двор проветриться.
RAISOFU ENOHU MIUPESFU, FOXOPU NEITSU FI ESVOTVET, JUNCSI FI COIP, TUMODOVU VA EZAFE DUP JANOMFI DIMISOFEF. SAIHU E VA NEHPE QISTUPE RAI EDAFE E NO MMENEFE. HSEXIT DOSDAPTVEPDOET ETO MU SIRAOISIP.
4
Жизор, 6 июня 1944 года
У Клода осталось совсем мало времени. Уже началось вторжение союзных войск в Европу. Естественно, подробностей он не знал. Немецкая цензура по-прежнему навязывала французам искаженную информацию о войне: по сводкам нацистов, победы на всех фронтах одерживала только армия Третьего рейха, а поражение союзников казалось неизбежным. Но Клод понимал — все это фарс и пропаганда. Он видел, как мимо станции в спешном порядке ехали в западном направлении составы со свежими дивизиями и бронетехникой. Он слышал разговоры о тысячах кораблях и тысячных формированиях, по слухам, прибывавших к берегам Нормандии. И впервые с начала оккупации Франции в глазах немецких солдат появились страх и неуверенность.
Уже началось… И у него почти не осталось времени.
На протяжении столетий все вражеские армии рано или поздно обживались на захваченной территории: расположившись в сравнительно безопасном месте, они уступали соблазну расслабиться и отдохнуть. И тогда им приходил конец. Немецкая армия не являлась исключением. Подобно лавине, она скатилась с Арденн в 1940 году, вынудив англичан спасаться бегством из Дюнкерка и разгромив французские войска со скоростью и легкостью, оскорбительной для гордости любой великой нации. Первое время немцы держались настороженно и осмотрительно, а потом постепенно распустились. Они чувствовали себя уверенно и потеряли бдительность, особенно здесь, в провинциальном Жизоре. Пожалуй, именно благодаря беспечности немцев Клод сумел относительно спокойно довести до конца свои исследования.
Но положение изменилось. Главным образом из-за высадки союзников в Нормандии. Активизация деятельности партизанских сил Национального совета Сопротивления — или просто Сопротивления, как все здесь называли патриотическое движение, — лишь привлекла ненужное внимание к Жизору. Не далее как сегодня утром маки[4] перехватили два грузовика с картофелем, предназначавшиеся для немецкого гарнизона: факт сам по себе вроде незначительный, но даже сильнейшие пожары занимаются от крошечной искры.
С появлением союзников, когда они займут Жизор (как полагал Клод, ждать осталось недолго), начнется время смуты и неразберихи. Ему придется отложить работу и свои поиски — в лучшем случае; в худшем он угодит в тюрьму, или его раньше забьют камнями на улице, обвинив в коллаборационизме. Он бы продал душу дьяволу, лишь бы задержать высадку союзников хотя бы на месяц. Он сделал бы это, без раздумий и колебаний, если, конечно, у него еще осталась хоть капля души на продажу. По здравом размышлении, он слишком часто торговал душой оптом и в розницу ради того, чтобы добраться сюда.
И все-таки, вопреки всему, Клод испытывал удовлетворение. Он считал: ему следует благодарить судьбу за последнюю, решающую ночь — ночь триумфа.
— Пробил час ведьм, — отрешенно улыбаясь, он запел тихонько себе под нос старую детскую песенку, — час, когда все спят и чудовища бродят по земле.
4
Партизаны.