Страница 26 из 72
— В понедельник мне надо позвонить мадемуазель Бержье и сообщить свой номер телефона, — деловито сказал Альбер.
— Никаких проблем! А заодно спросим, что они хотели мне сказать.
23
Винчи, Тоскана, 1503 год
Подавленное душевное состояние и нервное напряжение не прошли даром для Абигайль. Она погрузилась в лихорадочное забытье и около двух дней не приходила в себя. Леонардо привез девушку в свой провинциальный дом и настоял, чтобы ему позволили лично о ней позаботиться. Остальных он попросил уехать, за исключением монаха. Очнувшись, она, возможно, захотела бы исповедоваться, и было неразумно обращаться к приходскому священнику из деревенской церкви. На сей счет разногласий не возникло. Вернее, споров они не избежали, но Леонардо не уступил, продемонстрировав непреклонность, и в конце концов сделали так, как он решил.
Монах и Леонардо ухаживали за девушкой по очереди. Время от времени ее охватывало волнение, лицо искажалось судорогой, и в бреду она бормотала что-то невнятное. Потом она вновь затихала, несмотря на лихорадку. Лицо, покрывшееся испариной, осушали платками и клали на лоб компресс.
— Жером! Жером! — закричала она однажды ночью. А потом в течение нескольких часов лежала безмолвно и неподвижно…
Наконец, девушка проснулась. И начала задавать вопросы. Прежде всего она захотела узнать о судьбе брата. Леонардо не стал ее обманывать, хотя она все еще не оправилась от болезни. Маэстро честно признался — Жером умер в темнице, и вынести его тело из крепости, чтобы похоронить по-христиански, не представлялось возможным. Абигайль заплакала, негромко и с достоинством, как плачут, когда желают не выставить горе напоказ, а облегчить боль. Ее прекрасное лицо, подернутое скорбью, растревожило душу Леонардо даже больше, чем смерть ее брата. Глядя на девушку, никто бы не усомнился, что она неземное создание. Очевидно, для нее добродетель не была пустым звуком и составляла смысл жизни, тот самый, о котором у Леонардо спрашивал Боттичелли. Смысл, теперь приобретавший в глазах Божественного иные масштабы и новые краски. Ибо для человека, узревшего свет, тень становится лишь далеким воспоминанием.
Леонардо попытался утешить девушку, сказав, что душа ее брата покинула этот мир с молитвой. Не желая волновать ее, он, однако, не упомянул, что опасность пока не миновала. В судорогах агонии лев наносит самые страшные удары, Чезаре Борджиа все еще угрожал им. Рассчитывать на то, что он побежден, было бы ошибкой, которая могла дорого обойтись.
В то утро, когда сознание девушки прояснилось и в ее состоянии наступило явное улучшение, в Винчи прибыл Боттичелли. Терзаемый неизвестностью, он ослушался Леонардо, не в силах усидеть во Флоренции или Пизе, когда последняя наследница священного рода находилась во власти болезни и, возможно, не выживет. Вне себя от беспокойства, он пренебрег распоряжениями Леонардо и явился в его небольшой дом. Леонардо не стал его за это упрекать. Он принял друга, попросив, правда, не тревожить Абигайль разговорами. Леонардо ограничился уверениями, что девушке лучше, она поправляется, и сильнее скорби по погибшему брату-близнецу была надежда на благополучие священного рода. Девушка гордилась своим высоким предназначением и держалась, невзирая на юный возраст и слабости, свойственные женскому полу, подобно благородному и мужественному рыцарю на поле брани.
Леонардо и Боттичелли беседовали внизу, отдавая должное доброй сладкой мальвазии, а в это время на втором этаже брат Джакомо читал девушке, лежавшей в постели, строфы из «Божественной комедии» Данте Алигьери.
Монах читал поэму с глубоким чувством. Девушка выглядела умиротворенной. Наверное, ее больше успокаивал мерный ритм стиха, а не смысл слов. Поэзия обладает магической силой, словно погружая в транс читателя или слушателя, отгораживая его от внешнего мира тонкой переливающейся пленкой и увлекая в мистический мир вечности и детских сновидений… Поэтому брат Джакомо перепугался, решив, что с Абигайль случился припадок, когда она забилась на постели и зажмурилась, испуская жалобные стоны. Она закуталась в простыни, и прижалась спиной к высокой спинке кровати, и стала подниматься по ней, извиваясь, как змея, чей путь к бегству преградила сплошная стена.
— Синьоры, сюда! — с отчаянием закричал монах. Он не знал, что делать.
Леонардо и Боттичелли уже бежали по лестнице на второй этаж, привлеченные непрерывными стенаниями девушки.
— Что случилось? — воскликнул Леонардо, впрочем, не ожидая ответа. Он крепко обнял Абигайль, прижав к груди, и погладил по голове. — Все прошло, все хорошо…
Боттичелли со страхом наблюдал за этой сценой, притулившись в углу. Свет в комнате оставался приглушенным, и художника почти полностью скрывала тень. Он прижал руку ко рту и с силой прикусил указательный палец.
Несмотря на усилия Леонардо успокоить девушку, Абигайль перестала конвульсивно вздрагивать, лишь провалившись в беспамятство. Леонардо положил ее на кровать и осторожно укрыл. Затем он повернулся к брату Джакомо и спросил:
— Отчего ей стало плохо? Что произошло?
— Я не знаю, — промолвил монах в замешательстве. — Она слушала поэму. Все было прекрасно и вдруг…
— Не случилось ничего необычного? Вспомните, пожалуйста, — настаивал Божественный.
Монах подумал несколько мгновений и покачал головой. Он не понимал, что могло привести девушку в такое состояние. Он был растерян, как и оба художника.
21
Текст цит. по изд.: Данте Алигьери. «Божественная комедия», М., 1982. Перевод М. Лозинского.