Страница 23 из 72
Леонардо, Боттичелли и монаху оставалось только запастись терпением. Они собрали все вещи, сложив их в мешки, и спрятали в зарослях кустарника. Место для стоянки они специально выбрали уединенное, безлюдное в ночную пору, хотя и неподалеку от крепости. Мужчины вернулись туда, где их дожидались лошади с повозками. Они забрались в карету и за час не обменялись ни единым словом. Как уже повелось, первым молчание нарушил Леонардо. Всегда подмечавший даже незначительные особенности внешнего облика человека, он обратил внимание, что одежда Боттичелли топорщится на животе: не из-за чрезмерной тучности художника, а скорее из-за неловкой позы, в которой тот сидел, но Леонардо позволил себе пошутить:
— Побереги себя, Сандро, или ты в итоге лично заслужишь прозвище, каким тебя наградили из-за твоего брата.
— Боттичелли? — переспросил художник, носивший это прозвище, втягивая располневший живот, слегка встревожившись. Ничего подобного он не ожидал услышать из уст Леонардо той ночью.
— Ну, конечно, Боттичелли — бочонок. Подумать только, каким толстяком был твой брат в детстве…
За этим коротким и пустяковым разговором, совершенно бессмысленным, последовал еще час гробового молчания. Что происходило сейчас в крепости? Сработал ли их план? О развитии событий они не имели ни малейшего представления, и приходилось ждать. И мучительное ожидание, исполненное неопределенности, явилось для них одним из самых тяжких испытаний в жизни.
21
Крепость Чезенатико, 1503 год
Воины без труда проникли в крепость. Замысел Леонардо увенчался успехом. Водостоки, выведенные в канал, не были защищены решетками: с этой стороны крепость считалась неприступной. Так думал тот, кто проектировал укрепления, сам Леонардо. И крепость и осталась бы неприступной, если бы на ее оборонительные рубежи не покушался их создатель: гений Леонардо противостоял гению Леонардо. Данную партию он играл сам с собой и черными, и белыми фигурами.
Сначала солдатам пришлось медленно перемещаться по морскому дну, проплыть против течения один из участков канала, подбираясь поближе к крепости. Дальше они смогли идти под водой, проталкиваясь сквозь толщу с помощью рук в перепончатых перчатках. Воздушный мешок, как уже говорилось, снабдили грузилом. По мере того как воздух расходовался, мешок пустел, и рано или поздно сила тяжести преодолела бы подъемную силу. Но все изменения происходили медленно, а вода была очень плотной, и ничто не мешало водолазам продвигаться вперед в хорошем темпе. Намного хуже сказывалось отсутствие света. Им повезло. Стояла ясная ночь, и высоко над горизонтом взошла полная луна, позволяя кое-как сориентироваться и понять, где находится крепость и какое расстояние еще предстоит преодолеть.
Очутившись у горловины водостоков, воины скользнули внутрь и поднимались по слегка наклонным трубам до тех пор, пока наконец не вынырнули на поверхность. Во время отлива вода убывала, уступая место воздуху, а с приливом затопляла тоннели почти доверху. Таким образом гниющие отходы не скапливались в водостоке, превращая его в источник всякой заразы. Трубы сохранялись довольно чистыми, не зарастая разлагающимися отложениями.
Вода доходила до колен или чуть выше, когда воины достигли большого коллектора, куда сходились более мелкие очистные трубы со всей крепости. По плану Леонардо солдатам надлежало воспользоваться самым широким из них, тянувшимся до ристалища, расположенного во внутреннем дворе. Там им следовало приподнять и отодвинуть железную решетку. Яркий лунный свет обратился против них. Луна помогла им дойти до цели, но теперь стала препятствием, мешавшим выполнению задания.
Воины оставили в коллекторе детали водолазного костюма, ненужные на земле. Облаченные в черное, они сливались с ночной тенью. По настоянию капитана они вычернили лицо и руки угольным порошком из фляжки, припасенной заранее. Оправданная предосторожность, делавшая непрошеных гостей практически невидимыми. В последний раз обменявшись взглядами и пожав друг другу руки, воины приступили к самой сложной и, пожалуй, наиболее рискованной части вылазки. Там, в крепости, на гений Леонардо уже не приходилось рассчитывать, полагаясь только на свои силы. Возможно, кто-то из них погибнет. Не исключено, что погибнут все. Но они были готовы отдать жизнь во имя благой цели, если потребуется. Люди практического склада, наверное, сочли бы их жертву бессмысленной. Но для них, верующих, служение миссии имело высший смысл. В их понимании предать то, что дорого и свято, и отказаться с честью умереть за свою веру означало смерть при жизни, поскольку жизнь без чести есть позор и самообман.
В карете Леонардо Боттичелли и монахе возраставшим беспокойством ждали возвращения солдат. Каждый из них погрузился в свои мысли, словно стеной отгородившись от спутников, и в состоянии глубокой задумчивости, едва ли не транса, отпустил свой разум парить в неведомом пространстве. На сей раз первым нарушил молчание Боттичелли.
— В чем смысл жизни? — вслух спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. Вопрос явно риторический. Мастер смотрел перед собой застывшим, лишенным всякого выражения взглядом. — В чем подлинный смысл? Ныне, кажется, искусство волнует сердца и души. Даже прислуга со знанием дела рассуждает об архитектуре, живописи и ваянии. Но разве в этом смысл жизни?
— Смысл — это Бог, — тихо промолвил брат Джакомо.
Леонардо разомкнул губы и с глубоким вздохом поднял голову.
— Бог… Бог… — повторил он, словно выпуская слово на волю. — Да, вот единственное, что еще может иметь смысл. Единственное.
Капитан выдвинулся вперед. С предельной осторожностью он приподнял решетку сточной трубы, освободил от креплений и, стараясь не задеть железным краем булыжного мощения внутреннего двора, положил на землю. Первым делом он проверил, не видит ли их кто-нибудь. К счастью, башня отбрасывала густую тень, заслоняя в этой части двора луну. Бледный спутник земли словно на миг отвернулся, боясь сорвать им планы. Без сомнения, луна к ним благоволила.
Упитанный человек не смог бы протиснуться сквозь узкое отверстие. Но для них теснота лаза не явилась препятствием. Выбравшись из люка, воины поспешили укрыться под защитной сенью стены. Каждый хорошо знал свою роль. Прежде, когда их было четверо, они предполагали разделиться по двое. Но обстоятельства изменились, нарушив первоначальный замысел. Дон Мартин взялся в одиночку спуститься в подземелье и вызволить из темницы Жерома, а перед солдатами стояла задача пробраться в личные покои Борджиа и найти Абигайль.
Изнутри крепость охранялась довольно слабо. Во-первых, Чезаре уже не обладал таким могуществом, как прежде, а во-вторых, не предвидел вторжения. В итоге капитан и его ратники достигли цели, перерезав всего пару глоток. К несчастью, повезло им не во всем.
Наверху подчиненные капитана обнаружили: с девушкой, которую они хотели спасти, обращались бережно, воздавая ей почти королевские почести. Во всяком случае, так казалось со стороны: Борджиа предоставил ей покои, словно сошедшие со страниц восточных сказок. Роскошный персидский ковер почти полностью застилал пол опочивальни, поражавшей немалыми размерами. С одной стороны красовался поставец из драгоценных пород дерева, подле камина розового мрамора стояли два стула. Почетное место занимало великолепное ложе у дальней стены с вишневым балдахином, дорическими колоннами и шелковым покрывалом. Другую стену прорезало окно со стеклами в форме ромбов, вставленных в мелкий свинцовый переплет, наглухо закрытое снаружи ставнями. Обстановку дополняло тяжелое просторное кресло. С потолка свисала люстра венецианского стекла превосходного качества и тонкой работы.
И наоборот, оборванного юношу морили голодом в темном подземелье, приковав к холодной сырой стене. Он не подвергался физическим истязаниям, не считая мук пленника, потерявшего свободу, но душевные страдания в тысячу раз хуже бичевания. Дон Мартин освободил молодого человека от оков и только потом осознал печальную истину: жизнь едва теплилась в истощенном теле. Капитан уловил последний вздох и последние слова юноши: он прошептал имя сестры с тоской во взоре, тревожась о ней, а не о себе, и испустил дух. Жером умер. Его потрескавшиеся губы, приотворившись, замерли, открытые глаза застыли. Его лицо не выражало ни страха, ни боли, только бесконечное отчаяние. «Бедный мальчик, погиб в расцвете лет», — с состраданием подумал дон Мартин и молча помолился за упокой его души. Испанец был воином, но также и монахом, наследником древних традиций рыцарей монашеских орденов, некогда с оружием в руках оберегавших паломников в Святой земле.