Месть Анахиты

И пропадай от тоски в «заповедном» городе Мехридаткерте, запертом для простых смертных. Фарнук тоже не князь, зато лучший стрелок в сакском войске Сурхана и верный его помощник в трудных делах.

Сурхан угрюмо взглянул на синий, нависший над городом горный Дахский хребет, что зовут еще Канет-Дагом, повернулся и двинулся молча по юго-восточной части стены, над казармами, к Восточному бастиону.

Крепость в плане пятиугольника, продолговата, с юга широка, к северу сужается и напоминает в общем колчан для стрел.

Это и есть колчан, если подумать: священный город первых парфянских царей, их усыпальница и поминальный храм, хранитель Главного огня и парфянского воинственного духа.

Фарнук без слов последовал за ним. Между Южным, главным, бастионом и Восточным — семь близко расположенных друг к другу прямоугольных башен, выступающих за фасадную линию стены. Всего же башен в Мехридаткерте — сорок три.

Неприступна крепость. Трудно взять ее. И убежать отсюда трудно, если ворота припрут снаружи.

Возведена Мехридаткерт на естественном холме высотой до десяти и больше локтей, да сами стены — локтей по тридцать, так что на эту громаду не то что лезть с оружием в руках — смотреть страшно. Стена в толщину достигает шестнадцать локтей, и на ней, наверху, могут свободно разъехаться две боевые колесницы.

Рассвело. Потеплело. Сурхан распахнул свою шубу.

Взгляни на него сейчас какой-нибудь Красс, он ни за что не признал бы в молодом этом, рослом «варваре» второго, после царя, человека в Парфянской державе. Степняк. Наедине с собой и рядом с подобными себе он не выносит скованности.

Хмур и печален Сурхан.

Иволга надрывалась:

«Гррр-я-зью… обольют! Убьют…»

Сурхан с тоской взглянул на восток, на все ярче разгорающееся белое утро, и Фарнук увидел его чеканный медный профиль: хищный нос, круто вскинутые брови, твердый сухой подбородок.

Орел-человек! Царь Хуруд перед ним — старый лис, облезлый, вонючий. Орлы таких брезгуют бить. Молодой — тридцати нет Сурхану, но глубиной ума никто не сравнится с ним в парфянском войске. А также ростом, красотой и силой.

Одна беда: как всякий честный, сильный человек, он излишне доверчив и простодушен, порой — даже наивен…

По восточной стене, прямой и длинной, они вышли к северному отрезку оборонительных сооружений, самому короткому, — здесь два угловых бастиона почти примыкали один к другому.

Под ними, внутри крепости, виднелось квадратное в плане сооружение: просторный двор с примыкающими к нему с четырех сторон помещениями.

Сурхан там бывал.

Наружу обращены глухие мрачные стены высотой в десять локтей. Со двора здание более приветливо: вдоль всех четырех сторон здесь тянется колоннада.

Это хранилище разнообразных ценных предметов, сопровождавших в загробный мир погребенных в Мехридаткерте ранних парфянских царей.

Правда, сами сокровища Сурхану увидеть не довелось. По мере заполнения залы, по три на каждой стороне, наглухо замуровывались и отрезались от внешнего мира. Достояние мертвых… Живым, при всем их любопытстве, совсем ни к чему на него глазеть.

Тем паче что оно, любопытство, не всегда бескорыстно: ограблением древних захоронений люди занимались не только в Египте.

Хранители сокровищницы, старые парфяне, слыхали от дедов, что скрыто в глухих помещениях: оружие первых царей — мечи, боевые секиры, стрелы, щиты; ткани и мебель, изделия из камня, дерева и стекла; всевозможные бусы, подвески и амулеты, зеркала, серебро.

Говорили также, что тут спрятаны мраморные статуи богов и богинь.

Одну такую статую Сурхан видал своими глазами — в комнате, которую еще не успели закрыть: молодую женщину, обнаженную до пояса, со слегка склоненной головой. Она откинула вниз правую руку, а левой отжимает крупные, будто мокрые, пряди волос.

Афродита, выходящая из пены морской.

Но лицо у нее восточное: линия бровей тяжела, глаза глубоко посажены, рисунок крупноватого носа и небольшого крепкого рта отличает ее от греческих статуй. Значит, она создана здесь.

Прямо против входа, ведущего с улицы во двор, сохранился также круглый алтарь, — он расписан гирляндами алых цветов, перевитых печальными черными лентами. Тоска и уныние. Жизнь и смерть, красота и уродство всегда вместе. Иногда не уловишь разницу между ними.

Сарухана, могучего, с ясной головой, с кипящей кровью, сделали, по существу, кладбищенским сторожем.

Некоренной парфянин, он не испытывал душевного трепета перед святынями Мехридаткерта. Они не вызывали у него, скажем, слез умиления. Зато он испытывал к ним нечто большее: уважение.

К этой каменистой, но баснословно плодородной земле и к древнему народу, который уже, говорят, пять или шесть тысяч лет возделывает эту каменистую землю. К его мастерству. К победам и поражениям вождей терпеливого этого народа. К истории этой необыкновенной страны.

Любовь от сердца — всего лишь привычка к месту, знакомому с детства. Настроение. А настроение меняется. Любовь от ума, уважение — убеждение. Оно прочнее. И преданность убеждения крепче преданности настроения.

Так казалось Сурхану.

Если отсюда идти прямо на север, то через много дней, опаленный солнцем, выйдешь через пески к Хорезму. Далеко на востоке — реки Ох и Марг, еще далее — Ранха, и затем, за Согдианой, заветная Яоша, или, как называют ее римляне, Яксарт. На западе, за горами и долинами, гремучий Каспий. С юга близко примыкают горы.

«Парта» значит «ребро», «бок», «край». И парфяне, так же, как и персы, — «жители окраины». По отношению к Мидии, где была заложена первая иранская государственность. И по отношению к Хорезму, Согдиане и Бактрии, где издавна существовали большие города и каналы.

Граница между Ираном и Тураном.

Сурхан взглянул налево от себя. За обширным пригородом, утопающим в садах и в утреннем дыму летних кухонь, за участками черных вскопанных полей уже хорошо видна на холме громада глинобитных стен.

Это и есть собственно город, сама Ниса, былая столица Партавы — Парфянской державы. Она гораздо старше Мехридаткерта — ее, говорят, основали тысячу лет назад коренные древние насельники этих мест, земледельцы.

Лет двести назад здесь появились кочевники-парны с левобережья реки Ох — Теджена. Они оставили старый кочевой быт, смешались с родственным им исконным местным населением и переняли его название — парны — и образовали здесь государство, провозгласив одного из своих вождей, Аршака, парфянским царем.

В ту же пору далеко на Востоке, за рекой Яксарт, происходили события, которые, казалось бы, не имели никакого отношения к молодому царству парфян, но тем не менее глубоко отразились на его дальнейшей судьбе. В истории ничего не происходит бесследно.

В просторные долины Семи рек, где обитали кочевые саки, говорившие на одном из иранских юго-восточных наречий, пришел из дальних желтых степей новый грозный народ — узкоглазый, скуластый, носящий имя «хунну».

Сакам, разбитым в жестоких боях, пришлось покинуть родные степи. Неудержимой волной саки хлынули в южные области. Одни осели в Бактрии, другие двинулись в Индию. Правое их крыло задело Нису.

Парфяне воспользовались случаем и привлекли сакскую конницу к борьбе против греко- македонцев, чье иго уже подходило к концу. И с тех пор саки осели на благодатной этой земле и вошли в состав населения Парфии как второй по значению народ.

Ни в чем не уступают исконным парфянам: ни в труде, ни в знаниях. А кое в чем и превосходят их — например, отвагой и стойкостью в бою. Они здесь уже восемь десятилетий. Уже тоже, пожалуй, парфяне. Если не считать небольших различий в языке да в образе жизни: парфяне — пахари, саки — скотоводы.

У сакских вождей — два важных наследственных права: возлагать диадему на избранных вновь парфянских царей и командовать конницей на войне. Им доверяют даже, как видите, охрану парфянских святынь…

Человек образованный, отлично владеющий древним языком «Авесты» и греческим, хорошо знает Сурхан обо всех этих делах. И хорошо ему думать, что он, начитанный, умный, с головой, не забитой предрассудками, знает о них.