Страница 2 из 3
— Давайте! — с радостью согласился Приходнов.
Первым съезжал Муравченко, закусив завязки шапки-ушанки, как удила, в середке — Таня. Ее крепко держал за пояс Приходнов.
Все втроем они падали, и это из-за Муравченко. Он нарочно валился в конце, чтобы Таня на него упала. Приходнов падал сверху. Они весело и небольно тузили друг друга руками и ногами и, поднявшись, бежали к горке наперегонки.
Уже давно никто не отряхивался — бесполезно. Снег лежал на одежде льдинками, цепкими, как колючки. Одежда промокла насквозь, но холодно не было, только иногда по телу пробегал быстрый озноб.
Все здорово проголодались, но о доме никто не заговаривал. Пойти домой — значит, расстаться. А Тане еще никогда не было так весело и хорошо. Она смирилась с тем, что дома ей попадет. Все равно попадет, пусть уж лучше позже.
— Счас я вас накормлю, — пообещал Приходнов и привел ребят к двухэтажному деревянному дому (здесь был целый городок таких домов, и они сами жили в подобных). На лестничной площадке второго этажа ярко горела лампочка.
— Вывернем? — спросил Муравченко.
— Не надо, — ответил Приходнов. — Уже поздно, никто не выйдет.
Он был здесь точно не впервые.
Возле одной двери стояла деревянная бочка, прикрытая листом фанеры. Приходнов тихо снял его, вытащил гнет и мокрый деревянный круг, положил их сверху. Таня заглянула в бочку. Поблескивая рассолом, ровненько, словно ее никогда не трогали, лежала капуста. Ее было в бочке меньше половины, приходилось сильно нагибаться, доставая. По очереди наклонялись, черпали капусту прямо горстями, отправляли в рот. Руки, красные от снега, от мокрых варежек, защипало от рассола. Ели молча, чтобы не услышали. Тане было чуточку нехорошо, что они едят чужую капусту, хотя и очень вкусно. Ей даже хотелось, чтобы их услышали и прогнали. Пусть услышат, вон как мальчишки хрумкают. Таня тоже захрустела капустой громче.
Когда наелись, Приходнов аккуратно разровнял капусту рукой.
— Мало уж осталось, — озабоченно прошептал он и закрыл бочку в точности как было.
— Пить хотца, — сказал Муравченко. — Соленая твоя капуста, Прихода.
— Счас попьешь.
Вышли на улицу.
— Пейте, — сказал Приходнов и зачерпнул из сугроба чистого снега.
Поели снега, по-капустному хрустящего на зубах.
— Дома накостыляют, — сказал вдруг Муравченко. — Домой пойду.
— Слабак! — сказал Приходнов и презрительно сплюнул сквозь зубы. — Кода и то не хнычет.
— Накостыляют, — мрачно повторил Муравченко. — Пойдемте домой, а, ребя?
— Я знаю, где со второго этажа прыгать можно, — сказал Приходнов, не обращая больше внимания на Саню. — Айда, Кода!
Он быстро зашагал, и Муравченко покорно поплелся за ним. И Таня пошла. На сердце было тревожно, она знала, что дома волнуются, да еще как! Но она упорно отгоняла мысли о доме. Она понять себя не могла. Ну ладно — Муравченко, он друг Валерки. А ее-то что удерживает рядом с отпетым, как говорили в школе, Приходновым? Но Тане было с ним хорошо! Именно с ним, а не с ними, потому что Муравченко был обезьянкой, подражалой то есть.
*****
Двоечник Валерка Приходнов всю зиму ходил без шарфа, в куцем пальтишке с узкими и короткими рукавами, сверху и снизу на пальто не было пуговиц. Месяцами он носил одну и ту же рубашку, которую менял после того, как учительница писала его маме записку. В школу Валеркину мать вызывать было бесполезно — она не приходила.
Тетради и учебники Валерки были грязными, как лицо и руки, и Нина, девочка, которую с ним посадили, говорила подружкам, что от него пахнет бездомной собакой. Нина сидела как можно ближе к своему краю и однажды, озлившись на это, Приходнов совсем столкнул ее с парты.
Двойкам Валерки никто не удивлялся, словно они были запланированы. Он сам поражался, когда в его тетрадях появлялись тройки. Однажды по алгебре он решил все задачи правильно, и учительница, несмотря на грязь, поставила ему «четыре». На перемене он подошел к ней и сказал, что в его тетради ошибка — «четверка» стоит. Учительница улыбнулась и сказала, что это не ошибка. В тот день Приходнов подбирал все бумажки с пола, относил их в урну, вытирал добровольно с доски и никого не задирал. Назавтра он пришел в чистой, хотя и очень мятой рубашке.
Почему ему нравилась Таня, Валерка не знал. Он терпеть не мог девчонок, всегда прогонял их с горки. Он называл их презрительно «бабы». Некоторых мальчишек, которые не нравились ему тихостью, «пятерками», он тоже так называл. Его боялись.
На Таню он обратил внимание на катке. Он катался по льду на валенках и толкнул ее нечаянно. Таня упала и долго не могла подняться, потому что на коньках и стоять-то по-настоящему не умела. Но она не закричала на Приходнова, даже не взглянула на него. Наконец встала, балансируя руками, катнула ногой и снова упала. Приходнов сел в снег и стал наблюдать за ней. Таня то и дело падала, но не хваталась, как все девчонки за ушибленные места и не ныла. Она была в белой пушистой шапочке, короткой юбке, вся свежая, нарядная, как снег. Но не это понравилось Приходнову, а ее мальчишеское упорство. Ему даже захотелось подойти к ней и поддержать, чтобы она не падала так часто и быстрее научилась кататься.
Но вместо этого он сказала подошедшему Муравченко:
— Смотри, как пьяная валится!
Он почему-то не назвал ее «бабой», как других девчонок. И когда Муравченко стал громко хохотать, показывая на Таню пальцем, Валерка толкнул его в сугроб.
В школе на уроках он стал часто оглядываться на Таню — она сидела наискосок от него через две парты. Он видел ее глаза — голубые цветки с черными серединками, немного пухлые губы. За рыжеватые косы так и хотелось подергать. На переменках Приходнов дергал за них, толкал Таню, ставил подножки — ей житья от него не стало. Если Валерка не успевал увернуться, она давала ему сдачу — ерундовую, конечно, девчоночью. Но никогда не жаловалась и не плакала.
Она была полной противоположностью Нинке — соседке по парте. Валерка стал всячески изводить Нинку в надежде, что ее переменят на Таню. Он черкал в ее чистых тетрадях, щипал посреди урока так, что от неожиданности Нинка громко взвизгивала. Класс хохотал, Валерку выставляли в коридор. В конце концов, Нину отсадили, оставили его одного. Опять он ничего не выиграл, у Нинки хоть иногда удавалось списать.
Таня, как и Нина, училась хорошо, и этим Приходнов гордился. Валерку не замечала. Да он и не хотел, чтобы она знала, что нравится ему. А вот дружить с ней мечтал. Он нарочно запрятал рукавичку, чтобы ее болтливые подружки-сороки ушли вперед. Правда, Муравченко тоже остался, он ни на шаг от Валерки не отходил. Валерка не прогнал его. Свой ведь брат, двоечник, поэтому и друг.
*****
C торца одного дома на второй этаж вела деревянная лестница с балконом наверху. Приходнов быстро вбежал по ней, вскочил на перила балкончика, раскинул руки самолетиком и — бултых в сугроб.
— Ух ты! Четко! Прыгайте!
Саня Муравченко точно так же прыгнул. А Тане страшно было подниматься на перила — узкие, скользкие. Сорвешься с них и попадешь не в сугроб, а на утоптанную площадку под балконом.
— Давай, Кода! Давай, прыгай!
Приходнов уже стоял рядом, толкал к перилам. Он помог ей забраться на них.
Таня оттолкнулась и прыгнула. Она и раньше прыгала в снег с гаражей. И всегда недолгий полет создавал в душе молчаливый восторг. Так и сейчас, только полет длился на секунду дольше. Снежинки, вспугнутые прыжком и выпорхнувшие из сугроба, осели на лице свежими брызгами. Как здорово еще и еще ощущать этот молчаливый восторг, который возвращался с каждым прыжком, не теряя своей новизны.
И вот уже не узнать сугроба. Он осел, перестал блестеть и искриться.
— Молодец, Кода!
Всякий раз, когда прыгала Таня, он останавливался, смотрел и оценивающе щурил глаза. И улыбался, когда Таня приземлялась без обязательного девчоночьего визга.